— Нужно стремиться ввысь. Быть свободнее. Дерзновеннее…

Это последнее слово пронзает память инженера подобно острой шпаге. Эйфель холодеет, услышав его. Он выдерживает взгляд Адриенны, враждебно нахмурившись. А она пожимает плечами и, взяв свой бокал, одним глотком осушает его.

— Забудьте о метро! — приказывает Локруа. — Создайте нам монумент. Настоящий, прекрасный, великий. Нечто такое, что послужит Франции реваншем над Историей.

— Реваншем, и никак иначе? — повторяет Эйфель, снова глядя в упор на Адриенну. — Вы полагаете, что реванш необходим… после стольких лет?

Этот вопрос возмущает министра.

— Вы шутите? Речь идет всего-то о пятнадцати годах! В сравнении с тысячелетней историей нашей страны это просто капля в море!

В столовой воцаряется тягостное безмолвие. Гости застыли в недоумении: в программе ужина явно не предусмотрен «тихий ангел». Никто из присутствующих не осмеливается нарушить молчание, разбить лёд, вызвав гнев хозяина. А сам Локруа насупился, спрашивая себя, с какой стати Рестак надоедал ему, уговаривая пригласить этого наглеца.

Эйфеля забавляет эта сцена. Наконец-то здесь хоть что-то происходит! Он чувствует, как в нем поднимается радостное возбуждение, хотя, судя по виду Рестака, тот боится, как бы этот ужин не окончился скандалом. И Гюстав посылает ему ободряющий взгляд, словно говоря: «Успокойся, я знаю, что делаю». Затем чуть улыбается Адриенне и наконец тихо, почти беззвучно произносит, словно опытный оратор, умеющий привлечь внимание аудитории:

— Башня…

— Что, простите? — переспрашивает Локруа.

— Башня высотой триста метров.

Министр заметно приободрился.

— Триста метров? Ну у вас и размах! И, конечно, металлическая?

— Полностью металлическая.

Рестак испуганно смотрит на Гюстава: что за игру тот затеял? Но Локруа уже попался на удочку.

— Вот теперь вас интересно послушать, Эйфель.

Журналист тотчас переходит от испуга к воодушевлению:

— Ну вот, говорил же я, Эдуард! Гюстав — потрясающий человек…

— Вижу, вижу, — откликается министр, смакуя поммар. — Ну-с, что еще скажете, Эйфель?

— У меня есть одно условие, — продолжает инженер.

Министр разражается смехом:

— Ага, я так и знал, что речь зайдет о деньгах!

Но Эйфель пренебрежительно пожимает плечами. Адриенна не упускает ни слова из их диалога.

— Придется забыть о Пюто и вообще о предместьях.

— То есть?

— Я хочу поставить свою башню в самом центре Парижа. Хочу, чтобы все — и рабочие, и буржуа — могли ее видеть и посещать.

Это заявление прозвучало так агрессивно, что министр вздрогнул. И все-таки его увлек пламенный порыв инженера.

— Хочу, чтобы там нашлось место и для знатных семей, и для простого люда. Именно уничтожение классовых границ станет признаком нового, современного общества. Вы ведь хотели прославить Французскую революцию, не правда ли?

И тут осознает, что произнес эту краткую речь, не отрывая взгляда от Адриенны, чьи глаза восторженно вспыхнули.

— Ну, если вы обещаете не рубить головы, я полностью на вашей стороне, Эйфель!

Гости аплодируют и шумно чокаются бокалами с поммаром. Адриенна сияет улыбкой, широкой, как Сена.

Антуан де Рестак ликует (не без помощи поммара) — кажется, он непрерывно улыбается до самого конца ужина. Если эта трапеза началась не слишком весело, то результат привел его в полный восторг. Теперь у министра есть желанный проект, у Гюстава — работа, а сам он — интриган, заговорщик, кукловод — успешно сыграл свою роль, дергая за нужные веревочки. Нет, решительно, парижская жизнь — такая восхитительная!

— Ну, Гюстав, с тобой не соскучишься, — говорит он, помогая супруге надеть пушистое манто.

Слуга выпускает гостей на крыльцо, где их лица тотчас обжигает ледяной ветер. Адриенне приятно его холодное дыхание, она блаженно жмурится, наслаждаясь. Гюстав держится в сторонке, не решаясь подойти и кляня себя: не нашел более удобного момента, чтобы покинуть дом Локруа!

