— Да, Эд, вы случайно не слышали еще об одном убийстве?

— Несколько странный вопрос, Владимир Юрьевич, — засмеялся я, и это вышло у меня очень даже натурально. — Наверняка в Киеве каждый лень кого-нибудь да убивают.

— Речь о том, что убит еще один из известных художников и коллекционеров.

— Мои связи в этой среде не так обширны, — пожал я плечами. — Если назовете фамилию, обязательно признаюсь, знаком с ним или нет.

— Некто Лучин…

— Нет, это ни о чем мне не говорит. Я, Владимир Юрьевич, совершенно с ним не знаком, — я, между прочим, не врал, так как никогда прежде не видел живого Лучина. В петле вот — да. — Я о нем даже никогда не слышал, — а вот это уже ложь, потому что об Игоре Ивановиче Лучине я услышал за день, вернее, за ночь до его смерти.

— Значит, я обратился не по адресу? — взгляд Вальдшнепова мало чем уступал детектору лжи.

Я несколько виновато, как и подобает человеку, который ничем не может помочь, улыбнулся следователю, подумав про себя, что тот весьма успешно использует изобретенный лейтенантом Коломбо прием. С той лишь разницей, что тот лукавил, уходя, этот же — сидя…

Ровно в восемь я был в «Пирах Лукулла». Хоть я и не являлся завсегдатаем этого славного ресторана, все же заприметил, что людей нынче больше обычного. Зоя, с курткой через руку, ждала меня близ бара, то обмениваясь словом-другим со свободной подружкой-официанткой, то следя краем глаза за тем, что происходит на экране телевизора — какой бар сейчас без «ящика»?

Некоторое время я оставался незамеченным, затесавшись среди нескольких зевак, с интересом следящих за поединком двух весьма импозантных биллиардистов. Что и говорить, «Пиры Лукулла» для меня в некотором смысле судьбоносное место. Именно после того, как я здесь отужинал, в такси ко мне подсела Алина. Здесь провел последние, можно сказать, часы своей жизни Модест Павлович Радецкий, благодаря чему у меня, страстно желающего узнать, сам ли он ушел в мир иной или ему помогли, появилась хоть какая-то возможность разгадать тайну его гибели — спасибо Лиле-менеджеру. Здесь, наконец, встретил я Зою, которая мне здорово помогла с этой самой Лилей и с которой… Нет, не знаю, что и как получится у нас с ней. Вишь, какие взгляды бросает на нее кудрявый и плечистый красавчик-бармен, как циркач, жонглируя бутылками с виски и текилой и постоянно адресуя ей какие-то веселые реплики — иначе с чего бы губы Зои растягивались в непринужденной улыбке? Не будь таким наивным, Эд Хомайко, на эту девочку-камышинку найдутся всякие другие охотники!

Я, между прочим, и не помнил, ел я что-нибудь утром или нет. Что не обедал, это точно. Не случайно ж естество мое отозвалось на аппетитные ресторанные запахи так, что аж скулы заломило — как от студеной воды.

Когда я «нарисовался» перед Зоей, ее глаза — глубокие такие, карие миндалины на узком, слегка удлиненном, будто Эль Греко принялся за работу и не довел ее до конца, лице — загорячели, показалось даже, распахнулись, как окна на весеннем ветру. Господи, это ж девочка так обрадовалась мне, грешному Эду Хомайко! Я, конечно, догадывался, что нравлюсь ей. Но что она в меня влюблена — это, пожалуй, слишком! Может, конечно, ошибаюсь, но именно так подсказывает мне сердце, а интуиции собственной я доверяю всегда.

— Меня бы очень умилило, даже убедило в родственности наших натур, если бы я услышал из твоих прелестных уст одно короткое признание, — несколько витиевато и, наверное, чересчур серьезно выдал я.

— Какое именно? — испугалось это умеющее переполняться едкой и, в принципе, оправданной иронией, существо.

— Скажи, как на духу: «Эд, я дьявольски голодна! Я отощала, как юная тигрица в бескормицу!», и ты тем самым доставишь мне несказанное удовольствие, потому как наши желания абсолютно совпадут.

— Странно, но я готова признаться: действительно проголодалась и хорошим ужином не пренебрегла бы.

— Чудесно! — воскликнул я. — Где же мы присядем?

— Ты хочешь поесть здесь, у нас? Ты хочешь, чтобы меня обслуживали мои девчонки-подружки? — от изумления карие миндалины ее глаз заметно округлились.

— А что — запрещено законом? Или владельцем ресторана?

— Да нет, — смутилась Зоя. — Просто как-то неудобно.

