— Быть единственным, — шепчет он, одурманенный непомерной гордыней.

И тут же смеется над собой, над собственным тщеславием. А впрочем, здесь никто его не видит, и он беззаботно наслаждается последними мгновениями своей «первой» жизни.

Внезапно в темноте раздается шум. Гюстав жадно всматривается в темноту. Шум идет снизу, от дороги. Вот он уже совсем близко. Сердце Гюстава забилось сильнее: эти звуки — да, верно, это цоканье копыт и скрип рессор фиакра. Дрожа, как в лихорадке, он бежит к выходу со стройки. Там, за решеткой, неподвижно стоит фиакр.

Гюстав улыбается так нежно, словно перед ним сама Адриенна. Потом замирает на месте. Вот так он и представлял себе эту сцену — застывшую, почти как на картине. Гюстав по одну сторону решетки, Адриенна — по другую. А потом они идут сквозь тьму навстречу друг другу и встречаются на границе двух миров, двух жизней, словно путники, переходящие реку вброд, чтобы встретиться посередине. И тогда начнется их настоящая жизнь.

Но как странно… ничего не происходит.

Лошади шумно вздыхают, одна из них тихонько ржет. Кучер покуривает трубку, глядя в пустоту, вернее, на эту странную башню, что высится над его экипажем. И больше ничего. Шторки фиакра задернуты, но через их плотную материю Гюстав смутно различает какой-то огонек.

Проходит несколько минут, и его одолевает тревога. Что за шутку затеяла Адриенна? Может быть, это ловушка, рассчитанная на то, чтобы он сделал первый шаг, — так на дуэли одного из участников заманивают на территорию противника, хотя ему положено остановиться у барьера?

Внезапно раздается металлический лязг. Это дверная защелка. Дверца фиакра приоткрывается, Эйфель чувствует и облегчение, и тревогу. Эта комедия что-то затянулась. Но из фиакра никто не выходит.

Гюстав медленно направляется к решетчатой ограде, отворяет калитку и выходит со стройки. Пространство как-то странно искажается: фиакр отдаляется по мере его приближения. Но вот он подошел, в нос ему бьет запах лошадей, и к нему примешивается восхитительно знакомый аромат — аромат Адриенны.

Открытая дверца заслоняет внутреннее пространство фиакра, и Гюставу почему-то боязно заглянуть туда. Но он одергивает себя, не желая выглядеть смешным, поднимается на ступеньку… И сердце у него замирает.

— Добрый вечер, Гюстав…

Париж, 1887

Ему редко приходилось видеть столь беспощадные глаза. Антуан не просто глядит — испепеляет взглядом. Адриенна, сидя на банкетке рядом с мужем, упорно смотрит прямо перед собой, словно не желает участвовать в этой сцене, словно присутствует здесь по чужой воле.

Эйфель ничего не понимает. Что происходит? Почему они приехали вдвоем? Как расценить поведение Адриенны? А Рестак сверлит его взглядом, полным злорадной ненависти, как будто сыграл с ним подлую шутку…

— Адриенна!..

Она не отвечает. Не поворачивает головы. Сидит застывшая, как восковая фигура, и только ее рука в перчатке, лежащая на колене, слегка дрогнула.

— Садись, — командует Антуан, указав на противоположную банкетку.

Преодолевая тошноту, Эйфель поднимается в фиакр, и Антуан захлопывает дверцу.

— Ну вот, наконец-то все свои, — едко говорит он, подмигнув жене, которая с трудом сдерживает гримасу отвращения.

Гюстав потрясенно молчит. Все совсем не так, как он предполагал. План инженера вмиг рушится под издевательский смех Рестака.

— Чего ты хочешь, Антуан?

— Я? Я ничего не хочу. То есть ничего нового. Мне нужно, чтобы всё вернулось на круги своя, только и всего.

Теперь Эйфель видит: перед ним сидит не столько агрессивный, сколько глубоко оскорбленный человек. Что ж, если вспомнить всё, что произошло за истекшие месяцы, Рестак имеет все основания ненавидеть его. Но для чего он приехал — уж не для того ли, чтобы умолять Гюстава, хотя бы для проформы, отказаться от своих планов? Нет, вряд ли — в таком случае ему следовало бы явиться одному, для сугубо мужского разговора, а не навязывать Адриенне эту сцену, точь-в-точь как в дешевом водевиле.

