Скольжу по траве, словно празднующий гол футболист. Когда момент движения угасает, сжимаюсь в клубок и бросаю взгляд на Эрика. Он делает два шага влево, ради более удобной позиции для стрельбы. Его округлое лицо искажено от ярости — или же паники. Как-никак, времени у него нет, выбора тоже.

Я готовлюсь принять пулю. Так хочется закрыть глаза, но мне необходимо, чтобы Эрик видел мой ужас — ужас, который будет преследовать его до конца дней.

В поле моего зрения слева вплывает синее пятно, немедленно отвлекая меня от пистолета. Клемент делает шаг вперед и совершает последний отчаянный прыжок на старика. Навряд ли великан целится и вообще следует какому-либо плану. Просто бросает свое тело вперед подобно стенобитному тарану. И в самый момент столкновения двух мужчин раздается выстрел.

Под звуки раскатывающегося эха я ожидаю жуткую боль — которая не наступает. Блаженным облегчением я наслаждаюсь какую-то долю секунды, поскольку затем перед моими глазами разворачивается сущий хаос.

Эрик отшатывается назад, размахивая руками в попытке компенсировать приданный телом Клемента импульс. Положение великана не лучше, поскольку ему стоит значительных усилий удержаться на ногах, все еще не слушающихся после поражения тазером. Я успеваю заметить выражение малодушного ужаса на лице старика, когда он вдруг поскальзывается на мокрой траве. В любом другом месте он просто плюхнулся бы на задницу, но сейчас его правую ногу отделяет до края обрыва лишь узкая полоска земли, и в случае падения он неминуемо продолжит таковое в бездну.

В отчаянной попытке спастись Эрик выбрасывает руки вперед, и его пальцы судорожно вцепляются в отвороты джинсовой безрукавки Клемента. Какое-то мгновение мне кажется, что падение старика остановлено, вот только его тело — даже после некоторого похудания по-прежнему обладающее значительной массой — уже прошло точку невозврата. И оно увлекает за собой великана, не способного управлять своими непослушными мышцами.

Мужчины теперь уже вместе продолжают падение, и старик подставляет ногу туда, где опора как таковая законами физики не предусмотрена. И это оказывается его последней попыткой предотвратить неминуемое: гравитация побеждает, увлекая Эрика в пропасть. Однако его пальцы ни на миг не отпускают джинсового одеяния Клемента, и своим весом и отчаянием старик обрекает великана на ту же участь. Мгновение — и оба исчезают из виду. Я слышу лишь вопль Эрика, столь же душераздирающий, сколь и краткий.

Я поднимаюсь на четвереньки и ползу к обрыву. Вглядываюсь вниз. Бирюзовую воду теперь не отличить от темных скал, и мне открывается лишь монотонное зрелище вздымающихся из черной пустоты белых гребней волн. Слева и справа картина точно такая же. В отчаянии я подбираюсь еще ближе к краю и снова смотрю по сторонам. Каждый квадратный метр чернеющего моря подтверждает то, что мне и без того уже известно. Они пропали. Они погибли.

Риелтор — не Майлз Дюпон — вручает мне связку ключей.

— Дайте знать, если что-нибудь понадобится, — говорит он с улыбкой, искренностью вполне подходящей для, скажем так, завязывания краткосрочных отношений.

— Уверена, все будет хорошо, — отвечаю я.

Ложь. У меня отнюдь не все хорошо, и я даже не представляю, когда и каким образом это изменится. Хоть я наконец-то и обзавелась полупостоянной крышей над головой, эта тесная квартирка — всего лишь раковина для опустошенной души. Страдания от потери близкого человека ужасны сами по себе, я же две недели сношу пытку от утраты двух. Один из них так и не стал моим отцом, а второй так и не стал… Впрочем, этого-то мне уже никогда не узнать.

