Когда возвращались в город, мне очень хотелось сказать Зое, что вот сейчас мы проезжаем мимо моего дома, но я не сделал этого, потому что пригласить ее в гости, оставить у себя не мог. Жилище мое еще не остыло от предыдущей любви, а сам я, несмотря на определенную легкость в отношениях с женщинами, отъявленным циником все же не являлся.

— Зой, а почему ты пошла в «Пиры Лукулла» официанткой? Не по призванию ведь?

— Нет, конечно. Я студентка университета и должна оплачивать учебу, родители помочь мне не в состоянии.

— На каком же ты факультете?

— На юридическом.

Я мысленно чертыхнулся — везет же мне на юристов, состоявшихся и еще не состоявшихся.

— Куда же мне тебя отвезти? Папа с мамой, небось, волнуются…

— На Печерск, Эд. А живу я одна. В квартире, которая досталась мне по наследству от бабушки…

Удивительно, но голос мой Блынский узнал сразу — никогда, между прочим, не подумал бы, что у меня какой-то особенный, незабываемый тембр.

— Артур, вы? Рад вас приветствовать. А я уж, грешным делом, не надеялся, что когда-нибудь выйдете на связь.

— Ах, Морис Вениаминович, проблемы, дела. Некогда спокойно вздохнуть, в общем, все как у всех.

— Согласен, Артур, наше время к покою не располагает.

— Так вот, чтоб не отнимать у вас драгоценные минуты, Морис Вениаминович — я очень рассчитываю на вашу помощь.

— Подумали, взвесили?

— Именно так. Без вас мне не обойтись. Посему горю желанием с вами встретиться. Назначайте, где.

— Там же, где и в прошлый раз. Сегодня. В четыре пополудни. Устраивает?

— Более чем.

О месте и времени предстоящей встречи я тут же сообщил Вальдшнепову.

— Хорошо, Эд, — сказал он. — Спасибо, что не забыли.

До четырех оставалось две минуты, а я уже сидел за столиком в маленьком, но дорогом ресторанчике на Подоле, и даже успел заказать себе кофе-«капучино» и пирожное. Блынский же оказался пунктуальным, как немец: ровно в четыре он приветствовал меня кивком головы, уселся напротив.

— Кофе? Чай? Или чего-нибудь покрепче? — осведомился я.

— Сок. Какой-нибудь натуральный сок, Эд.

До меня не сразу дошло, что что-то не так. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Блынский усмехнулся. Однако уже через несколько секунд все встало на свои места. Я вполне допустил, что ослышался. Или Блынский просто перепутал мое имя с каким-то другим.

— Вы, кажется, назвали меня Эдом? — Я уставился на него взглядом, полным недоумения.

— А как иначе, если вы и вправду Эд, а не Артур? — расхохотался он, и никакой враждебности ни в смехе его, ни во всем его облике я не уловил.

— Но меня действитель…

— Полно притворяться, Артур, который на самом деле Эд, и который на самом деле получил наследство, только не от родного отца, а от родного дяди. Хотите, назову имя вашего великодушного родственника?

— Конечно.

— Модест Павлович Радецкий. Кстати… — Он замолчал, так как к нашему столику приблизился официант.

— Пожалуйста, соку. Апельсиновый подойдет? И…

— И больше ничего. Сладкое, к сожалению, не ем… Так о чем я? Ах, да. Я немножко знавал вашего дядю. Глыбистый был человек, профессионал, каких поискать.

Дело, черт возьми, приобретало совсем другой оборот, и теперь я плохо представлял, как себя вести.

— Значит, вы мне не поверили… — растерянно сказал я, с ужасом сознавая, что фраза не очень-то удачная, даже совсем неудачная.

— За кого вы меня держите, Эд? Вы обратились ко мне с очень серьезным предложением, и… И надо было ведь мне навести справки, с кем имею дело.

— Как же вам удалось узнать, кто я на самом деле?

— Иконы, Эд, иконы…В Киеве есть люди, которые знают о них все. Этих людей можно посчитать по пальцам, но они есть. Двое из них высказали предположение, что «Спас» и «Одигитрия» могут находиться в коллекции Радецкого, а третий точно сказал — это из собрания Модеста. Когда разобрался с иконами, занялся вашей личностью. Эта задача оказалась полегче. Радецкий ведь был старым холостяком, своих детей у него не было. Описать же внешность моего знакомца Артура большого труда не составило — мужчина вы красивый, эффектный. Мне сказали, что одно время Модест Павлович опекал своего племянника, которого на западный манер звали Эдом. Признайтесь честно, Эд, зачем вы «перекрасились» в Артура? — весьма благодушно вроде бы спросил Блынский, хотя глаза его, впервые, кстати, за время нашего сегодняшнего общения обрели привычную жесткость.

