Беспокойство Гиги сменилось уважением. Этот взгляд я уже знала: он иногда так смотрел на своего отца. Его отважный, дерзкий, героический отец, который теперь сражался с фрицами в заливе, разбирался с ними, как кошка с крысами, то есть бесстрашно и с определенным удовольствием.

Хотя, возможно, все это было выдумкой. А может, и реальностью. Я все больше и больше задавалась вопросом, не была ли «Операция одиночки» чем-то бесконечно более сложным. Возможно, Эрнест использовал эти миссии как способ сбежать от неприятностей и всего того, с чем он не хотел разбираться, или же он втайне надеялся, что из этих приключений у него родится новая книга, как когда-то, благодаря Испании, родился Роберт Джордан. Но Испания была реальностью, наполненной ежедневными трудностями, испытаниями, мужеством и настоящими героями. А за тот год, что Эрнест бороздил просторы залива, он лишь однажды заметил подводную лодку — далекую, черную, блестящую штуковину у Кайо Медано де Касигуас. Но это ни к чему не привело.

Из-за всего этого мне было очень грустно, я волновалась за него. На мой взгляд, он стал выглядеть неважно и слишком много пил. Эрнест всегда любил выпить, но у него был свой ритм. Два стакана за обедом после тяжелой утренней работы, затем два или три за ужином. Теперь не стало ничего, что могло бы его сдержать, не осталось ни одной причины не быть пьяным весь день.

Я поняла, что мальчики тоже это заметили, и мне хотелось заверить их, что папа просто переживает трудные времена и скоро с ним все будет, как раньше. Но верила ли я в это сама? Могла ли поверить?

В Рождественский сочельник мы отправились в город на ужин во «Флоридиту». Эрнест начал пить уже с полудня, а теперь Константино нес к нашему столику двойной замороженный дайкири. Я попыталась взглядом попросить его притормозить, но он, казалось, просто этого не замечал. Он был союзником Эрнеста или, по крайней мере, был не на моей стороне.

Наконец принесли еду, и только мы начали есть, как к нашему столику подошел мужчина, турист из какого-то южного штата, и, растягивая слова и держа шляпу в руке, попросил Эрнеста подписать экземпляр «По ком звонит колокол».

Остекленевшие глаза Эрнеста скользнули по нему.

— Пусть она подпишет, — сказал он, имея в виду меня.

— Он шутит, — быстро вмешался Гиги. — Папа будет счастлив подписать книгу.

Мужчина нервно рассмеялся и достал ручку. Он убежал, как только дело было сделано, и я не винила его за это. Хоть и наступило Рождество, но над нашим столом нависла мрачная атмосфера. И нам надо было постараться не ради себя, а ради мальчиков. Они склонились над своими тарелками, притворяясь, что мы на приятном семейном обеде, в то время как Эрнест уже тянулся к следующему коктейлю, а его глаза все больше стекленели. Мне стало жаль нас всех.

— Тебе не кажется, что ты уже достаточно выпил? — спросила я.

— Мне хорошо. А тебе хорошо?

— Мне ужасно. Я совершенно сбита с толку.

— Может, тебе надо еще выпить. Тогда ты мне сразу стала бы больше нравиться.

Глаза Патрика вспыхнули и встретились с моими. Мне показалось, что он готов сказать что-нибудь в мою защиту, поэтому я многозначительно покачала головой и жестом попросила счет, желая только одного — чтобы эта ночь поскорее закончилась.

Когда подошел официант, я сказала Эрнесту и мальчикам, что расплачусь и встречусь с ними на улице через несколько минут. Они ушли за машиной, а я достала деньги из бумажника и закурила сигарету, надеясь хоть немного прийти в себя. Я дышала, сначала прерывисто, потом немного спокойнее. Мы отправимся домой спать и оба отоспимся, забудем этот ужасный вечер, а завтра будет новый день, лучше этого.

