А потом я сбежала.

Куба уже много лет была убежищем Эрнеста. Когда в Ки-Уэсте становилось слишком жарко или когда его жена и дети делались слишком требовательными, он уплывал на своей любимой яхте «Пилар» в отель «Амбос Мундос» в Гавану, чтобы писать. На самом деле он снимал номера в двух разных отелях, работал в «Амбосе», спал и получал почту в «Севилье-Билтморе», так что его нельзя было найти ни днем ни ночью, если он сам этого не хотел.

Мне было не по себе от символизма всего происходящего. Он параллельно жил двумя жизнями и прекрасно с этим справлялся, а может быть, даже получал от этого удовольствие. Только какой из его жизней принадлежала я?

После Барселоны, бросив попытки держаться подальше и быть благоразумной и позволив себе погрузиться в любовь с головой, со всеми существующими рисками и неопределенностями, я попыталась получить от него прямой ответ о Паулине. Он то обещал, что скоро порвет с ней и женится на мне, забрав к нам сыновей, то смущенно тянул время и просил еще немного подождать. Я никогда не видела его таким инертным, и меня это пугало.

— Она знает, что я здесь, не так ли? — Я спросила у него сразу, как только приехала на Кубу в феврале тысяча девятьсот тридцать девятого. — Она точно знает.

Он пожал плечами, едва встретившись со мной взглядом.

— Я понимаю, как тебе плохо, Зайчик, но скоро все уладится. Обещаю.

«Зайчик» стало новым прозвищем, которое он для меня придумал. Как и всё другое новое, что мы испытывали друг на друге в этой непонятной, непредсказуемой любви. Все правильные слова уже были сказаны, за исключением «чистилище». Я никак не могла понять, почему что-то должно было решаться само собой, ведь он в любой момент мог взять все в свои руки и уладить. Почему он чувствовал себя таким увязшим, таким запутавшимся, когда решение казалось очевидным.

— На самом деле, это так ужасно. Такое чувство, что ты не хочешь делать выбор между нами.

— Это не так. Я просто боюсь, что это может обернуться адом для мальчиков. Все уже стало довольно привычным. Они ценят свой образ жизни, даже если все несчастны. По крайней мере, они знают, чего ожидать.

— Всегда тяжело что-то терять, — произнесла я, подумав про себя, что он говорит не только об их потребности в привычном образе жизни, но и о своей.

Может быть, из-за этого мы застряли на нейтральной территории. Он любил меня, но в его жизни так долго были Паулина, сыновья и Уайтхед-стрит, что, возможно, он даже не мог представить себе, как сможет оставить их на пути к новой жизни.

— Если развод затянется надолго и все пойдет наперекосяк, надеюсь, ты от меня не откажешься, — сказал он.

— А ты от меня. Я тоже могу многое потерять. — «Даже больше, чем ты», — хотелось мне добавить.

По крайней мере, в нашем «чистилище» было тепло. В гавани плясали и покачивались на волнах ярко-синие рыбацкие лодки. Грубая красота проглядывала в разрушающемся волноломе Малекона, в обветшалых нитях траловых сетей, в полуразрушенных старых зданиях, стоящих вдоль залива оттенка тающего мороженого.

Эрнест хотел показать мне все, начав с «Флоридиты», его любимого бара в Гаване, где мы, устроившись на угловых табуретах, выпили по полдюжине дайкири, холодного и терпкого, с большим количеством хорошего кубинского рома.

Тогда это казалось отличной идеей, но на следующее утро я проснулась поздно, с жаром и запутавшейся в простынях. Я осталась одна в «Севилье». Эрнест ушел — он всегда работал по утрам, и нарушить порядок вещей могла разве что сошедшая со своей орбиты планета.

Ночью я особо не обратила внимания на номер, но утром, когда солнце пробилось сквозь деревянные ставни, мне пришлось это сделать. Эрнест был свиньей: куда ни посмотри, везде беспорядок, бардак, мокрые полотенца, мусор. На комоде среди грязных носков и рубашек валялись вывалившиеся из открытой коробки рыболовные снасти. Все поверхности были завалены газетами, почерневшими кофейными чашками, грязным бельем, раскрытыми книгами и остатками еды. Как и в Испании, в его номере имелся небольшой склад консервных банок с сардинами и персиками, перезрелых бананов, твердого сыра, полупустых бутылок красного столового вина. Такие запасы имели смысл в Мадриде, где из-за осады было трудно достать даже хлеб и фасоль, но здесь все это просто-напросто свидетельствовало о лени.

