— Я вовсе не печален…

— А я пою фальшиво!

С этими словами министр торговли устремляется к другим гостям и зна́ком просит их оставить Эйфеля в покое.

Но вот они появляются…

Гюстав поражен красотой Адриенны. С годами эта красота окончательно оформилась и стала еще более изысканной. Многие женщины с горьким смирением подчиняются безжалостному ходу времени, но, похоже, над Адриенной оно не имеет власти. Память не подвела Эйфеля, когда он, думая об Адриенне, воплощал ее образ в своей башне. Вот она — все тот же силуэт, тот же взгляд, та же уверенность и та же прямая, напряженная, как у танцовщицы, спина. Даже ее волосы, и те стали еще пышнее, еще мягче. Невозможно представить себе, что Адриенна де Рестак — ровесница всех этих вульгарных баб, которые облепили буфеты и набивают рты кремовыми пирожными. И однако при виде их супругов Эйфель констатирует, что эти господа — ровесники Рестака и его самого. Так в чем же секрет Адриенны? Колдовство? Она любила похваляться колдовством тогда, в Бордо, и глаза ее горели. Эйфель не верит в колдовство, но факт остается фактом: с тех пор прошло двадцать семь лет, а малышка Бурже стала еще красивее, чем в первый день их знакомства.

— Гюстав! Я знал, что ты придешь, — говорит Рестак, подойдя ближе. И, обернувшись к супруге, добавляет с усмешкой, что Эйфель «вроде бы с виду бирюк, а на деле самый светский из всех парижан»…

Эта реплика раздражает Гюстава; ему кажется, что с некоторых пор Антуан относится к нему холодно и смотрит невесело. Может быть, журналист достиг своей цели — обеспечить победу проекту башни Эйфеля — и ему надоела эта затея? Значит ли это, что теперь он будет реже видеть супругов Рестак? С одной стороны, это его утешает: наконец-то он сможет спокойно трудиться над своим детищем. И все же при мысли об этом у него больно сжимается сердце.

Что до Адриенны, то она верна себе — абсолютно бесстрастна, непроницаема. А Гюстав до сих пор чувствует тепло ее руки в своей. Это было две недели назад…

Она поворачивает голову, смотрит на центральную лужайку, и ее кошачьи глаза восторженно вспыхивают:

— Смотрите, там оркестр!

И действительно, с десяток музыкантов, поднявшись на маленькую эстраду, настраивают свои инструменты.

— Друзья мои! — объявляет Локруа, хлопнув в ладоши. — Музыка!

Звучат первые такты вальса, и министр обращается к почетному гостю со смесью строгости и благоволения:

— Эйфель, сегодня вы открываете бал!

Гюстав в полном замешательстве — он всегда презирал танцы. Но все с нетерпением ждут, когда герой дня выйдет на площадку, чтобы последовать за ним. Он чувствует, что краснеет.

— Ну же, Гюстав, я ведь не прошу у вас луну с неба! Хотя вам, кажется, это было бы легче…

Деваться некуда; Эйфель поворачивается к Адриенне, которая встрепенулась при первых же звуках вальса.

— Вы позволите, мадам? — спрашивает он с преувеличенным почтением.

Адриенна мельком взглянула на мужа, испрашивая его согласия, и тот, побледнев, кивнул. Ни Гюстав, ни Адриенна не замечают его испепеляющего взгляда, пробираясь к танцплощадке сквозь веселую, беспечную толпу.

— Адриенна сегодня особенно прекрасна, — не без зависти заметил Локруа. — Тебе повезло, такая очаровательная жена…

Рестак не отвечает, только прячет в карманах судорожно сжатые кулаки. И приглашает танцевать ближайшую к нему даму.

Гюстав и Адриенна не разговаривают, донельзя смущенные и взволнованные этой короткой близостью, позволяющей им у всех на виду соприкасаться и приникать друг к другу, как того требует танец. Они сразу узнали знаменитый вальс Эмиля Вальдтейфеля «Конькобежцы», который за несколько лет облетел весь мир. Ни один праздник, ни один ужин не обходится без того, чтобы кто-нибудь не напел его, не насвистел, не наиграл на пианино. Вот и им сейчас чудится, будто они скользят вдвоем на коньках по этой светлой деревянной дорожке; их ноги дружно двигаются в такт музыке, бедра соприкасаются, тела кружатся с легкостью, изумляющей обоих.

