Тоби много лет помогал Эрнесту и его семье и был одним из немногих людей, кому он доверял абсолютно все: машины, оружие и «Пилар», а теперь еще и сыновей.

— Уверена, что он все сделает, — ответила я, но мои мысли были далеко. То, что Паулина уехала в Европу, не означало, что она не появится в Вайоминге. У нее было много времени, чтобы успеть вернуться, и множество причин сделать это поскорее.

— Постарайся не переживать. Зайчик, — сказал он, угадав мои мысли по выражению лица. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы это закончилось. Ты была так терпелива со мной.

В комнате царил полумрак, а тусклый свет ламп лишь едва рассеивал его. Тишина казалась вязкой. Мы оба боялись сказать лишнего, но я еще больше боялась молчания.

— На самом деле не так уж я терпелива, дорогой. Понимаешь?

Мы покидали Гавану, спланировав и обсудив все заранее. Сначала доплыли до Ки-Уэста на «Пилар», забрали машину и объяснили Тоби Брюсу про мальчиков, а затем отправились с Эрнестом в Сент-Луис. Забив до отказа черный «бьюик» с откидным верхом, мы двинулись по Америке, проводя за рулем по десять — двенадцать часов в день, — так он любил путешествовать: с редкими остановками, опустив стекла и включив радио.

Ему очень нравилась наша поездка по стране — маленькие мотели в безымянных городках, заправочные станции и придорожные кафе, перекусы бутербродами с болонской колбасой на ужин и импровизированные туалеты в открытом поле — Эрнест просто останавливал машину, не заботясь о том, кто может проехать мимо.

Мне нравились просторы и теплый воздух, врывавшийся в окна, а вот излишняя упрощенность и запущенность никак не могли очаровать. Эрнест перестал бриться и вел машину босиком, в одних и тех же брезентовых шортах с куском веревки вместо пояса. Все, что я смогла сделать, — это заставить его мыть руки несколько раз в день.

— Все женщины втайне истосковались по мужчинам, только что выбравшимся из пещеры, — ответил он, когда я пожаловалась.

— Интересная теория. — Я не могла удержаться от смеха. — Но мама не пустит тебя в дом в таком виде.

— Я ей понравлюсь, меня все матери обожают.

Я очень надеялась, что он прав. Помимо Эрнеста, мама была самым важным человеком в моей жизни. Мне не верилось, что она одобрит наши отношения, поскольку он все еще был женат на другой, но я надеялась, что если она проведет немного времени вместе с нами, то поймет, какой он особенный и почему я стольким рисковала ради него.

Когда мы наконец приехали, она приготовила для нас жаркое. Встреча прошла лучше, чем я могла представить. Мы засиделись допоздна, обсуждая только что подписанный Германией договор с Советским Союзом, в котором страны условились не нападать друг на друга и не вступать ни в какие альянсы с врагами. Во время войны в Испании Сталин помогал лоялистам бороться с Франко, но теперь наступил этап, когда, похоже, все самые могущественные в мире люди решили объединиться. Скоро их будет не остановить.

Вздохнув, мама сменила тему и попросила Эрнеста рассказать о сыновьях.

— Патрику одиннадцать. Мы дали ему прозвище Мексиканский Мышонок, потому что он становится очень коричневым от загара. Патрик может прочитать две-три книги в день и просит, чтобы я написал новую и потолще, чем «Зеленые холмы Африки». — Эрнест засмеялся. — У меня не хватает духу сказать ему, что книга оказалась провальной.

— Глупости, — ответила мама. — Вряд ли ему есть до этого дело, он очень тобой гордится. А остальные?

— Джеку пятнадцать, и он бо́льшую часть времени проводит в школе-интернате. Мы зовем его Бамби практически с самого его рождения в Париже. Грегори, Гиги, почти восемь. Он — что-то особенное. Выиграл десять долларов в кости в лагере на прошлой неделе. Однажды он станет меня обеспечивать, приносить с помощью игры золото, как Мидас.

Мама выглядела встревоженной.

— Ты же не берешь его с собой играть?

— Нет, конечно. Дома он играет в парке, как привык в Марокко. Но, думаю, мне стоит брать его с собой за игральный стол. Он сможет заработать мне на пенсию.