Я вышла на улицу меньше чем через пять минут, а Эрнеста и мальчиков уже не было. Решив, что каким-то образом мы неверно поняли друг друга, я отправилась на их поиски. Я обошла весь квартал, заглядывала в каждый бар и кафе и гадала, куда же они могли деться. Обследовав еще один квартал, я уже бегом вернулась к «Флоридите», надеясь, что они ждут меня там. Но они исчезли. Догадка пришла внезапно, ввергнув меня в шок, словно ледяной душ: Эрнест наказал меня. Он меня бросил, и мне самой придется добираться домой.

Когда наутро я увидела мальчиков, они были ужасно напуганы, но не больше, чем я. Эрнеста дома не было: он отправился в посольство США с ежемесячным отчетом.

— Все в порядке, Марти? — с болью в голосе спросил Патрик.

— Я могу справиться с папой, Мышонок, — ответила я, но он, похоже, верил в это не больше моего.

— Это несправедливо, — пробормотал он.

— Да. — Я положила руки ему на плечи и почувствовала, как подступают слезы. — Несправедливо. С людьми бывает сложно. Не знаю, как это объяснить. Они иногда теряют себя. Но папа вернется к нам.

— Это не точно.

Что-то глухо ухнуло у меня в груди. Прошло не так много времени с тех пор, как Патрик наблюдал, как его родители громко и публично сражались за свои права. Должно быть, его тошнило от мысли, что вся эта ужасная история может повториться, как раз тогда, когда он начал верить, что пыль осела и что жизнь — наша жизнь — это то, чему он может доверять.

— Все в порядке, Мышонок. Пожалуйста, не волнуйся. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Ему тогда было уже четырнадцать. И хотя он позволил мне притянуть его к себе и снова сказать, что все будет хорошо, я почувствовала, как напряглось его тело. Мне хотелось верить, что Эрнест сможет побороть свою темную натуру и вернется ко мне, но я не была уверена, что все когда-нибудь снова станет по-настоящему простым. Мир стал куда сложнее, чем раньше. И время стало другим — более ценным. Страница перевернулась, и у нас тоже.

Следующие несколько дней мы с Эрнестом осторожничали в отношении друг друга, сохраняли дистанцию и ради мальчиков общались кратко, прохладно и культурно. В конце концов, это было Рождество. Но я чувствовала себя печальной и побежденной.

«Не так уж трудно быть доброй, — подумала я, — особенно по отношению к человеку, о котором я должна заботиться больше всего на свете».

Как я уже сказала Патрику, люди — сложные существа. И любовь тоже не проста. На самом деле с каждым днем становилось все сложнее. Я решила съездить в Сент-Луис, чтобы навестить маму и немного передохнуть.

— Я просто так устала, — поделилась я с мамой, когда приехала. — Хочу залезть с головой под одеяло и ни о чем не думать.

— Конечно, милая. Отдыхай столько, сколько тебе нужно. Но ты должна знать, что Эрнест звонил уже дважды, и голос у него был какой-то нездоровый.

— Да, он нездоров. Я не понимаю… Ох, мама, честно! Куда мы движемся?

На следующий день я позвонила в «Финку», и Эрнест ответил с первого же гудка. Мы поговорили совсем немного: международные звонки были невероятно дорогие и сказать было почти нечего. Ему было жаль, и мне было жаль, и мы пообещали стать добрее друг к другу, когда я вернусь домой в январе. А пока он будет проводить время с мальчиками, я отдохну и поработаю над романом, который привезла с собой.

— Ты пишешь прекрасную книгу, и ты прекрасна. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо знал. И я собираюсь все исправить. Я не любил тебя достаточно сильно. Я понимаю это.

— И я тоже недостаточно любила тебя, Зайчик. Мы можем все исправить. Мы должны.

Все это время в море он был суров со своей обожаемой «Пилар» — теперь она нуждалась в новом двигателе и заботе. Пока яхта стояла в сухом доке, Эрнест снова был моим, но, к сожалению, за это пришлось заплатить. В придачу объявилась его команда и множество друзей из города, которые скучали по нему все эти месяцы. Дом был заполнен людьми до краев, шум стоял круглые сутки.

Однажды ночью какой-то знакомый врезался на своей машине в угол «Финки» и зажал клаксон. Я выбежала в халате, решив, что водитель погиб, но он был просто сильно пьян. Дома в этот момент никого не было: все отправились в город выпить по стаканчику на ночь.