— Идем выпьем все вместе.

— Нет, пойдем с нами, — предложил Пакете. — Сегодня день рождения Феликса. — Он указал на красивого молодого человека с близко посаженными черными плазами и прекрасным орлиным носом. — Грех не отметить.

— А я стараюсь не грешить, — весело сказал Эрнест, и мы последовали за ребятами в маленький домик на улице Кампанарио, где они жили все вместе, судя по дюжине башмаков, сложенных у двери. Там было очень уютно и хорошо — как раз так, как любил Эрнест. Люди живут просто, у них есть все необходимое. Ставное — они есть друг у друга.

Позади дома была небольшая веранда со скамейками, где мы сидели в мерцающем свете свечей, ожидая, пока наши новые знакомые принесут оплетенные соломой бочонки с насыщенным красным вином. У этих бочонков были ручки, за которые можно было зацепиться пальцем и пить, опираясь самой емкостью на согнутую руку; Они проделывали это одним легким, заученным движением, да еще и не пролив ни капли.

Эрнест уже знал этот метод и даже успел усовершенствовать, как я могла заметить. Еще они принесли пачаран — самодельный напиток со сложным вкусом смеси ежевики, кофе и корицы, который мы передавали по кругу, разливая по глоточку в наши чашки. Мне он так понравился, что я опомниться не успела, как уже была пьяна в стельку. Баски пели печальные песни, их голоса то повышались, то понижались, то сливались в унисон, то резко замолкали, а потом кто-нибудь один брал чистые, звонкие ноты.

Феликс, которого все звали Эрмуа, по-моему, пел лучше всех. Когда я попыталась его похвалить, он лишь пожал плечами и сказал: «Нормально, нормально». Но мне показалось, что его плечи приподнялись, а глаза дали понять, что он знает про свой дар, далеко не обычный.

Каждая песня звучала одновременно печально, целостно и обнадеживающе. Несколько раз я ощущала, как по спине и шее пробегают мурашки. Одну песню они, похоже, любили больше всех, потому что пели ее снова и снова. В какой-то момент слова дошли до меня, и я начала их повторять, хотя баскские слоги были такими же странными, как и вкус пачарана на моем языке.

— Maite — это значит «любовь», да? — гадала я вслух, когда Эрмуа замолчал.

— Да. Это очень старая песня. — Он спел еще несколько строк своим ангельским голосом. — Она о человеке, который потерял прекрасную, любимую птицу. Он жалеет, что не подрезал ей крылья, тогда ему удалось бы ее удержать, — продолжил переводить Эрмуа. — Но потом герой понимает, что она не была бы той же самой птицей, если бы он это сделал. В попытках удержать человек изменил бы ее навсегда.

— Мне кажется, я уже слышал эту историю, — криво усмехнулся Эрнест.

— Мы все ее когда-то слышали, — сказал Паксти и хитро улыбнулся.

Ему было не больше тридцати пяти, и все равно казалось, что он знает все на свете о любви. Может быть, так и было, а может быть, и знать-то было нечего. Так мне показалось на той веранде, где свет свечей мерцал и трепетал, а вино было словно холодный бархат на моем языке. Я прикрыла глаза и наслаждалась пением мужчин, позволяя словам протекать сквозь меня.

— Ты выглядишь счастливой, Зайчик, — прошептал Эрнест мне на ухо.

— Так и есть. Я кое-что вспомнила.

— Да? Что же?

— Что жизнь не обязательно должна быть сложной, нам просто нужно сосредоточиться на том, что действительно важно. У нас есть всё.

— Конечно. — Эрнест улыбнулся мне. — А завтра еще у тебя будет жуткая головная боль.

— Мне все равно. Я очень хочу, чтобы у нас все было хорошо, Зайчик. Ты же понимаешь это?

— Да. — Он наклонился ближе, его дыхание стало сладким от вина. — Я тоже.

Потом Эрнест поцеловал меня, и песня зазвучала снова. Веселье продолжалось, продолжалось и продолжалось до самого утра.