— Господи, Морис Вениаминович, и вы еще меня об этом спрашиваете? Наперед зная ответ? Вы, конечно, показались мне порядочным человеком, но видел-то я вас впервые в жизни. И… И мне тоже надо было хоть как-то обезопасить себя. Мало ли что…

— Понимаю, — сказал Блынский. — Я вас очень даже понимаю, Эд. Хорошо, будем считать, что взаимопроверка состоялась. А теперь перейдем к делу. Итак…

— Итак, — я сделал маленький глоток уже поостывшего капучино, — через две недели я вылетаю в Мюнхен. Вот, кстати, тому подтверждение, — я вынул из бумажника авиабилет и протянул его Морису Вениаминовичу, который весьма внимательно его изучил. — Дата согласована с покупателем. Если не сможете мне помочь, от поездки придется отказаться и придумать что-то другое.

— Эд, слов на ветер я не бросаю, — весомо заметил владелец «Сальвадора». — Постараюсь оформить разрешение на вывоз икон за неделю. Но условия вы знаете…

— Нужную сумму я не наскребу. Что, если оставлю в залог икону, стоимость которой не ниже «Спаса» или «Одигитрии»? — Хоть Вальдшнепов и говорил мне, что обеспечит необходимой суммой, я подумал, что готовность легко отдать такие большие деньги может насторожить Блынского, который ох как непрост и осторожен. Опять же, я вроде как сижу на мели, но вот найти десять «косарей» «зелени» для меня вовсе не проблема.

— Ну, ясно, с валютой у вас напряженка… Хорошо, Эд, но желательно краешком глаза посмотреть на очередной шедевр…

— Принесу, когда скажете, — с готовностью откликнулся я.

— Пожалуй, через неделю. А может, дня за три до вашего предполагаемого вылета. Если, конечно, все сложится. И еще… Не хотелось, но предупреждаю: не вздумайте водить нас за нос. Я, как понимаете, не один, и, если вы намерены, ну, не развести нас, а как-то подставить, вам несдобровать. Надо мной ведь тоже, повторяю, люди. И весьма серьезные…

Жесткие, недобрые глаза Блынского испытующе уставились на меня — я с честью выдержал этот сверлящий взгляд и с искренней укоризной возразил:

— Но с какой стати мне вести с вами какую-то нечестную игру, Морис Вениаминович? Я не агент СБУ, просто крайне нуждаюсь в деньгах. Знаете, как я благодарен счастливому случаю, который свел нас? Я ведь совсем неожиданно забрел в вашу галерею, и если б мне не попалась там ваша помощница Анжела — слово за слово, и она, совершенно между прочим, сообщила, что вы непревзойденный знаток сакральной живописи, — так вот, если б не все эти «если», мы, полагаю, никогда не увидели бы друг друга.

Видимо, аргументы мои показались Блынскому достаточно убедительными, потому что он помягчел и, допивая сок, почти добродушно заметил:

— Сдается мне, Эд, Модест Павлович не одобрил бы ваше горячее желание расстаться с иконами.

— Он проклял бы меня! Но… Но я иду на поводу у обстоятельств и, что немаловажно, не обладаю душой коллекционера.

Так я ответил, а про себя подумал: «Эх, взять бы тебя сейчас за грудки да заставить рассказать, о чем ты разговаривал февральским вечером в «Пирах Лукулла» с дядей за несколько часов до его смерти. Ничего, это у нас с тобой еще впереди!»

Вообще-то, я слегка надеялся, что Морис Блынский как-то коснется темы своего знакомства с Радецким, ну, поведает, например, что, как профессионалы, они получали удовольствие от общения друг с другом, но этого, увы, не произошло. А выспрашивать его не стоило — на кой мне вызывать у него подозрение?

Уже спускаясь в метро (машину свою перед Блынским я решил не «светить»), вдруг подумал, что Вальдшнепов, кажется, никак не отреагировал на мое сообщение о встрече с «объектом». Когда я вошел в ресторанчик, за угловым столиком там обедали трое девчонок, по виду — не очень-то строгого поведения, да совсем неподалеку от нас сидели парень с девушкой. В зале, пока мы общались с владельцем «Сальвадора», больше никто так и не появился. А те, что были, совсем не похожи на людей Вальдшнепова…