Мамин телефон представлял собой тяжелое черное чудище с трубкой, весившей не меньше фунта. Холодное и давящее ощущение в руке и щеке, казалось, на что-то мне намекало, но я не могла понять, на что именно. Я слушала дыхание Эрнеста, такое близкое и в то же время невероятно далекое.

— Меня от всего этого тошнит, — поделился он.

— Я понимаю.

Мы замолчали, и я услышала звук, который издавали провода: нечто среднее между жужжанием и сердцебиением.

— Файф возвращается из Парижа, — наконец сказал он. — Она вылетает завтра. — Эрнест понизил голос, и я поняла, что он боялся этого разговора.

Во мне забурлила ревность. Я не понимала, почему кто-то считает, что ревность зеленая, когда на самом деле она красная. Красная ярость.

— Я знала, что она не сдастся.

— А я не знал. Похоже, я совсем плохо разбираюсь в женщинах. Прости. Зайчик.

Мне нечего было ответить. Телефон внезапно показался обжигающим. Мне хотелось уронить его или бросить.

Помолчав, он продолжил:

— Я собираюсь решить эту проблему сам, просто надеялся, что она вдали от всего сделает выбор.

— Кто-то уже должен сделать хоть что-то, — огрызнулась я, бросая ему вызов, но это не сработало. Он был так глубоко погружен в свои тревоги, что, возможно, даже не замечал моих.

— Это все чертовски трудно.

Мы не созванивались в течение следующих двух недель, все это время я ночевала на диване в гостиной, слушая радио и ощущая себя все более уязвимой. Мир перевернулся с ног на голову, и я вместе с ним. Меня терзали страхи о том, что Эрнест передумает. Я представляла, как Паулина придумывает все новые способы его удержать. Но когда он наконец позвонил, оказалось, что все кончено. Эрнест попросил развода — больше никаких притворств, никаких молчаливых противостояний. Паулина слушала, но как будто бы не слышала, потому что сразу после разговора она легла в постель, заперла дверь и не выходила три дня.

Чтобы поговорить спокойно, он позвонил из таксофона, расположенного недалеко от ранчо. Я попыталась представить его там — вокруг горы, сосновая пыль, ястребы и густой, бодрящий воздух. В его голосе не было ни злости, ни облегчения, скорее казалось, что он потерял кого-то, кого знал очень давно и кого по-настоящему любил.

— Все это ужасно, — сказал он. — Она крепка как сталь, но именно такие падают жестче всех, когда до них доходит.

— Значит, Паулина все еще там?

— До конца недели. Тоби Брюс отвезет ее и мальчиков обратно в Нью-Йорк. Бамби задержится еще ненадолго, а потом вернется в Коди с Хэдли и Полом.

— Мальчики, наверное, вообще разбиты.

— Я думаю, они пытаются быть храбрыми. Патрик ничего не сказал. Он просто сидит на крыльце и читает, тихий, как камень. Он и сейчас там. Гиги пытается утешить мать, но она никого не впускает. Он просто ждет у двери в ее комнату и раскладывает пасьянс на полу в холле. Атмосфера как в чертовом похоронном бюро.

— Какой ужас! Хотела бы я как-нибудь помочь.

Он молчал, казалось, вечность, а потом сказал:

— Может быть, тебе приехать сюда? Мне было бы легче все это, если бы ты была рядом.

— Было бы нечестно появиться в ту же минуту, как она выйдет за порог.

— А что тогда честно? Я чувствую себя ужасно. Я не сплю. Приезжай.

Связь затрещала, и мы оба замолчали. Потом еще долгое время я не могла повесить трубку, даже когда он уже закончил разговор.

Я почти сразу же начала собирать вещи, перетащив радио в свою комнату, чтобы не пропустить последние апокалиптические новости. Нацисты оскверняли Польшу своими маршами. Они достигли Вислы и намеревались взять Варшаву. Канада присоединилась к союзникам и объявила войну Германии. В Вашингтоне Рузвельт созвал специальную сессию Конгресса, чтобы пересмотреть наши Акты о нейтралитете, но этим ничего не изменил. Его позиция была такой, какой она была в течение многих лет: мы не будем вступать ни в какие иностранные войны. Рузвельт дал такое обещание всем матерям и отцам, сыновьям и женам и собирался сдерживать его столько, сколько сможет.