Однако скорбь — не единственное, что я ношу в себе. Еще есть ненависть. Она полыхает внутри меня с таким неистовством, что порой мне даже трудно совладать с ней. Раздувшийся труп Эрика выбросило на берег через день после падения с обрыва, и на следующей неделе его похоронят. Его семья вынуждена предаваться скорби вторично, и на этот раз уже с большей болью и унижением от осознания, что первый раз оказался всего лишь изощренной подделкой, сфабрикованной тем самым человеком, которого они искренне оплакивали.

По крайней мере, они смогут отдать ему последнюю дань уважения — если такового у них хоть сколько-то осталось, разумеется. Мне вот подобного заключительного прощания не достанется, поскольку тело Клемента так и не обнаружилось — и, как полагают в береговой охране, теперь уж море навряд ли его вернет.

И вдобавок к этим двум чувствам, еще я испытываю огромную вину перед обоими мужчинами, которых лишилась.

Сколько себя помню, я изводилась ненавистью к Деннису Хогану. Теперь же основания для нее устранены, и остается единственно лишь вина. Я неустанно твержу себе, что имела полное право ненавидеть отца — уж об этом-то Эрик позаботился, — вот только это нисколько не помогает. Деннису так и не выпало возможности стать отцом, каким он мог бы быть, а мне не выпало возможности вырасти дочерью порядочного человека. Хуже наследства даже не придумать. И хоть теперь мне известно, почему он обставлял свое жилище моими фотографиями и собирал вырезки моих статей, вызывает это больше грусти, нежели гордости.

И Клемент.

Последний проведенный нами вместе час омрачился моими негативными мыслями, и теперь я понимаю, что единственное, чего он хотел, — это защитить меня. Я наконец-то повстречала мужчину, готового умереть за меня, вот только реальность и рядом не стоит с романтическим представлением. Потеря Клемента ранит очень глубоко, в особенности по той причине, что я не осознавала, что имею, и уже никогда не узнаю, как все могло бы сложиться. Пожалуй, я тоскую о нем больше, чем имею на то право.

Призыв «ни о чем не жалей» — это не для меня. Потому что только сожаление да лютый гнев удержали меня от шага через край того обрыва в Дорсете. Одному Богу известно, сколь долго я стояла там, безудержно рыдая. В конце концов мне удалось направить энергию своего гнева в полезное русло и сделать все необходимое. Несмотря на рыдания и потрясение, я перенесла из дома в багажник арендованной машины все до одной папки с записями услуг членов «Клоуторна». А потом вызвала полицию.

Как оказалось, шок послужил удобным оправданием невнятности моего рассказа, когда прибыли первые два полицейских. Я сообщила им об Эрике, как он в припадке ярости зарезал Алекса, а потом под прицелом пистолета пытался заставить меня спрыгнуть в море, от чего меня спасло только вмешательство Клемента. За отсутствием других свидетелей, а также непосредственно ножа и пистолета — навечно сгинувших в водах Ла-Манша, — следствию только и остается полагаться, что на мои несколько путаные показания. Тем не менее раз уж Эрик действительно сфабриковал собственную смерть, его стремление сохранить свой обман в тайне представляется вполне очевидным мотивом для якобы устроенной им бойни, так что, думаю, моих слов будет достаточно.

Со всем навалившимся на меня, некоторое подобие адекватности мне удалось сохранить только благодаря новому ноутбуку и груде вывезенных папок, над которыми я корпела в гостиничном номере. Одну за другой я медленно устанавливаю личности членов клуба, и на данный момент в моем распоряжении список из девятнадцати человек, чьи коррупционные деяния неопровержимо доказаны. И когда я буду готова, их ожидает наказание. Статью опубликую у того, кто предложит наибольшую цену, а с учетом кое-каких из причастных имен, нисколько не сомневаюсь, что мое разоблачение станет сенсацией номер один. Впрочем, сколько бы мне ни заплатили, победа для меня так и останется пирровой. Но я надеюсь, что некоторые люди — Стейси, в частности, — благодаря моему расследованию обретут заслуженное успокоение.

Дэймон решил перенести дисциплинарное разбирательство в отношении моей персоны на следующую неделю, но я избавила его от хлопот и вчера подала заявление об увольнении по собственному желанию.