Министру страшновато. Он, конечно, молчит, но у него душа ушла в пятки, когда он начал спускаться по перекладинам в эту металлическую трубу. И чем ниже они его ведут, тем сильнее страх сжимает горло.

— Эй, парни, к нам в гости сам Локруа пожаловал! — раздается голос у него под ногами… еще очень далеко внизу.

— Вы уж их простите, — тотчас вступается Эйфель, которого эта фамильярность только позабавила. — Понимаете, мои рабочие проводят под землей по двенадцать часов в день, так что иногда забывают о почтительности…

— Ничего, ничего, — бормочет Локруа, глядя на Эйфеля, который спускается вместе с ним в шахту.

Эдуарду Локруа наплевать на почтение. Он и сам не понимает, почему согласился именно сейчас посетить эту стройку, которая началась несколько месяцев назад, в жуткие февральские холода. Эйфель мог бы пригласить его и попозже, когда первые опоры покажутся из-под земли. Министр вообще не жалует подземелья, он предпочитает горные пейзажи и не испытывает страха перед высотой; ему нравится, когда вольный ветер хлещет по лицу. Зато он всегда ненавидел погреба и пещеры. Более того, он терпеть не может лифты. Однако сейчас нужно превозмочь себя: там, наверху, его поджидает целая армия представителей прессы, которым не терпится забросать господина Локруа вопросами и сфотографировать после спуска под землю.

«Если я вообще оттуда выберусь…», — думает Локруа, чувствуя, как нога повисла в пустоте.

— Съезжайте вниз, господин министр!

Двое рабочих хватают его за ноги и помогают утвердиться на полу кессона.

На полу? Нет, это скорее грязь, липкая глинистая жижа, такая же влажная, как удушливый воздух в этом полутемном закуте.

Сколько же их тут? Похоже, десятка два. Большинство не обращает никакого внимания на господина в галстуке и в болотных сапогах, которые странно смотрятся с его визиткой. Здесь каждый рабочий выполняет свою задачу. Одни копают землю, другие вывозят ее на тачках, третьи засыпают в ведра — их вытягивают на поверхность через центральную шахту.

Локруа щурится, привыкая к полумраку, который с трудом разгоняет одна-единственная ацетиленовая лампочка. Все заняты, никто не разговаривает. Да и как тут поговоришь, когда машины работают с таким адским шумом!

Эйфель спрыгивает наземь рядом с министром и начинает разъяснять ему устройство гидравлического кессона, уснащая свою речь техническими терминами, на которые Локруа решительно наплевать. Он хочет только одного — подняться наверх.

— А что если кессон провалится, — кричит он, — разве это не опасно?

— Опасно, но другого способа нет. Просто нужно копать быстрее, чтобы опередить погружение.

Заметив, что министр напрягся, Эйфель крутит пальцем у шеи.

— Глотайте почаще слюну! Здесь очень сухой воздух.

«Ничего себе — сухой!» — думает Локруа, глядя на размокшую, зыбкую почву под ногами.

— Скоро у нас будут две такие камеры со стороны Сены, — бодро объявляет Эйфель; судя по всему, инженер в полном восторге от своей стройки.

— Почему от нее такой адский шум, от вашей машины? Оглохнуть можно!

— Это от избыточного давления…

Внезапно раздается крик, начинается суматоха, люди тревожно переглядываются, поворачиваются к Эйфелю. Он совершенно спокоен. Взяв за руку министра, ведет его на другой конец камеры, где находится нечто вроде небольшой эстрады, и приказывает:

— Стойте тут!

Локруа кажется, что он видит кошмарный сон. Со всех сторон начинает прибывать вода! Эйфель невозмутим, зато рабочие, как замечает министр, едва сдерживают страх, глядя на ноги, уже по лодыжку в прибывающей воде.

— Вода Сены, — в ужасе шепчет он.

Эйфель спокойно подходит к манометру и осторожно увеличивает давление.

Вода тотчас перестает прибывать. Рабочие приободрились.

— И так каждый день: пора бы уж привыкнуть, а все равно боязно, — шепчет один из рабочих министру так, словно они знакомы всю жизнь. Потом, вытащив из кармана штанов фляжку, спрашивает:

— Глотнете для храбрости?

