— И три бутылки «Тэтэнже»! Нет, лучше четыре! — Затем повернулся ко мне и спросил: — Ты ведь любишь шампанское?
Если это и был вопрос, то я не успела на него ответить. К Эрнесту, загородив его от меня, подошла элегантно одетая женщина и начала болтать с ним, стоя совсем близко и уперев руки в бедра, обтянутые узкой юбкой. Вскоре я узнала, что это Лилиан Хеллман. Она, Эрнест и другие присутствующие в номере недавно образовали группу «Современные историки», планирующую финансировать документальный фильм об Испании, который поможет ей приобрести машины «скорой помощи» и другие необходимые вещи. Судя по всему, режиссером был голландец, который уже уехал в Испанию с норвежским оператором. Среди других «историков» были Джон Дос Пассос, Арчибальд Маклиш и Эван Шипман — достаточно известные писатели, которые могли запросто внести свою лепту. Я сидела в синем кресле и думала, как бы мне влиться в разговор.
Ситуацию спас Эрнест. Он притянул меня к себе и представил всем присутствующим со словами:
— Этот прекрасный белокурый жираф — мой хороший друг Марти Геллхорн. Она тоже едет в Испанию.
— Как только я решу все вопросы. Если решу, — объяснила я Эвану Шипману; когда Эрнест пошел открывать дверь. Спиртное прибыло — целое море спиртного, насколько я успела заметить.
— А что мешает? — Эван вскинул голову, как лев.
Он был поэтом, но больше походил на кинозвезду. Волосы у него были такие же безупречные, как и его рубашка, ботинки и стрелки на темно-серых фланелевых брюках.
— Пакт о невмешательстве иностранных граждан, — сказала я, прижимаясь к дверному косяку, чтобы пропустить Эрнеста, вошедшего с бутылками шампанского, лежащими на льду; — Нужна настоящая аккредитация и все документы, а у меня ничего из этого нет. По крайней мере, на данный момент.
— Просто сходи в журнал и скажи, что будешь для них стрингером.
— Ты имеешь в виду внештатным корреспондентом?
— Ну да. — Он раскачивал бокал, позвякивая льдом, а затем одним глотком осушил его. — Ты будешь женщиной в зоне военных действий. Это что-то новенькое. Мне кажется, кто-нибудь даст тебе шанс, если напишешь хорошие статьи.
— Стоит попробовать, — сказала я ему. — Больше у меня идей нет, разве что зайцем тайком пробраться на корабль.
Подошел Дос Пассос с огромной бутылкой «Тэтэнже», из которой на пол стекала пена. Никто, казалось, это не замечал, или им было все равно. Он наполнил наши бокалы и указал на Эрнеста, который теперь сидел, развалившись и откинувшись на спинку стула и без умолку болтая.
— Так откуда ты знаешь этого типа?
— Хэма? Мы познакомились в Ки-Уэсте. Я ездила с семьей в отпуск и буквально столкнулась с ним.
— Столкновения с ним так всегда и заканчиваются. — Дос двусмысленно улыбнулся для пущего эффекта. Я совсем не знала, что ему на это ответить, а затем он добавил: — Я вижу, что ты у него на крючке.
— Что, прости?
— Называешь его Хэм. Возможно, он потом тебя заставит называть его Хемингстайн. Все в порядке. Все подыгрывают ему, и почти все пытаются говорить как он, если общаются с ним больше двух минут.
Я уставилась на него, чувствуя себя словно пригвожденной к месту.
— Я не пытаюсь никому подражать, — начала я, но Дос Пассос только усмехнулся и пошел дальше, продолжая выполнять роль бармена.
Внезапно мне стало очень душно, и закружилась голова. Схватив сигареты, я вышла на балкон подышать свежим воздухом. Прошел дождь, и промозглый туман усеял все вокруг холодными мелкими каплями. Коснувшись кованого железа и собрав влагу кончиками пальцев, я почувствовала, как во мне поднимается злость из-за слов Доса. С его стороны было подло разоблачать меня, ведь мы только познакомились. Но он был прав, не так ли? Мне не потребовалось много времени, чтобы начать копировать Эрнеста, вести себя как его напарница, верить, что мы хорошие друзья и что наш союз что-то значит. Но все эти люди, собравшиеся по ту сторону тяжелых занавесей, были известными писателями — настоящими звездами. А что здесь делаю я?
— Собираешься прыгнуть? — Эрнест вошел через стеклянные двери и встал рядом со мной.
