Наконец мальчики приехали спасать положение. Когда дождь прекратился, мы отправились на долгую прогулку вдоль реки Сэлмон, взяв лошадей на двадцать третьей миле пути. Яркие краски осени вспыхивали и кровоточили, а воздух становился свежим, как яблоко. Я никогда не любила ходить в походы, но с мальчиками мне начало это нравиться гораздо больше. Я даже привыкла спать на земле. Гиги научил нас сложной карточной игре, в которую мы играли по вечерам у костра, а Патрик читал отрывки из «Зова предков» с таким чувством и чуткостью, что у меня комок подступал к горлу.

Бамби был тише обычного и немного печален. Ему вот-вот должно было исполниться семнадцать, и он перешел в старшие классы средней школы, но все еще не знал, что ему интересно и что может его увлечь, кроме рыбалки и случайных ролей в школьных спектаклях.

— Не думай, что тебе обязательно идти в колледж, — сказал ему Эрнест. — По крайней мере, не сразу. Ты ведь можешь немного поработать? Дать себе время, чтобы определиться?

— Конечно, — согласился Бам. — Тогда у меня будет гораздо больше времени, чтобы ловить лосося.

— Точно. Насколько мне известно, у нас только одна жизнь. Почему бы не взять от нее столько, сколько сможешь?

— Война может добраться и сюда и порушить все наши планы, — предупредила я.

Как раз на этой неделе Япония присоединилась к странам «оси», подписав договор, в котором говорилось, что враг любого из государств этого нацистского блока является общим врагом. Это был пророческий момент. До сих пор Америка избегала конфликтов, но теперь стало очевидно, что в любую секунду нас могут заставить принять участие в военных действиях. Япония находилась пугающе близко к южной части Тихого океана, где у нас было значительное военное присутствие.

— Но пока ее здесь нет, — сказал Эрнест.

— Думаю, из меня вышел бы неплохой солдат, — откликнулся Вам, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Не взрослей раньше времени, — посоветовала я ему. — Ни минутой раньше.

Чем больше времени я проводила с мальчиками, тем больше радовалась, что они появились в моей жизни. Как и их отец, они чувствовали себя одним целым с природой, полностью отдаваясь тому, что делали, — ловили форель, пробирались через зостеру[21], перехватывали крякв на лету. Эрнест учил их, как когда-то учил его отец, где стоять, как держать нож, как бесшумно ходить по траве. Но еще он давал им возможность делать собственные открытия и совершать ошибки. Он оставлял им лучшую наживку, несмотря на то что они могли упустить рыбу. Или немного отходил вниз по течению, чтобы уступить одному из сыновей удачное место для ловли нахлыстом.

Еще он внимательно слушал их — все их истории, забавные планы и длинные шутки. И когда я видела его таким, в его лучших проявлениях, я чувствовала себя предательницей, виновной в том, что усомнилась в нем. Эта жизнь, которую я строила с Эрнестом и его мальчиками, была замечательной. И, в конце концов, не я ли обещала выйти за него замуж? Но это обещание значило, что я больше не только я, но и часть семьи, той семьи, которая позволяла мне чувствовать себя целостной и любимой и находиться там, где я должна быть. Мне оставалось только сдаться и поверить в это.

Двадцать первого ноября тысяча девятьсот сорокового года в слегка потертой столовой «Юнион пасифик рейлроуд» в Шайенне, штат Вайоминг, я стала третьей миссис Хемингуэй. На ужин нам подали жареного лося и неплохое шампанское — лучшее из того, что можно было найти в Шайенне или в ста милях от него. Мы оба были очень легкомысленны — легкомысленны, безрассудны и полны надежд.

Эрнест развелся всего две недели назад, но я изо всех сил старалась не думать об этом. И не вспоминать слова мамы о том, что Эрнест, похоже, не умеет быть неженатым, или о том, какими трудными были последние несколько месяцев из-за постоянных денежных споров с Паулиной, потому что больше ругаться им было не из-за чего.