— Что случилось у Эрнеста? — поинтересовалась мама.

Она пришла проведать меня и увидела, как я бросаю вещи в открытый чемодан. Несмотря на беспокойство, мама присела рядом, показывая мне, что готова слушать, если я готова рассказывать.

— Он попросил развода. — Слова, слетев с губ, показались тяжелыми и чужими. Я чувствовала себя виноватой перед Паулиной, но в то же время впервые за последние несколько месяцев ко мне пришло ощущение свободы и надежды. — Я собираюсь к Эрнесту на запад. Ему очень тяжело.

— Не сомневаюсь. — В ее тоне послышались нотки отчуждения и сомнения. — А ты что об этом всем думаешь?

— Я тебя не понимаю. Мне казалось, что тебе нравится Эрнест.

— Он мне нравится. Более обаятельного мужчины на свете еще не существовало, но он очень требователен к женщинам. А как же твоя книга? Разве твоя работа не пострадает, если ты все бросишь и побежишь к нему?

— Я не бросаю все. — Мне хотелось, чтобы это не звучало как оправдание, но это оно и было. — Большая часть уже закончена. Я сейчас дорабатываю черновой вариант. И в любом случае, не могла бы ты хотя бы попытаться порадоваться за нас? Может быть, это незаметно, но Эрнест меня любит.

— Конечно любит. — Она села рядом со мной, взяла подушку и осторожно разгладила ткань кончиками пальцев. — Он был бы дураком, если бы не любил. Но у него уже было две жены. И их он тоже любил, не так ли?

— Думаю, да. — Было тяжело слушать ее, не пытаясь встать на сторону Эрнеста. Или, может быть, это была моя собственная сторона. Они слились воедино, и теперь я не видела разницы. — В первый раз он был так молод. Люди совершают ошибки.

— Да, и я как раз пытаюсь уберечь тебя от одной из них: возможно, худшей ошибки в твоей жизни. Просто будь осторожна, хорошо, Марти?

— Хорошо, — ответила я, прекрасно понимая, что обещать ей это уже поздно.

Сан-Валли — это город в долине Вуд-Ривер, окруженный цепью живописных горных хребтов и Сотутским национальным парком. Необычное место: пылающие от солнца горные пики, золотистые склоны холмов и осины, высокие и стройные, уходящие в небо.

После Великой депрессии Авереллу Гарриману из «Юнион Пасифик Рейлроуд» пришла в голову блестящая идея о том, что круглогодичный курорт мог бы спасти эту часть Айдахо от худшей участи. Он вложил крупную сумму денег, но привлечь достаточное количество посетителей не удавалось, пока он не решил созвать туда множество кинозвезд и других блестящих личностей, благодаря чему удалось сделать Сан-Валли райским запретным плодом, которым он на самом деле и был.

Когда Гарриман связался с Эрнестом, предложив ему бесплатный отпуск в обмен на небольшую рекламу, тот поначалу отказался. Но потом началась война, проблемы с Паулиной и все эти страдания, поэтому поездка в новое место, не наполненное плохими воспоминаниями, вообще никакими воспоминаниями, показалась ему неплохой идеей.

Нам дали угловой номер на втором этаже, лучший из тех, что они могли предложить, с двумя большими комнатами с каминами, широкой кроватью и с огромной гостиной, места в которой хватило бы для игры в кегли. Это было уже чересчур — такая роскошь не могла не смущать, особенно если учесть наши угрызения совести и сожаления. Но я почувствовала, как эти чувства начали ослабевать, когда мы стояли в номере, захваченные открывающимися из него видами.

Из распахнутого окна, ведущего на террасу, просматривалась вся долина, расцвеченная золотым и зеленым. Лысая гора возвышалась над бассейном и напоминала статного лорда, а лыжные трассы, сбегающие вниз по склонам, были похожи на липкие потеки. Скоро должен был выпасть снег, утром будет подмораживать, а ночи станут ясными и прохладными.

— Мы снова начнем писать каждый день, — сказала я. — Это как раз то, что нужно нам обоим. Здесь достаточно места, чтобы не мешать друг другу, а в обеденный перерыв мы будем звонить в колокольчик, петь йодлем или что-то вроде этого.