— Ты не имеешь права разрушать жизнь людей просто так, за здорово живешь, Гюстав. Вы — инженеры, архитекторы — считаете себя выше нас, простых смертных. Вы уверены, что вам всё подвластно, но это не так, далеко не так… Жизнь не укладывается в формулы и уравнения.

Лицо Антуана искажено, ему нелегко даются эти признания. Но самое странное — это поведение Адриенны: она сидит все так же неподвижно, упорно глядя прямо перед собой, как будто ей запрещено смотреть на любовника.

— Я познакомился с Адриенной, когда она только-только вышла из больницы, где провела около года, не вставая, с располосованным телом.

И Рестак с неожиданной нежностью берет жену за руку. Самое удивительное — это реакция Адриенны: она не отталкивает его. Ее пальцы кажутся неживыми, вялыми, как пустая перчатка.

— Ей было одиноко, я оказался рядом…

Эйфель видит, как у Адриенны дрогнуло лицо, словно она только что очнулась.

— Я не строил ни мостов, ни башен, я просто полюбил ее и люблю до сих пор. Я вернул ее к жизни.

У Адриенны слезы на глазах и губы дрожат.

— Нельзя иметь всё сразу, Гюстав. Оставь нас в покое…

По прекрасному лицу Адриенны стекает крупная слеза — медленно, словно специально подчеркивая его безупречный овал. Эйфель потрясенно смотрит на нее.

— Адриенна… — хрипло бормочет он, но она отворачивается к окну, задернутому шторкой.

— Сегодня вечером мы уезжаем, — объявляет Рестак.

Гюстав вздрагивает. Нет… это неправда, это невозможно!

— Ты не можешь уехать, — хрипло произносит он.

— Это еще почему?

Лицо Рестака изменилось. Прямодушный человек, только что признавшийся в любви к своей жене, вновь надел маску холодного, расчетливого циника.

— Чем ты готов пожертвовать из любви к Адриенне? Только не говори о нашей дружбе, с ней покончено.

— Всем! — выдыхает Гюстав. — Всей своей жизнью!

Рестак издевательски хохочет над пафосом Эйфеля. Его глаза злобно сверкают.

— Нет, вы только послушайте! Он готов броситься в пропасть, лишь бы выглядеть нежным влюбленным! И это в твоем-то возрасте, Гюстав! Ну и ну!

Адриенна, не оборачиваясь, хватает мужа за плечо:

— Прекрати, Антуан!

Эйфель с облегчением переводит дух: наконец-то он услышал ее голос. Но Адриенна больше не произносит ни слова и опять застывает в пугающем оцепенении. Рестак похлопывает жену по руке, как заботливый врач, но все же сохраняет свой саркастический тон:

— Ты готов умереть за мою жену? Браво, это прекрасно! Глупо, но прекрасно. Какая замечательная новость для рубрики «Происшествия»! Знаешь, я даже верю, что ты способен совершить нечто подобное, ты достаточно безумен… Под твоей внешней сдержанностью скрывался такой пылкий нрав, о каком я и мечтать не мог. Ох, уж эти робкие натуры!..

И Рестак пинком распахнул дверцу фиакра. От удара затрясся весь экипаж, и они услышали тревожное лошадиное ржание. Потом ощутили холодный воздух, ворвавшийся внутрь. А следом увидели башню. Её металлический каркас обливал призрачный молочный свет луны. Фантастическое зрелище!

— А как быть с ней, Гюстав?

Эйфель непонимающе посмотрел на Антуана.

— Ею ты тоже готов пожертвовать? И ведь тебе придется это сделать, если государство откажется от твоего проекта и Парижский совет лишит тебя финансирования. Для такого решения достаточно всего лишь газетной компании…

И Рестак умолкает, зорко следя за реакцией Гюстава.

Эйфель оглушен, убит. Так вот к чему всё сводится — к вульгарному шантажу! Грязная, недостойная сделка! Он теряет дар речи. Он не знает, что ответить.

И тут наконец Адриенна поворачивается к ним. Она понимает, что творится в душе Эйфеля. Никому не пожелаешь оказаться перед столь жестоким выбором. Гюстав видит на ее лице отсвет глубокой, искренней любви. Но видит и другое — глубинную скорбь, признак отречения. Каждая черточка ее лица дышит горестной решимостью. Если кто-то и отдает себя в жертву, то это она, только она.