Он упёрся ладонями в подбородок и минуту смотрел молча перед собой на полную залу, которая трепетала от шагов и голосов. Его худое небритое лицо поросло мелким чёрным волосом и казалось очень усталым.

Потом задвигал пальцами, поглаживая шершавую щёку:

— Счастье? — сказал он сразу. — Даже счастье меня не удовлетворяет. Дело в том, что я был счастлив, не замечая этого.

Властным и острым движением он налил стаканы.

— Всё дело в том, что счастье ничего общего с удовлетворением не имеет. Если бы было иначе, мы не могли бы понимать людей.

И поэт заговорил о счастьи, называя его высшим духовным здоровьем и чувством гармонии.

Степан слушал с интересом, но слишком отвлечённая беседа скоро утомила его. Выгорский сыпал парадоксами, примерами. Время летело незаметно.

Пивная пустела.

— Скоро двенадцать, — сказал хозяин пивной, приятно улыбаясь.

Конечно, это — детское время, но он, как честный гражданин, считает своей обязанностью исполнять букву закона, тем более, что штраф большой.

У дверей он добавил:

— Сегодня было немного шумно, извините, пожалуйста.

Он намекал на скандал с блюдами.

— Заводите алюминиевую посуду, — посоветовал поэт. — Она не бьётся, а металл пользуется теперь огромной популярностью. — Потом обратился к Степану: — Хотите погулять? Чудесная украинская ночь.

Молодой человек колебался.

— Я устал, — сказал он.

— Обещаю молчать.

И пошли вдвоём к Опере, где представление кончилось и незанятые извозчики медленно разъезжались домой. Дойдя до Шевченковского бульвара, приятели повернули назад. Поэт действительно молчал, подняв воротник и засунув руки в карманы пальто. Степан,

пьянея от холодного сияния луны, снял калоши и скользил по замёрзшему тротуару.

С тревогой и страхом шёл на очередное свидание с Зоськой. Где найдёт, он слова, чтобы высказать то тяжёлое сложное чувство жалости и необходимости разрыва, которое его угнетало? Шаблон любви подсказывал, что для ухода должна быть причина, ревность, измена, ссора или хотя бы заметное охлаждение. Да и справится ли он, поймёт ли она?

Зоська уже ждала его. Сидела в кресле, в пушистой голубой кофточке, беззаботно, сбросив туфельки, и улыбнулась, когда он вошёл.

— Как я соскучилась по тебе! — сказала она.

Юноша нерешительно остановился, у порога, смотря на неё смущёнными глазами.

— Я тоже соскучился, — ответил он.

В этих словах было столько печали, что и для него они зазвенели неожиданной откровенностью.

— Иди же сюда, — прошептала она.

Он бросил пальто и шляпу на стул и подошёл к ней походкой вора.

Она усадила его рядом на коврик и обняла его голову.

— Поцеловать тебя?

— Поцелуй.

— Ты хочешь?

— Хочу, — безнадёжно шепнул он.

Она еле коснулась его уст своими устами и, вздрогнув, припала к нему долгим безумным поцелуем, от которого он начал задыхаться.

— Так я тебя люблю, — сказала она.

Он униженно молчал, гладя и целуя ей руки.

— Эти два дня, которые мы не виделись, казались мне такими бесконечными, как два года, — сказала она. — Не знаю, что стало со мною. Хотела зайти к тебе на службу.

— Весна… — пробормотал он.

Она захлопала в ладоши.

— Ах, конечно, весна, как же я не догадалась! И тихонько запела, качая ногою:

Весна, весна, весняночка,

Де твоя сестра-паняночка?

Степан глядел на неё, любуясь её маленькой бодрой фигурой, Проникаясь радостью, звеневшей в её голосе. И ему захотелось взять Зоську за руку, водить её цветущими полями, чтобы она пела, пела для него, для солнца, для роскошного горизонта, затканного белыми тучами.

Он стиснул её руку и сказал:

— Зоська, пойдём в поле, когда растает снег?

— Ну, конечно. Я сплету венок!

Он не мог себя сдержать и в сладостном порыве раскаяния, в огне воспоминаний, которые были связаны с этой девушкой, обнял её и стал безумно целовать её глаза, волосы, губы, захлёбываясь от радости и покорности, как не целовал ещё никогда.

— Ты… Зоська… Я не могу без тебя, не могу… — шептал он.

Когда успокоился, она погладила его по голове.

— Ты — божественный.

Но ему мало было этих поцелуев. Что-то невысказанное осталось в душе. Он хотел сделать для неё что-то исключительное, хотел, чтобы ей всегда было радостно около него, хотел связать её с собою навсегда.

