Аккуратно прочёл о краже в кооперативе села Кондратевки, о борьбе с самогоном в Кагарлыцком районе, об образцовом случном пункте в местечке Радомысль. Каждую строчку и цифру он сравнивал с фактами из жизни своего села и в конце концов пришёл к выводу, что у них не хуже, чем у людей.

«Культурные силы нужны нам, вот что», — думал Степан.

И ему приятно было, что он только временно, на три года, оставил свои избы, чтобы потом вернуться домой во всеоружии на борьбу и с самогоном, и с кражами, и с бездеятельностью местной власти.

Тем временем пришла его очередь итти к председателю правления. Степан переступил порог, боясь встретить слишком строгое лицо в кресле у стола, мягкую мебель и накрытый ковром пол. Это ведь как-никак в Киеве! Но успокоился с первого же взгляда. Обстановка в комнате председателя правления мало чем отличалась от районного бюро, которое одновременно служило всему районному правлению союза кабинетом. Разве что диван у стены — о такой роскоши в районе даже не мечтали, да для него и места свободного там не нашлось бы.

Председатель правления был человек прямой и очень удивился, выслушав Степана. Разве он, сам активный работник союза, не знает, куда с такими делами нужно обращаться? Нужно прежде всего зарегистрироваться как командированному и встать на учёт биржи труда. На всё это есть определённый порядок, и нельзя тратить зря своё время и время занятого человека!

Степан вышел из кабинета смущённый. Всё, что говорил ему председатель, он и сам чудесно знал. Но это… в общем порядке! Юноша всё время надеялся, что для него сделают исключение, хотя бы за его активное участие в революции и безупречную работу в профсоюзе. Кроме того он был командирован в высшее учебное заведение и имел право на поддержку в первую очередь. А председатель правления не спросил у него даже документов. Это скверно, но справедливо. Нужно признать! Какие тут протекции?

Найдя биржу, Степан узнал, что она открыта для посетителей только по средам и пятницам, а сегодня понедельник. Таков был порядок, и никаких исключений из него не делалось, даже для приезжих.

С какой надеждой он входил во Дворец труда, с таким же унынием покидал его кровлю. Ему вдруг стало ясно, что службы он тут не найдёт. Он один среди сотен! Ему скажут, что он приехал учиться, что помогать ему должно государство, и посоветуют добиваться стипендии. Так и должно быть. Он никого не винил.

На улице в голову внезапно пришла мысль зайти в какое-нибудь большое учреждение. Может быть, там как раз нужен молодой сообразительный счетовод или регистратор? Просто зайти и спросить. Это ведь не грех. Скажут нет, он уйдёт. А вдруг повезёт? Эта мысль взволновала его. В душе жила твёрдая надежда на свою судьбу, ибо каждому свойственна считать себя исключительным явлением под солнцем и луною. Он

свернул к крыльцу под большой вывеской «Государственное издательство Украины» и быстрыми шагами взошёл на второй этаж. В первой комнате сидели на диване и разговаривали какие-то молодые люди, в углу стучала машинка. У стен стояли шкафы с книгами.

Остановившись на минуту, с независимым видом Степан пошёл дальше, боясь, чтобы его не остановили. Глазами он искал табличку с надписью «заведующий» и увидел её лишь в третьей комнате. Он уже взялся за ручку двери, когда человек, сидевший вблизи над рукописями, вдруг спросил:

— Заведующего нет. В чём дело, товарищ?

Степан немного растерялся, пробормотал неясно «дело есть» и повернул обратно. У самого выхода он услышал слова, быстро сказанные, очевидно, по его адресу:

— Верно, торбу стихов притащил.

И потом смех. В дверях он обернулся. Это сказал один из молодых людей, сидевших на диване, брюнет в серой широкой рубашке с узким пояском.

Спускаясь по лестнице, юноша удивлённо думал:

«Какие стихи? Причём тут стихи?»

Между тем упорство не покидало его. И хоть в другом учреждении ему тоже не удалось застать заведующего, а в третьем он собственными глазами видел список сокращённых, он зашёл ещё и в четвёртое. Директор был в кабинете и принял его.

