— Таким образом мы регулируем горизонтальное и вертикальное положение башни, как и уровень воды.

Эйфель ликует: он заметил удовлетворение на лице Буглаша. Тот говорит уже вполне доброжелательно:

— Браво, Эйфель, у вас на всё есть ответ.

Эйфель, на миг обернувшись к друзьям и родным, которые восхищенно следят за этой сценой, оглаживает плавно изогнутую грань макета, как гладят лошадь после демонстрации искусной вольтижировки.

— Жизнь научила меня остерегаться сюрпризов…

Бордо, 1860

Влюбленные глядели в окно, упираясь подбородками в подоконник, словно два щенка. Перед ними простирались крыши Бордо, черепичные крыши прелестного ярко-красного цвета. Солнце ласкало их лица, еще не остывшие после объятий. Веял легкий ветерок, ласковый, словно любовный поцелуй.

— Боже, как хорошо! — промолвила Адриенна, томно вздохнув и прикрыв глаза.

Гюстав, не мигая, дерзко смотрел прямо на солнце. Когда-нибудь он построит такую лестницу, чтобы подняться к нему! Пока рядом с ним Адриенна, он готов на любой подвиг. Эта девушка разрушила все преграды, помогла ему взглянуть на мир совсем иначе — более осмысленно, более зорко, а главное, с той пламенной энергией, которая, что ни день, переполняла его при одном только ее появлении. Как он мог прожить двадцать семь лет, не зная ее? Иногда этот вопрос заставлял Гюстава сомневаться в собственном прошлом. Словно годы, что предшествовали их встрече, прошли впустую, да и были ли они? Когда он говорил об этом Адриенне, она весело хохотала, но остерегалась признаться, что чувствует ровно то же самое. Есть вещи, которых не выразишь словами, — о них говорят только глаза, только тело. И от такого диалога они никогда не уставали…

— Все-таки здесь лучше, чем в твоей хижине на стройке…

Гюстав ощутил мгновенную ностальгию, словно уже тосковал по первым часам их любви. Неужто райская невинность тех первых объятий осталась в прошлом? Нет, напротив; но магия той первой ночи — спасение от гибели в реке, жар печки и два тела, познающие друг друга, — такое случается лишь раз в жизни.

— А мне было бы приятно заглянуть туда, — ответил Гюстав, провожая взглядом голубя, который влетал в окошко часовни, стоявшей в нескольких улицах от его дома.

Адриенна распрямилась, словно отпущенная пружина, с размаху упала на широкую кровать, и ее сорочка задралась до самых бедер.

— Нет уж, я предпочитаю тонуть в этой постели!

Гюстав сделал шаг к кровати, но она вскочила и демонстративно одернула сорочку.

— Я проголодалась! — объявила она и подошла к шкафу у двери единственной комнаты Гюстава.

Гюстав растроганно смотрел, как она там роется, — он предпочел бы снова заключить ее в объятия.

Адриенна взмахнула коробкой бисквитов.

— У тебя больше ничего нет?

— Увы!

Пожав плечами, Адриенна открыла коробку и начала жадно, как голодная школьница, одно за другим уничтожать печенья.

— Ну и аппетит у тебя!

— Я же сказала, что проголодалась, — и она, не переставая жевать, с полным ртом уселась на кровать.

Гюстав погладил ее тыльной стороной руки по набитым щекам. Кожа ее была нежной, как персик.

— Вкусное печенье?

— Вовсе нет, — со смехом ответила она, роняя крошки на простыню.

Гюстав смахнул их с постели и уселся, поджав под себя ноги, напротив нее.

— Когда-нибудь я подарю тебе… всё что захочешь.

— Правда? — спросила она заинтересованно.

— Ну, скажи, чего ты хочешь?

Адриенна, отставив шутки в сторону, серьезно задумалась.

— Всё.

— Всё? — теперь и Гюстав стал серьезным.

— Знаешь, я хочу на тебе жениться.

Лицо Адриенны вспыхнуло от радости.

— Я хочу того же!

И они сплелись в объятии, смеясь от счастья.

Потом влюбленные долго лежали, не двигаясь, задумчиво глядя в окно, на солнце, медленно плывущее в небе. Как быстро все произошло! После их первой ночи в хижине на берегу Гаронны Адриенна стала неотъемлемой частью жизни Гюстава. А он — ее жизни. И она не побоялась объявить об этом с ошеломляющей, дерзкой прямотой и друзьям, и родителям.