Вздохнув, я решила встать с кровати и чуть не споткнулась о большой кусок вяленой ветчины, лишь слегка прикрытый марлей. Ветчина! На полу! Это стало последней каплей. Неважно, насколько я плохо себя чувствовала и как сильно гудела голова, мне нужно было выйти отсюда. Я порылась в поисках аспирина, расчистила место, чтобы помыться; как смогла привела себя в порядок, надела белую юбку, эспадрильи, солнечные очки и отправилась на поиски густого кубинского кофе и покоя.

— Ты же не предлагаешь нам жить вместе в этом отеле? — спросила я позже у Эрнеста, когда он закончил работать. Мы сидели в кафе, он поглощал копченую форель, лук, хлеб, вино и твердый острый испанский сыр. Все еще ощущая себя больной, я едва смогла проглотить яйцо и тост.

— А почему нет? Это очень напоминает Мадрид, а там тебя все устраивало.

— Не устраивало, но это была война.

— Мы попросим горничную приходить почаще.

— Она унесет газеты, но здесь все равно будет вонять мясом и наживкой. И затхлыми пепельницами. Мне нужно нормальное место.

— Поживем пока так, хорошо? Тебе же для счастья неважно, чтобы здесь было идеально вымыто голландским[11] чистящим средством? В любом случае сейчас ничего не ясно с деньгами. А если Файф решит отобрать все, что у меня есть?

Меня передернуло от прозвища, которым он называл Паулину, но я понимала, что лучше промолчать. Да и что я могла сказать? Даже несмотря на расстояние и надежду, она все еще оставалась его женой;

— Я не помешана на чистоте, понимаешь? — сказала я. — Просто стараюсь поддерживать порядок, как и все нормальные люди.

— Понимаю, а я не помешан на беспорядке. К чему это все?

Я не хотела ссориться и поддаваться на провокации.

— Послушай, просто я проехала полмира, чтобы оказаться здесь, и все это на чужих условиях. Я не могу сидеть и ждать тебя в углу гостиничного номера, разве ты не согласен?

— Ты будешь писать.

— Мне нужно собственное место. Я готова заплатить. И сама все найду. Тебе вообще ни о чем не надо будет беспокоиться.

На следующий день я начала поиски и сразу же почувствовала себя лучше, ощущая, что хоть в какой-то степени способна взять свою судьбу в собственные руки. Наняла агента, который показал мне несколько небольших, вполне приличных домов в центре, с аккуратно подметенными верандами, выложенными плиткой комнатами для завтраков и дворами, затененными баньянами. Некоторые из домов были просто чудесными, но ни один мне не приглянулся по-настоящему. Мы выехали из Центральной Гаваны, миновали грязные, прокуренные и будто всеми забытые части города, а затем поднялись на холм к Сан-Франциско-де-Паула, с его единственной пыльной улицей, состоящей из крошечных магазинов и полуразрушенных фруктовых ларьков. И наконец остановились на круглом холмике перед скрипучими, ржавыми воротами с цепью, за которыми я смогла разглядеть только дикую природу. Здесь?

Агент сказал, что там пятнадцать акров, но из-за густых зарослей почти ничего не было видно. Подойдя ближе к дому, я обнаружила, что он построен в испанском стиле и выглядит заброшенным. Толстые лианы опутали облупившиеся желтые ставни, часть крыши и террасу. За домом виднелся обветшалый теннисный корт и высохший бассейн, полный песка, пустых бутылок из-под джина и жестяных банок. Я должна была бы немедленно убежать оттуда, но место напомнило мне сказку. Не знаю почему, но мне показалось, что там спрятано что-то ценное, словно это было королевство, проклятое ведьмой и погрузившееся в сон. И оно ждало не принца, а меня. Нас.