Локруа молча хватает фляжку и осушает ее в три глотка.

— Вот это да! Видать, от политики в глотке сохнет!

— Ох, простите, виноват, — шепчет министр.

— Да ладно, я не в обиде. Господин Эйфель, надо бы поднять министра наверх, что ли!

Локруа с признательностью смотрит на рабочего, который уже снова взялся за лопату. И приходит в себя, лишь когда они с Эйфелем начинают карабкаться вверх по железным перекладинам.

— Н-да, зрелище не очень-то ободряющее, скажу я вам. Кстати, я уже начал получать письма от парижан: люди обеспокоены. Особенно те, что живут возле Сены…

Эйфель и представить себе не мог, что разговор с Локруа состоится в этом темном колодце.

— Пусть себе высказываются…

— Эйфель, их жалобы требуют серьезного отношения! — настаивает Локруа.

Небо Парижа кажется министру преддверием рая. Пусть сейчас оно серое и на Марсово поле сыплется мерзкая смесь дождя со снегом, для министра ничего нет слаще. Чистый воздух! Наконец-то!

К нему бросаются журналисты.

— Господин Локруа, каковы ваши впечатления?

— Что вы видели там, внизу, господин министр?

— Вы уверены, что эта башня выдержит близость Сены?

— Расскажите нам о гидравлических кессонах!

Локруа, к которому уже вернулось министерское высокомерие, с удовольствием оглядывает журналистскую братию.

— Это чисто технический вопрос, на который вам сможет ответить только господин Эйфель.

И он оборачивается к инженеру, который выбрался из колодца за ним следом. Эйфель собирается ответить, как вдруг его прерывает молодой репортер:

— А как вы относитесь к жалобам горожан? Например, к той петиции, которую вам направили люди искусства, ведь все они против строительства этой башни!

Лицо Локруа мрачнеет; он оборачивается к инженеру, и тот ясно читает в его глазах упрек: «Ну, что я вам говорил?»

Бордо, 1860

Толпа замерла от восторга. Этот пешеходный мост — подлинный шедевр! Люди долго следили за его сооружением издали, проходя мимо стройки. Но сегодня, в это жаркое августовское воскресенье, жители Бордо могут наконец не торопясь насладиться его видом, и мост привел их в полное восхищение.

— Господин Пауэлс, это великолепно!

— Ну прямо как кружево!

— Вы настоящий художник!

Пауэлс сияет, переходя от одной группы зрителей к другой и принимая тут и там охапки цветов. Все местное высшее общество при полном параде собралось здесь, на торжественном открытии моста, под тяжелым, грозовым августовским небом.

В ту минуту, когда предприниматель выслушивал очередной комплимент, один из рабочих заметил:

— Вы уж не взыщите, но настоящий-то художник тут господин Эйфель!

И он указал на инженера, который скромно стоял поодаль, иронически наблюдая за этой светской суетой.

— Эйфель? А кто это — Эйфель?

Пауэлс, состроив любезную мину, щелкнул пальцами, приглашая Гюстава подойти ближе.

— Да, конечно! Гюстав Эйфель — мой главный инженер. Молодой человек, очень талантливый, с большим будущим.

Эйфель поклонился и тронул Пауэлса за плечо. Казалось, его снедает глухое беспокойство. Сегодня с самого утра инженера что-то мучило, он и сам не мог определить, что именно. Скорее всего, причина в непрерывных августовских грозах. Он был так угнетен, словно над ним нависла неведомая опасность.

— Бригада прибыла? — спросил Гюстав.

— Да, все здесь.

— Вместе с женами?

— Похоже, что так.

— А мэр?

— Только что приехал, — ответил Пауэлс. — Смотрите: вон он там, у буфета, пьет пиво. Видимо, его мучит жажда.

— Что ж, по такой жаре… вполне его понимаю, — ответил Эйфель, оттянув тугой накрахмаленный воротничок.

Пауэлс обратил внимание на лихорадочное волнение инженера.

— Что-то не так, Гюстав? Вам сегодня полагалось бы выглядеть счастливым. Наконец-то он готов, ваш мост. И я прекрасно понимаю, что все комплименты, которые мне здесь расточают, относятся к вам.