— Возможно. Думаю, что даже не почувствую боли после всего выпитого шампанского.
— Хорошее шампанское, правда?
— Да. Отличное. Спасибо. — Слова прозвучали быстро и отрывисто и так же неловко, как я себя ощущала.
Он смотрел на меня.
— Ты закончила книгу?
— Да, с божьей помощью. Но так и не смогла ее перечитать. А ты?
— Тоже закончил. По крайней мере, так я сказал Перкинсу. Но, честно говоря, книга все еще поглощает все мое свободное время, и даже больше. Я не занимался журналистикой с двадцать третьего.
С двадцать третьего года! В тысяча девятьсот двадцать третьем мне было четырнадцать, я была выше всех мальчиков на танцах и очень застенчивой. У меня слегка закружилась голова при мысли о разнице в возрасте. Ему было тридцать семь, и он уже так много сделал в жизни, в то время как я практически не сделала ничего. И я снова задалась вопросом, что я тут делаю.
— Как ты думаешь, каково это будет — снова вернуться к журналистике? — спросила я его. — Это же совсем другой вид писательства.
— Надеюсь, как с ездой на велосипеде. — Он криво улыбнулся. — Честно говоря, вся эта работа просто способ сделать хоть что-то для Испании и еще раз ее увидеть. Я люблю эту страну. Люди там такие милые и порядочные, как нигде в мире. И они не заслуживают того, что сейчас с ними происходит. Черт, да даже крысы не заслуживают Франко.
Он снова заглянул мне в лицо и спросил:
— У тебя все хорошо?
— Конечно. Почему нет? Я просто устала, вот и всё.
— Тогда надо отдохнуть. В ближайшие дни будет много дел, здесь почти никому не удается поспать. — Черты его лица стали мягче. — Рад тебя видеть, дитя.
Он направился обратно к двери, а я снова повернулась к городу, грязному, мерцающему и неразборчивому.
На следующий день я проснулась поздно. Получила переданное через курьера сообщение от Эрнеста, в котором говорилось, что завтра он собирается уехать в Ки-Уэст и я должна прийти в клуб «21», если будет время. Он отплывает в конце недели. Так много всего предстояло сделать в такой короткий срок! Эрнест подписался «Эрнестино».
Я села на кровать, из которой только недавно выползла, и, держа телеграмму двумя пальцами, перечитала ее снова. Слабое, вязкое чувство появилось в моей груди. Я была разочарована. Неделями я тешилась надеждой, что, если просто припаду к ногам Эрнеста, он осветит мое будущее и каждый мой дальнейший шаг станет понятен. Но это было глупо и по-девичьи. Он мне ничего не должен, и вообще, сегодня еще только понедельник. Он отплывает в Испанию в пятницу, а до этого должен успеть съездить во Флориду, закончить личные дела и позаботиться о семье.
Но факт оставался фактом: даже если он и хотел помочь, пока что я была совсем одна, и от этого мне стало не по себе. Может, так было всегда, но теперь мне казалось, что единственное лекарство — перестать жалеть себя и принять реальность. Время шло, и деньги разлетались на глазах. Мне нужна была работа, даже если я собиралась просто оставаться в Нью-Йорке. Но я хотела большего. Чего бы мне это ни стоило, я найду дорогу в Испанию. Буду зарабатывать как умею, разбираясь со всем на ходу. Мне всегда это удавалось, если честно. Это другие люди воспринимали все как-то запутанно, даже такие блестящие, как Эрнест.
Я вылила две обжигающе горячие чашки крепкого чая, приняла ванну и оделась. У меня был один хороший свитер — черный, кашемировый, едва ли подходящий для Мадрида, шерстяные брюки, куртка из колледжа Брин-Мор — и всё. Выйдя на Гроув-стрит, я поспешила к метро. Проспала все на свете. Уже почти наступил обеденный перерыв, а мне нужно было успеть провернуть одно дельце, а может, и два.
Несколько лет назад, когда я еще писала для FERA, на вечеринке в Вашингтоне я познакомилась с редактором журнала «Колльерс», и мы время от времени общались. Его звали Кайл Кричтон, и недавно он прислал мне очень милое письмо, где хвалил «Бедствие, которое я видела». Самое время было напомнить, что, как он выразился, я умею писать, хотя появиться в офисе казалось довольно отчаянным решением. У журнала тираж в несколько миллионов, к тому же совсем недавно мне отказал «Тайм».