Девушка так лучилась счастьем, так твердо шла к своей цели, что неизменно обезоруживала всех, кто вставал на ее пути.

Эйфель с удивлением признал, что супруги Бурже при всей консервативности своих убеждений выказали в данной ситуации удивительную терпимость. Когда их дочь в первый раз привела Гюстава к ним домой, открыто держа за руку, родители всего лишь слегка нахмурились, но скоро их глаза подобрели.

«Вот видишь», — шепнула Адриенна, когда все они уселись в гостиной, и Луи Бурже поднес им арманьяк, который специально для него изготавливали в Гаскони. Очень скоро Эйфель почувствовал себя членом этого семейства.

— Гюстав, что вы сейчас читаете?

— Эйфель, как вы расцениваете это высказывание императрицы?

— Дружок, помогите мне приготовить фруктовый салат…

— Ну-ка, скажите, господин инженер, — у вас ведь глаз-алмаз! — вам не кажется, что эта крыша должна быть более пологой?

Словом, Эйфель почувствовал, что его приняли в семью. Адриенне это казалось совершенно нормальным. Однако для ее молодого избранника такое отношение было столь неожиданным, что временами его одолевало смятение.

— Твои родители вроде бы искренне меня полюбили, — иногда говорил он, когда влюбленные уединялись в прелестной спальне Адриенны, пожелав доброй ночи ее родителям, которые вполне благосклонно смотрели, как молодые люди поднимаются наверх.

— Я вижу, тебя это удивляет?

— Ты самая красивая девушка в наших местах, за тобой ухаживают все здешние молодые люди, я тут никто и звать никак, а твои родители относятся ко мне, как к родному сыну!

— Так чего же тебе не хватает?

Гюставу не хватало только самой малости — похвал. Разумеется, он обладал многими прекрасными качествами — был красив, умен, честолюбив и безумно влюблен в Адриенну. Могла ли семья Бурже найти для дочери лучшую партию?!

Но отдать ему ее руку… До этого было еще далеко.

Гюстав встал и подошел к окну. Созерцание крыш Бордо всегда утешало его. Так успокаивает человека вид идеального, совершенного механизма.

Помолчав, он с тревогой спросил:

— Ты думаешь, твои родители согласятся?

— Мои родные делают то, что я велю им делать.

Она произнесла это тоном избалованной девочки.

— Я не шучу, Адриенна, — ответил Эйфель, выпрямившись. — Мы любим друг друга уже полгода и…

— Полгода! — повторила девушка так торжественно, словно хотела сказать «двадцать лет».

— Ну, все равно, пусть хоть неделю…

— Ты так думаешь?

— У твоих родителей наверняка другие планы на твой счет.

Адриенна гордо выпрямилась.

— Во-первых, ты их не знаешь. А во-вторых, мне на их планы наплевать…

— Но они наверняка хотят выдать тебя за наследника какой-нибудь богатой бордоской семьи, владеющей землями, виноградниками, лесом, особняками…

— И всё это не идет ни в какое сравнение с самым блестящим инженером нашего времени!

Эйфель ответил ей грустноватой усмешкой.

— Твои родители терпят меня лишь потому, что я работаю над проектом, для которого твой отец поставляет лес…

— Не просто терпят: они сажают тебя за свой стол, принимают в своей гостиной и в своем саду, представляют своим друзьям и закрывают глаза на то, что я не ночую дома!

— И при всем этом они не позволят мне жениться на их дочери…

— Если бы наши отношения действительно их раздражали, они наверняка бранили бы нас, когда мы целуемся у них на глазах…

Гюстав поежился: он всегда приходил в замешательство, когда Адриенна бросалась ему на шею в присутствии родителей. Однако супругов Бурже это как будто не шокировало — они буквально боготворили дочь и спускали ей любые безрассудные выходки. После многих безуспешных попыток обзавестись потомством появилась она — их единственный поздний ребенок. Вот почему они проявляли к Адриенне снисходительность, нетипичную в буржуазных кругах того времени. Какими бы чопорными ни были супруги Бурже, они считали свою дочь верхом совершенства и относились к ней соответственно.