— Я и не знала, что ты танцуешь, — шепчет Адриенна. Невольно оглянувшись, она встретилась глазами с мужем, пригласившим какую-то даму; Антуан держится так, словно вальсирует с тряпичной куклой.

— У меня было достаточно времени, чтобы научиться… двадцать семь лет…

Адриенна вздрогнула, услышав его ответ. Почувствовав, как она напряглась, он сильнее прижимает её к себе. Рука его опускается с ее талии ниже, к бедрам; он ощущает растущий жар её тела…

— Гюстав, на нас смотрят.

Но Эйфелю это безразлично. Адриенна здесь, в его объятиях, живая как никогда, такая же юная, такая же настоящая, как прежде, в Бордо. Даже аромат духов всё тот же — смесь амбры и розы. А её кожа, такая нежная, едва тронутая временем, кажется, распускается, как цветок, ощутив прикосновение его пальцев. И, наконец, её дыхание, которое он распознал бы среди тысяч других, напоенное ароматом ежевики и малины. Да и все ее тело источает такой же соблазнительный фруктовый аромат. Гюстав чувствует, как в нем просыпается желание, от которого перехватывает дух и сводит тело. Его пальцы судорожно вцепляются в талию Адриенны, и та, вздрогнув, еле слышно умоляет:

— Давайте остановимся.

Она кладет руку ему на грудь, чтобы отстранить, но тем лишь распаляет его. Эйфель дрожит, как в лихорадке, у него трясутся губы. Теперь они смотрят друг на друга в упор, словно затеяли поединок. И не замечают, что Антуан вальсирует совсем рядом и следит за ними с ужасом и недоумением. То, что он видит, приводит его в полную растерянность: Адриенна, погладив Густава по груди, еще теснее приникает к нему.

Эта пара не сознаёт, что делает; им безразлично, как они выглядят со стороны. Однако никто из танцующих ничего не замечает. Почти никто — кроме Рестака. Остальные, опьяненные музыкой Вальдтейфеля, заняты собой, самозабвенно выписывая фигуры вальса.

Адриенна приходит в себя, лишь когда их задевает одна из танцующих пар.

— Может быть, поболтаем? — спрашивает она притворно светским тоном.

После минутной паузы Гюстав осведомляется с такой же светской улыбкой:

— Как здоровье ваших родителей?

Адриенна стискивает зубы.

— Не знаю. Я с ними больше не вижусь.

Густав прячет довольную усмешку. Он редко кого ненавидел так, как этих людей — весь круг их общения, всю их касту. И мысль о том, что Адриенна вырвалась из своей среды, приводит его в восторг.

Тут они наконец замечают Антуана, который, все еще вальсируя со своей дамой, через силу улыбается им.

— Ты его любишь?

Гюставу кажется, что Адриенна застыла в его объятиях. Ее лицо бесстрастно, но стоило Эйфелю сильнее обнять ее, как она содрогнулась всем телом, от живота до губ, словно от удара молнии.

— Ты дрожишь, — сказал Эйфель.

— Остановись!

Но они продолжают этот нескончаемый вальс, эту мучительную и сладкую пытку.

А когда зазвучали последние такты, когда танцующие ускорили темп, готовясь к финальному галопу, Эйфель нагнулся к Адриенне и бессвязно зашептал ей в ухо, стараясь, чтобы она расслышала его сквозь скрипичные пиццикато:

— Слушай… послушай меня… в Батиньоле есть одно заведение… «Акации»… его нетрудно найти. Приходи туда… когда захочешь… я буду тебя ждать…

Для Адриенны это уже чересчур.

— Довольно! — Не дождавшись заключительного аккорда оркестра, она вырвалась из объятий партнера так резко, что тот наверняка упал бы, если бы его не подхватил высокий господин с длинными светлыми усами, польщенный тем, что послужил опорой герою дня.

Музыка стихла, и пары разделились, обменявшись поклонами и комплиментами.

Эйфель низко склонился перед Адриенной, застывшей, точно статуя.

— Все кончено, Гюстав, — прошептала она. — Это нелепо, это бессмысленно. У меня своя жизнь, у меня муж. Оставь меня…

Она резко отвернулась и подошла к мужу, который поджидал ее с бокалом шампанского.

Париж, 1887