— Зоська, я давно о чём-то думаю, — с увлечением сказал он.

— О чём?

— Давай поженимся.

Она отшатнулась.

— Ты с ума сошёл!

Нет, он совсем не сошёл с ума. С блестящей находчивостью начал он обстоятельно доказывать свою мысль. Прежде всего фактически они уже женаты. Расставаться они не собираются. Следовательно, надо сделать выводы. Он живёт как бедняк, без всякого порядка. И это мешает ему писать. Да и нельзя же вечно пользоваться чужой комнатой! Они достаточно знают друг друга. Зачем красть где-то часы встреч, когда они вообще могут быть вместе? Ей тоже лучше будет жить, конечно, если она любит его. Все же женятся, и странно, как они до сих пор ещё не поженились! Материальная сторона целиком обеспечена. Да он и службу поможет ей найти в конце концов.

Он спокойно взвешивал доводы «за» и не находил ни одного «против». Потом спросил:

— Скажи, ты хочешь? Зоська!

Она лукаво ответила:

— Конечно, хочу! — И грустно добавила: — Если бы ты знал, как тяжко быть любовницей. Я так исстрадалась, измучилась.

Он благодарно поцеловал её.

— Теперь конец твоим мукам. Но родители?

— Я их и спрашивать не стану. Выйду замуж и всё.

Теперь она села возле него на коврике, и началась увлекательная беседа о будущей жизни. В Загс они дойдут, когда будет комната. Но, может быть, надо сразу две. Подумав, согласились, что две найти труднее и труднее меблировать. Степан развивал широкие планы работы и развлечений. В Зоське сразу проснулся женский дух порядка. Она сразу представила себя хозяйкой с неограниченной властью в доме. Два ковра - или она замуж не выходит! На завтрак, конечно, яйца.

- Это очень полезно и вкусно, — сказала она.

Он обнял её и шепнул ей на ухо:

— Кроме того заведём себе пацанка.

А что такое пацанок?

— Это — маленький мальчик.

— Ах, мальчик, это очень, хорошо!

В конце Степан догадался посмотреть на часы. Пять минут четвёртого. Какой обманщик это время!

Одеваясь, Зоська вдруг встрепенулась:

— Завтра вечеринка. Ты, конечно, будешь?

Он вежливо поцеловал её руку.

— Ну, разумеется. Если хочешь, расскажем там о нашей женитьбе.

— О, это будет фурор!

Зоська взяла у него шесть рублей — пай за себя и за него, дала ему адрес и велела притти в десять часов вечера, сама она собиралась отправиться туда раньше, чтобы помочь хозяйке.

Но он не хотел расставаться с нею до завтра.

— Сегодня мы в театре? — спросил он.

Только, чтобы обратно извозчиком!

Степан проснулся во-время, но, не вставая с кровати, почувствовал грызущую тоску. Он лежал, открыв глаза, в том полубольном состоянии, когда не хочется ни двигаться, ни думать, когда кровь в жилах движется медленно, будто тело ещё спит, несмотря на то, что сознание проснулось. Потом вскочил, вспомнив глупость, сделанную накануне.

Он силился воспроизвести события вчерашнего дня, понять ту путаницу, которая привела его в западню, ибо одна мысль вклинилась колючим остриём в сознание: «Должен жениться!» Да где там должен! Должен, потому что сам напросился, как идиот, с этим глупым планом, который, осуществившись, приневолит и скуёт его. И весь ужас брачной жизни сразу встал перед ним, рождая в душе ужас и отвращение, как призрак тюрьмы, как гроб, куда он решил лечь с завязанными руками.

Чувствовать неотвязное присутствие так называемого близкого человека, с которым надо делиться мыслями, радостями и горем, который возьмёт под нежный, незаметный контроль его действия и намерения, станет постоянным участником его планов и надежд. Обзавестись постоянным приложением, выбранным и припаянным на долгие годы, которое будет жить с ним в одной комнате, есть за одним столом, дышать тем самым воздухом. И всюду и всегда будет он чувствовать его присутствие: ночью будет слышать его дыхание, утром видеть его лицо, днём будет знать, что он ждёт его, и вечером, встретится с ним в дверях, которые он откроет. Представил себе ленивое спаньё вдвоём на кровати, однообразные вспышки страсти, опротивевшие, как чай и ужин, знакомство с чужой душой, где не будет уж тайн, неминуемые ссоры и столкновения, когда различие двух характеров становится всё глубже, а затем — тоска примирения — проявление бессильной покорности пред судьбой.