Маленькое оконце в каморке темнело. Летний вечер покрывал его. Степан остановился подле него. Над сплошной массой однообразных крыш вздымалась к небу фабричная труба. Чёрные клубы, дыма незаметно сливались с светло-синими сумерками. Словцо проходили сквозь небо, в глубь космоса.

Папироса уже порвалась меж пальцами и высыпалась. Он свернул новую и вышел во двор. Ну что же, он пойдёт в дом, пойдёт в кухню и достанет огонь. Чего там стыдиться! Разве это люди? Но на крыльце сидел какой-то юноша, и, когда Степан наклонился к нему, чтобы прикурить, он сказал:

- Закурите мою!

Степан удивился, по папиросу взял. Раскуривая, он смотрел на юношу. Тот безразлично пускал дым. Когда Степан поблагодарил, он лишь молча кивнул головой, словно о чём-то глубоко задумался и собирается просидеть тут до утра.

Степан лёг в своей каморке на верстак, с наслаждением затягиваясь пахучим пьянящий дымом. Он мечтал, закрыв глаза, и пришёл к выводу, что всё хорошо. То, что он в хлеву, казалось ему теперь забавным. Он дважды стукнул кулаком в стенку к коровам, рассмеялся и раскрыл глаза. За окном над трубой стоял ясный серп полумесяца.

Был день, когда Степан проснулся и поднялся на верстаке. Тело его онемело от лежания на голом дереве, но он не обращал внимания на эту усталость и со страхом протирал глаза. Сегодня вступительный экзамен — не проспал ли он? Припомнив, что экзамен назначен на час дня, намного успокоился и потянулся. Он почувствовал щемящую боль в шее и потёр её рукой.

Тихий однообразный шум слышен был из-за перегородки, которая отделяла его помещение от стойла,— там доили коров. Это успокоило его: ещё рано. Он сидел на верстаке, упираясь руками в колени, склонив растрёпанную голову, и припоминал. Детали вчерашнего дня проходили перед ним ясной нитью. Может, ещё с того времени, когда он был пастушком и, подолгу лёжа в поле, плёл кнуты и корзинки, он выработал в себе привычку к самоуглублению. И теперь, припоминая прошедший день, остался недоволен собой. Он поймал себя на колебании, на какой-то минутной упадочности — словом, на том, что можно назвать малодушием. А права на это он, по собственному мнению, не имел никакого. Он — новая сила, призванная из деревни к творческой работе. Он - один из тех, которые должны бороться с гнилью прошлого и смело строить будущее. Даже за ту ароматную папироску, подачку, какого-то барчука, ему было теперь стыдно. Степан откинул со лба нависшие волосы и начал быстро одеваться. Вытряхнул френч, потёр локтем брюки, чтоб счистить с них пыль, и развязал свои узлы. В них были продукты, солдатская шинель царского времени и смена белья. Опорожнив один узел на пол, юноша вытер мешочком сапоги, поплевал на них и снова вытер. Теперь он был совсем молодцом.

Умыться было негде. Поэтому он решил выкупаться после экзаменов в Днепре, а пока принялся за завтрак. Привёз он три хлеба, с полпуда пшеничной муки, фунта четыре сала, десяток варёных яиц, мешочек гречневой муки. Неожиданно из узла выкатилась пара картошек, и юноша громко рассмеялся такой находке. Сложив все продовольственные достатки на верстак, он поставил рядом для порядка походный котелок и уже начал резать хлеб, но вдруг вспомнил о физкультуре. Ему непременно хотелось начать день нормально, по-городскому, так, как будто он уже вполне освоился в новой обстановке. Важно сразу же установить для себя норму, ибо в порядке — залог успеха.

Степан поднялся и начал искать подходящий для упражнения объект. Схватив скамью, он несколько раз подбросил её, довольный ловкостью и упругостью мускулов. Поставил её, но не был ещё удовлетворён. Любовно ощупав свои бицепсы, подпрыгнул, ухватился за край низкой перекладины и начал подтягиваться на руках всё с большим и большим напряжением и упорством. И когда в конце концов спрыгнул на землю, красный от напряжения и удовольствия, то, повернувшись к дверям увидел женщину с подойником в руке. Она смотрела на него испуганно и беспокойно.