Эрнест и я проводили по крайней мере один вечер в неделю с игроками в пелоту. Мы наблюдали за их тренировками в маленьком парке и ходили на настоящие соревнования во фронтон[13], покупая билеты на каждый матч и сидя на трибуне, как обычные болельщики. Когда я поняла правила игры, стало очень захватывающе следить за тем, как мяч летает по площадке и отскакивает от стены. А после матча мы все вместе, взявшись за руки в знак дружеской поддержки, бегали из бара в бар по всей Гаване и напивались до такого состояния, что едва могли стоять на ногах. Мы как будто снова нашли частичку Испании, ощутили дух простого товарищества и почувствовали всю полноту жизни, хотя и без бомб и постоянного чувства страха.

Возможно, баски чувствовали себя оторванными от своей страны и своего народа и хотели уехать с Кубы, но они никогда не говорили об этом. Казалось, эти люди живут только здесь и сейчас: единственный удар мяча пелоты о стену, единственная прогулка на закате с друзьями, единственный ужин, который мог оказаться последним, — кто знает? — так что пусть все это будет невероятным и захватывающим.

В июле мы пригласили их поплавать на «Пилар». Было уже далеко за полдень, когда мы покинули гавань Кохимар и направились на восток вдоль острова, мимо череды крошечных безымянных бухточек. Эрнест стоял на мостике без шляпы, в одной руке он держал очки, другой управлял легким, как бриз, рулем. Небо за его спиной было голубым и безоблачным, и фигура Эрнеста четко выделялась на его фоне. Он чувствовал себя абсолютно естественно, управляя яхтой. Здесь ему было просто и легко, загорелые ноги стояли прямо и уверенно, на носу блестело кокосовое масло, и он, щурясь от солнца и ветра, направлял свое судно в сторону Гольфстрима.

Позади нас повсюду валялись рыболовные крючки. Эрнест рыбачил всегда, возможно даже во сне. Большинство мужчин — я так называла басков, хотя многие из них казались еще мальчишками, а в глубине души навсегда ими и останутся — сидели вместе со мной на слегка урезанной корме, солнце было в зените, и мы прятались от него в тени друг друга и палубы. День был отличный. Вода под нами меняла цвет с серо-зеленого на зелено-голубой и наконец на темно-синий. А над нами в небе с криком носились полдюжины крачек. Мы проплыли через стаю рифовых кальмаров, которые кружили на пенящихся гребнях волн, их маленькие тела мерцали, напоминая блестки и привлекая тех, кто на них охотился.

Было заметно, как баскам нравилось в море, поездка проходила для них легко и спокойно. С собой у нас был легкий ланч, и мы ели его руками — авокадо, политые соком лайма, твердый испанский сыр, оливки и ломтики черного хлеба, — приберегая место для настоящего пира, который нам пообещали баски.

Через несколько часов мы добрались до необитаемого островка, который очень нравился Эрнесту. Я узнала его куполообразную форму. Мы уже были здесь: тогда я плавала вдоль рифа, пока он ловил копьем рыбу, обутый в тяжелые ботинки, которые защищали ноги от острых, как бритва, кораллов.

Это было прекрасное место, уединенное и пустынное, если не считать нас — мы словно очутились в личном раю. С надветренной стороны острова море, с силой обрушиваясь на острый край рифа, бурлило и пенилось. Ближе к берегу вода была прозрачной, как стекло, с длинными, белыми завитками песчаных отмелей. Мы добрались до самой восточной оконечности, а затем свернули к подветренной стороне, где была небольшая бухточка с белым пляжем под широкими, раскидистыми пальмами.

Поставив «Пилар» на якорь, на лодке мы добрались до бухты. Песок на берегу был белым и прохладным, поскольку солнце уже перешло на другую сторону острова. Баски принесли мешок риса, мешок овощей, курицу и еще много всего непонятного, что в итоге должно было стать нашим шикарным ужином. Эрнест развел костер, а затем почистил несколько снуков и желтых акул, пойманных нами по дороге. Пакета начал готовить на костре в стальной вогнутой сковороде, которую он всю дорогу держал у себя на коленях, очевидно очень ею гордясь. Рис, лук и перец залили бульоном и размешали большой плоской лопаткой, а затем добавили курицу и рыбу. Все это готовилось слоями и требовало очень много времени, поэтому я пошла на пляж, чтобы немного поплавать. Забравшись в воду сначала по грудь, я стала потихоньку продвигаться вперед.