Тут была мягкая мебель и большие массивные часы на стене, но директор был молодой и не страшный. Судьба как будто улыбалась юноше. Директор попросил его сесть и выслушал до конца. Затем закурил и произнёс:

— Я всё это испытал на себе. Я ведь — красный директор. Привлекать рабоче-крестьянскую молодёжь к работе — это наша главная задача. Только этим можно

оздоровить наш аппарат. Мы знаем, что только молодым рукам под силу построить социализм. Наведайтесь так месяца через два-три…

Выходя из учреждения, Степан едва сдерживал раздражение. Ласковый приём директора возмутил его до глубины души. Он чувствовал, что все двери так же точно замкнутся перед ним — одни безнадёжно, другие со сладенькой вежливостью. Два-три месяца! С червонцем в кармане и тремя хлебами! В хлеву, по милости торговца! Засунув руки в карманы френча, юноша проталкивался в уличной толпе, стараясь не глядеть никому в лицо. Так, будто каждый встречный готов был бросить ему унизительное слово - «неудачник».

Часы на окрисполкоме прервали его невесёлые мысли. Четверть первого. А в час начинались экзамены. Расспрашивая как пройти к институту, Степан быстро шёл вперёд. Ясность непосредственной цели — экзамен — сразу успокоила его. Если он провалится, к чему ему все должности? Но в душе он был твёрдо уверен, что экзамены пройдут для него благополучно и мысль о провале казалась ему приятной шуткой. В такт своим уверенным шагам юноша легко успокаивал взволнованные нервы. Смешно же было в конце концов воображать, что вот он явился — и всё будет к его услугам. Надо понять, что он попал в жизнь, которая вертится уже сотни лет. Фей и добрых волшебников теперь нет, да никогда и не было. Терпением и работой, можно чего-нибудь достигнуть. И мечты о возможности сналёту добыть место в городской машине сейчас казались ему самому детскими. Он знал, что нужно сдать экзамен, добиться стипендии, и учиться, а всё остальное приложится. Есть студенческие организации, артели, столовые, а для этого нужно быть студентом. И нужно помнить: - таких, как ты — тысячи!

В коридорах института была такая толкотня, что Степан невольно растерялся. Попав в могучий человеческий поток, он дал себя нести неведомо куда и зачем. И только когда поток остановился возле какой-то аудитории, он смог спросить, где же именно состоятся экзамены?

Оказалось, что попал он куда следует. Но не успел Степан успокоиться, как сосед спросил его:

— А вы, товарищ, приёмную комиссию уже прошли?

Расталкивая экзаменующихся, юноша пробрался на площадку и побежал на третий этаж. А что, если он уже опоздал, если комиссия уже закрылась? Вот и сыскал себе службу! Красный от стыда и волнения, он вошёл в комнату комиссии — нет, она была ещё на месте. Его записали сто двадцать третьим.

Через четыре часа Степана пропустила приёмная комиссия — на экзамены он должен был явиться послезавтра. Голодный и разочарованный, он вяло шёл домой. Степан прекрасно понимал, что приёмная комиссия нужна и что за один день нельзя проэкзаменовать все пятьсот человек, командированных в вуз. Но логические соображения не возбуждали в нём ни малейшего сочувствия. Он начал понимать, что порядок хорош только тогда, когда по доброй воле применяешь его к себе, и что это вещь очень неприятная, когда его к тебе применяют другие. Он был утомлён. Пустой завтрашний день пугал его.

Сойдя па Подол, он свернул к Днепру, чтобы выкупаться, как задумал это утром. Дорогой купил коробку спичек, и хоть сильно хотелось курить, но побоялся, чтобы не стошнило. Сначала надо выкупаться, перекусить, а уже потом можно будет папиросой полакомиться. Купаться, однако, ему не удалось — это можно было сделать только на пляже, то есть переехать с берега на остров. Это стоило пять копеек на гребной лодке и десять — на моторной. Две копейки спички, плюс пять—семь копеек. Такие расходы были ему не по карману. А может быть, домой, в село придётся возвращаться — нужны будут деньги на проезд. Он тупо убеждал себя, что это обязательно нужно иметь в виду.