— Мы шли сюда с твоим метро, а уходим с башней. Поздравляю: ты просто маг и волшебник!

Новый взрыв смеха, не умолкающий, пока они, все трое, идут по дорожке, усыпанной гравием, к воротам на улицу. Их окутывает ночная тьма — сухая, леденящая. Голые древесные кроны угрожающе раскачиваются над их головами. Несколько звездочек робко проглядывают сквозь облака, и Гюстав говорит про себя: «С моей башни они будут видны куда лучше».

Инженера выводит из задумчивости неожиданный тычок Антуана в спину, такой сильный, что он едва устоял на ногах.

— Вот он всегда был такой, наш Эйфель! — объявляет Рестак жене. — Непредсказуемый! Я его обожаю!

Адриенна, поёжившись, украдкой бросает взгляд на Эйфеля; с той минуты, как они остались втроем, она не решается смотреть на него открыто.

Тусклые газовые рожки льют на мостовую бледный, как в виварии, свет. Османновские новые дома давно уже спят. Где-то вдали ржет лошадь.

— Подвезти тебя, Гюстав?

— Нет, благодарю, я лучше пройдусь…

Он лжет, хотя и понимает, что в такой поздний час ему вряд ли удастся найти свободный фиакр. Но у него нет больше сил.

— Ну, позволь хотя бы продемонстрировать тебе мой автомобиль! Это опытная модель. Ты увидишь: она великолепна…

Не успел Эйфель отказаться, как Антуан уже исчез в темноте, насвистывая: «Часовые, не стреляйте, эта птичка к нам из Франции летит…»

Гюстав боялся именно такой ситуации; он сделал все возможное, чтобы ее избежать. Ну, делать нечего, осталось потерпеть еще несколько тягостных минут, и все будет кончено.

А что Адриенна? Может быть, она думает точно так же? Эйфель остерегается выяснять, он стоит к ней спиной, словно она Медуза Горгона. Главное, не оборачиваться, не глядеть на нее! Смотреть только вдаль, в темноту, вот на звезду над куполом собора Инвалидов.

— Посмотри на меня…

Ее голос разбил ночное безмолвие. Гюстав не шевельнулся. Конечно, этого следовало ожидать.

— Посмотри на меня! — настойчиво повторила она, подходя.

Он чувствует ее близость. Несмотря на тьму и холод, ему кажется, будто рядом вспыхнул пожар. Удушающее пламя! И когда рука Адриенны ложится на его плечо, ожог становится нестерпимым. Однако ему удается отступить — не грубо, а мягко, как в фигуре танца.

Он делает над собой усилие, чтобы заговорить.

— Честно говоря, я надеялся, что никогда больше не увижу вас.

Эта фраза поражает Адриенну, как выстрел в сердце, но она держится достойно. Изображает светскую, высокомерную непринужденность и, отвернувшись, стоит неподвижно.

Но вот наконец подъехал автомобиль, и она облегченно вздыхает.

Антуан гордо выпрыгивает из странной машины, которая сотрясается и ревет на всю округу.

— Куда он подевался? — спрашивает он удивленно.

Адриенна, придя в себя, оглядывается. Эйфель исчез.

Бордо, 1859

День тянулся долго. На стройке царило напряжение: один из рабочих начал препираться с Пауэлсом из-за премии. Дело дошло до рукопашной, и Гюставу пришлось их разнимать.

— Вы держите сторону своих рабочих, Эйфель, но мы-то знаем ваши предпочтения, — проворчал Пауэлс, вытягивая из рукавов манжеты, словно собрался их отгладить.

Его оскорбила дерзость этого выскочки, который самолично обратился к поставщику древесины, но больше всего он был уязвлен тем, что Бурже выполнил эту просьбу и, рассыпаясь в похвалах молодому инженеру, посоветовал Пауэлсу укрепить леса. С той поры он начал побаиваться Эйфеля, словно шпиона.

А Эйфель только ухмылялся: плевать он хотел на интриги. Хотя Пауэлс здорово повеселился бы, если бы видел, как он ломился через подлесок и колючие кусты, обдирая одежду; как он перелезал через стену и бежал прямиком через поля, в забрызганном грязью парадном сюртуке, лишь бы не встретиться взглядом с юной красавицей, чьи намерения он не так понял. После того праздника инженер думал только о своей стройке, о своих досках, о безопасности рабочих, и больше ни о чем… Особенно об Адриенне Бурже…