Почти четыре года мы с Эрнестом были вместе — безнравственно в каком-то смысле, но в то же время чисто и честно, просто потому, что мы этого хотели. Теперь будут страховые полисы, изменения в завещаниях и липкие узы брака. Но дело было сделано. Мне оставалось только смотреть в будущее, пить шампанское, как положено хорошей девочке, и быть отчаянно, головокружительно веселой.

Потом мы поехали на восток в новеньком «бьюике» Эрнеста, который на этот раз был не черным, а «райским зеленым» — так назывался этот цвет. Когда Эрнест сел за руль, он выглядел счастливым и беззаботным, почти невесомым, и, казалось, только наличие у него на пальце блестящего обручального кольца удерживало его на месте и вселяло в него уверенность. Мое кольцо было самой красивой вещью, которую я когда-либо видела: платиновое, тоненькое, усыпанное маленькими бриллиантами и сапфирами, — бонус от продаж его книги и доказательство того, какой ценной она была. Я поймала себя на том, что смотрю на кольцо снова и снова, как будто пытаюсь поймать момент, когда оно превратится во что-то другое.

Почти неделю мы добирались из Шайенна в Нью-Йорк, где Эрнест запланировал медовый месяц в «Барклае». По дороге мы говорили о следующей книге, которую он мог бы написать. Ему пришла в голову идея написать о Гольфстриме, со знанием дела и в то же время увлекательно, так же как было с корридой в «Смерти после полудня».

— И еще мне бы хотелось написать что-то для мальчиков, — поделился он. — Пока не знаю, что именно, может быть, приключенческую повесть. Что-то, что им было бы интересно прочитать.

— Мальчикам бы это понравилось. Особенно в будущем — это стало бы настоящим наследством.

— Как продвигается твоя работа?

На мгновение я задумалась, не зная, что ему ответить. Он был так занят, что я даже не могла вспомнить, когда в последний раз мы обсуждали мою работу или когда он предлагал почитать страницы.

— Я довольно далеко продвинулась со сборником рассказов. На твой вкус они слишком мрачные, но мне нравятся.

— Я не собираюсь указывать тебе, что писать, просто пытаюсь присмотреть за тобой.

— Понимаю. — Я вглядывалась в скошенные кукурузные поля Небраски, посеребренные инеем. Земля, пустынная и нетронутая, казалась бесконечной. — Но с этой книгой мне как будто приходится всему заново учиться. Последняя разбила мне сердце. Я забыла, как доверять собственным инстинктам.

— Я понимаю. Зайчик. Но не все они разносят тебя на куски. Поверь мне.

Ему было легко говорить. Он был на волне своего успеха. Я с усилием сглотнула и сказала:

— Мне просто нужно собраться с духом, написать эту проклятую книгу. Рискнуть, как и всегда.

— Может быть, ты должна довериться «Скрибнере», когда будешь готова. Макс бы со всем разобрался, сохранив твой замысел. Я не предлагаю тебе решать прямо сейчас. Просто обдумай это.

Эрнест хотел поддержать меня и по возможности защитить от еще одной неудачи. Но тем не менее я ощутила тень беспокойства.

— А как же твоя идея, что одно и то же издательство не должно публиковать двух писателей из одной семьи?

— Не думаю, что доверю свою жену кому-то еще.

«Барклай» был любимым отелем Эрнеста в Нью-Йорке. Он относился к нашему номеру как к собственной гостиной и часто держал открытой дверь в холл, приглашая всевозможных старых друзей, литераторов, спортивных деятелей и репортеров, желающих взять интервью. Мы еле успевали пополнять запасы нашего бара. А наш телефон звонил непрерывно.

Конечно, я понимала, почему Эрнест пользовался возможностью принять всех прямо сейчас, — жизнь была на его стороне, и о нем говорил весь город. Но я чувствовала себя еще более измотанной и раздраженной, чем в Сан-Валли. Мой муж принадлежал всем, и, похоже, ему это нравилось. Куда делись тишина и уединение?

— Нам обязательно все время быть на виду? — пожаловалась я.