— Боишься, что бармен приревнует?

— Вообще-то Денис мне действительно симпатизирует.

— А ты — ему?

— Я — тоже. Но не более.

— Поверю на слово, — великодушно согласился я. — А что, если займем ту кабинку, в которой ты когда-то накормила меня брюссельским супом из шампиньонов и ягненком «Калипсо»? Она свободна?

— Кажется, да.

Конечно, когда мы направились в кабинку, на нас обратили внимание — не посетители ресторана, а обслуга, в глазах которой сквозило удивление, смешанное с любопытством и некоторым даже восторгом. Не отрывал от нас взгляда и Денис. Он задумчиво жонглировал бутылками и весьма недоброжелательно (я засек это боковым зрением) смотрел мне в спину.

— Вина выпьешь? — спросил я.

— А ты?

— Я — нет. Я — за рулем.

— Хорошо, только совсем немножко, полбокала. Белого.

Обслуживала нас Зоина подружка, та самая, в чьем обществе девочка-камышинка коротала время в ожидании меня. Надо отдать должное подружке: она изо всех сил старалась не выдать не то что крайней своей заинтересованности, а и, скажем так, знакомства, если не дружбы, с Зоей.

От горячего мы дружно отказались, а на второе я заказал Зое, по ее желанию, курицу отварную с кизиловой подливкой, себе же — классический ростбиф «с кровью» и гарниром из жареного картофеля. И еще кое-что по мелочи — пару салатов из белых грибов, апельсиновый сок. Ели мы, почти не разговаривая друг с другом, лишь обмениваясь долгими взглядами и беспричинно улыбаясь.

Несколько раз я мысленно воздал хвалу «Пирам Лукулла» — порции здесь отменные, достаточно одного второго — и много, и вкусно! — чтобы вполне насытиться.

Представляю, какое любопытство напополам с легкой завистью одолевало всех здешних официанток — наша Зоя, Зойка ужинает в обществе весьма симпатичного и импозантного молодого человека.

Из ресторана вышли, когда город уже окутывали сиреневые, пока еще невесомые сумерки.

— Как у тебя со временем? — спросил я, как только за нами беззвучно захлопнулись дверцы «Ауди». — Надеюсь, вечер свободен?

— Ты что-то предлагаешь?

— Сам не знаю. Нет возражений, если пока просто покатаемся, а потом… Потом будет видно.

— Когда я была маленькой, очень любила кататься в легковой машине. Поэтому могу вообразить, что сейчас благодаря тебе перенесусь в детство. И куда же мы направимся?

— Куда глаза глядят… Хочешь, поедем на природу. В какой-нибудь лесок, где пахнет разбуженная земля, где первая травка лезет…

— Ты, Эд, большой лирик, — сказала моя девушка-камышинка, и тут уж я не понял — с иронией или вполне искренне.

Как и всяк живущий на этой земле, лучше всего я знал дорогу домой и потому, осознанно или нет, взял курс на родную Оболонь. Почти сразу за моим домом начинались заливные луга, перемежаемые рощицами, где плакучие ивы, которым нравился днепровский песок, соседствовали с сосенками, а могучие бересты — с тополями и березками. Где-то там оставим машину и пройдемся по вечернему лесочку, подышим воздухом, ну, поговорим о чем-нибудь… Я бы, конечно, пригласил Зою к себе на чашку кофе, но что-то во мне противилось этой старой, как мир, идее, способствующей сближению двух особ противоположного пола в комфортной, так сказать, обстановке, когда никакая собака тебе не мешает. Не надо, впрочем, лукавить: в жилище моем еще пахнет Алиной, ее духами, кремами, утренним еще ее явлением, после чего я ее прогнал. Наверное, не надо было так рубить сплеча, с какой-то малой долей вероятности можно допустить, что подружка моя говорила правду. Опять же, я совсем не подумал, где теперь, ну хотя бы сегодня приклонит голову Алина. На вокзал пойдет ночевать? И деньги… Есть ли у нее деньги? Что, кстати, у нас завтра? Пятое апреля. Да, завтра она получит первую зарплату в этой долбанной фирме, которой заправляют такие похотливые самцы, как ее шеф. У меня чуть отлегло от души: смерть от голода Алине, кажется, не угрожает. А несколько ночей она наверняка перекантуется у какой-нибудь новой подружки. Я понимал, что просто успокаиваю себя, и все это пусть не снимало, но немножко отодвигало камень с моей души — души, если честно, не только похотливого, как Алинин шеф, а еще и ревнивого, безжалостного самца.