— Я тут спал, — пробормотал юноша. — Мне позволили.

Она молчала. Степан чувствовал себя немного неловко, но не потому, что был без френча и сорочка высунулась от резких движений из-под пояса, как у ребёнка, а потому, что физкультура вышла из надлежащих рамок и превратилась в баловство, неподходящее ни к его серьёзности, ни к положению. Верно, доильщица будет трепать языком, что он пробовал влезть на чердак и что-то украсть. Он откинул назад волосы и, считая разговор оконченным, хотел приняться за завтрак, но она вошла в его кабинет, посмотрела на вещи и поставила на пол ведро с молоком.

— Твёрдо было спать? — уныло и устало спросила она, пощупав рукой верстак.

— Н-да, — недовольно пробурчал Степан.

Всё-таки она не уходила. Что ей, собственно, нужно? Что это за подозрительный и пристальный осмотр? Он недвусмысленно нахмурился.

— Я — хозяйка,—объяснила наконец женщина. — Хотите молока?

Хозяйка! Сама коров доит! Ага, профсоюз кусается с прислугой! Конечно, от своего брата-доильщицы он взял бы молоко, но благодеяния хозяйки ему не нужны.

— Нет, не хочу, — ответил он.

А хозяйка, не ожидая ответа, уж наливала ему котелок,

— Умыться можете во дворе, там есть кран, — прибавила она, забирая ведро.

Степан смотрел ей вслед. У неё была толстая круглая спина, — раздобрела на привольных харчах! Он сердито надел френч и застегнулся. Нарезав сала и хлеба, начал завтракать, размышляя об экзамене. Нечего ему бояться! Математику знал он чудесно! Чтоб проверить себя, припомнил формулы площадей всех фигур, квадратные уравнения, соотношения тригонометрических функций. И хоть бессознательно припоминал то, что знал наилучше, ему всё же приятна была ясность своих знаний. Об экзаменах по социальным наукам он даже не думал — столько докладов делал на селе и каждый

день столько газет читал. Плюс социальное происхождение, ревстаж и профессиональная работа. На фронте науки он был вооружён не плохо.

Посмотрев документы, он также остался доволен. Всё было в порядке. Кучкой бумаг лежала вся его жизнь за последние пять лет — повстанчество во время гетманщины, борьба с белыми бандами, культурная и профессиональная работа. С удовольствием перечитал он кое-что. И чего тут только не было! Был плен и побег из-под расстрела. Были митинги, агитация, резолюции, борьба с темнотой и самогоном. И как приятно видеть всё это в штампах, печатях, ровных строчках печатной машинки и неуклюжих кривульках полуграмотных рук!

Степан бодро поднялся, спрятал документы в карман, заострил ножиком карандаш и приготовил бумагу. Пора итти. Накрыв свои продукты мешочком, он остановился около молока. Правду говоря, ему хотелось, пить, Солёное сало с хлебом так и просит жидкого. А молоко всё равно прокиснет в таком тепле. Он взял котелок, опорожнил его одним приёмом и с презрением бросил посуду на верстак. С паршивой овцы хоть шерсти клок!

Выйдя во двор, накинул на двери крючок и направился на улицу. Перед тем как итти в институт, он хотел побывать в профсоюзе по вопросу о работе. Сегодня он очень легко ориентировался в городе и мало обращал на него внимания. Озабоченный важным вопросом о своём устройстве, он больше смотрел в самого себя, нежели кругом.

Во Дворце труда Степан едва нашёл среди сотен комнат нужный ему отдел Рабземлеса. Так как он считал своё дело очень важным, то решил обратиться к председателю правления. Ему пришлось ждать, но он не огорчился — во-первых, было только десять часов, во-вторых, ждал он, сидя на скамейке рядом с другими посетителями, как равный с равными. Попросив у соседа свежую газету, он, не теряя времени, познакомился с новостями в международном положении Союза республик и оценил его, как благоприятное. Затем перешёл к отделу «Жизнь села». Он прочёл его с увлечением. Узнав, что в селе Глухарях, по требованию сельсовета, сменили непутёвого агронома, Степан с сожалением подумал:

«И у нас нужно бы. Только народ наш - как пень».