Мама рассмеялась и произнесла:

— Марти никогда не интересовали деньги, зато ей всегда хотелось путешествовать. Однажды она выскользнула из дома и спряталась в повозке торговца льдом.

Его глаза загорелись:

— Да, я слышал эту историю, мне она нравится.

— Но я тебе не рассказала, что после этого я не могла сидеть неделю, — заметила я.

— Да, но это был единственный раз, когда ей досталось, — быстро добавила мама.

Эрнест подмигнул мне:

— Не сомневаюсь, что еще парочка случаев ей не помешала бы.

— Я тоже так считаю, — ответила я, и мы все трое засмеялись.

Когда вечер подходил к концу, у меня возникло чувство выполненного долга — Эрнест покорил мою маму без усилий. И она спрашивала о мальчиках. Это тоже хороший знак. Когда-нибудь, если все пойдет по плану, они станут ее внуками. «Она тоже должна быть в этом заинтересована», — подумала я, надеясь, что скоро все будет именно так, как я хочу.

На следующее утро я помогла Эрнесту загрузить машину, которая была и без того битком набита удочками, катушками, всевозможными снастями, ружьями, спальными мешками и флягами. За его плечом сияло яркое, как мандарин, утреннее солнце.

— Просто садись в машину, — предложил он. — Мы со всем разберемся, когда доедем.

— Не искушай меня.

Он стоял, прислонившись к «бьюику». Я подошла и прижалась к нему, обхватив руками за шею. Солнце светило, нагревая наши макушки. С верхушек деревьев доносилось стрекотание цикад, которое напоминало о конце лета. Возможно, за нами наблюдали соседи. А может быть, мама ждала меня у окна. Но все это было неважно — мне хотелось лишь находиться рядом с ним как можно дольше, остановить время.

— Если тебе станет одиноко, ты знаешь, где меня найти, — сказал Эрнест.

— Мне уже одиноко.

— Мне не хочется жить без тебя. Нужно что-то с этим делать.

— Мы уже делаем. Я просто ужасно тебя люблю, понимаешь?

— Хорошо.

От его долгого поцелуя я ощутила, как между нами пульсирует неопределенность и одновременно радость оттого, что мы нашли друг друга. Эти чувства с трудом уживались в нас. В конце концов мне ничего не оставалось, как позволить ему уехать.

Эрнест сел за руль «бьюика», подвинув коробку с инструментами и любимую удочку. Поцеловав его в последний раз через открытое окно, я наблюдала, как он удаляется, проезжая вдоль изогнувшимися над улицей деревьями, и становится все меньше, прозрачнее и бледнее, а затем и вовсе исчезает. Я простояла еще несколько секунд неподвижно, мое сердце тянулось к нему через разделяющее нас пространство.

Через несколько дней после того, как Эрнест и мальчики обосновались в «Л-Бар-Т», гитлеровские войска вторглись в Польшу. В мгновение ока Британия, Франция, Австралия и Новая Зеландия объявили войну Германии. В мире больше не осталось места, куда можно было бы убежать или спрятаться от этих ужасающих событий. Началась Вторая мировая война.

В Сент-Луисе мы с мамой часами просиживали у радиоприемника, не шевелясь и не говоря ни слова, одурманенные печалью и тревогой, хотя давно уже знали, что все это произойдет. Одни и те же сообщения, практически без изменений, транслировались бесконечно, но мы продолжали слушать. В гостиной стало темно. Никто из нас даже не мог встать, чтобы включить свет.

Эрнест позвонил и рассказал, что он с мальчиками тоже не может отойти от радио. Они практически не выходили из дома, сам же Эрнест спал ночью всего несколько часов, постоянно прислушиваясь к портативному радио, лежавшему рядом с его подушкой. Это уж точно не было похоже на прошлые их поездки в Вайоминг.

— Как ты думаешь, что сделает Рузвельт? — спрашивал он меня по телефону.

— Понятия не имею. Не думаю, что это уже имеет значение. У нас был шанс в ситуации с Испанией и Чехословакией. Мы ничего не сделали тогда, а теперь уже слишком поздно.