Я снова падаю в объятья Клемента и упиваюсь его мускусным ароматом. С каждым вздохом одиночество и пустота постепенно отступают. И будущее уже не представляется таким мрачным.

— Ты в порядке? — спрашивает великан.

— Наверно. Мне очень хочется надеяться, что это не сон.

— Это не сон, пупсик.

Поднимаю на Клемента взгляд, чтобы убедиться, что он действительно не плод моего воображения. Не доверяя глазам, осторожно прикасаюсь ладонью к его лицу.

— Это и вправду ты, — бормочу я. — Ты вернулся ко мне.

Он сжимает мою руку в своей и целует меня в лоб.

— Вернулся и теперь никуда не денусь.

Я тону в его глазах, и мир вокруг становится ослепительно-ярким. Образ этого лица преследовал меня с того самого вечера в Дорсете, вот только когда я видела его в последний раз, на нем точно не было этой теплой, умиротворенной улыбки. Какое же блаженство избавиться от столь душераздирающего воспоминания!

Лицо передо мной в это самое мгновение просто само совершенство.

И тут на меня обрушивается осознание.

Продолжаю рассматривать совершенное лицо великана: ни одной царапины, ни одного синяка. Как можно упасть с такого высоченного обрыва, да на заостренные камни, и остаться без единой ссадины? Я пытаюсь отмахнуться от вопроса, однако избавиться от него не так-то просто.

И загадка словно невзначай бередит еще одно воспоминание: пейзаж за краем обрыва не из тех, что я когда-либо смогу позабыть. Я неохотно извлекаю эту картину из недр памяти и убеждаюсь в том, что и так знаю.

Я отступаю от Клемента.

— Что произошло?

— А?

— Тем вечером.

— Не понимаю, о чем ты.

Спохватываюсь, прежде чем насесть на него со следующим вопросом. Веду себя как дура — да какая разница, что я там помню, если он жив?!

— Не обращай внимания. Прости.

Великан снова улыбается и сжимает мне ладонь.

Не могу удержаться от того, чтобы не осмотреть его руку на предмет следов падения. Уйма старых шрамов, но из свежего даже заусенца нет.

Вообще говоря, возвращение Клемента должно было привести меня в исступление, и так оно и есть на самом деле, вот только все эти недавние события еще более усугубили скептицизм и подозрительность в моей любознательной натуре. И сейчас сомнения столь мучительные, что у меня закрадывается недоверие к собственным воспоминаниям. Быть может, их исказила скорбь, что изводила меня все эти дни?

Несколько секунд размышлений приводят меня к заключению, что отнюдь не смутные воспоминания омрачают мое воссоединение с Клементом. Просто во мне вновь пробуждается любопытство, и теперь уж я не успокоюсь, пока не утолю его.

— Хм… А как так получилось, что на тебе ни единой отметины?

— Наверно, просто повезло.

Теперь обуздать недоверчивость еще труднее, однако мне удается скрыть ее под озабоченным выражением лица.

— Ты лежал в больнице?

— Что я там забыл?

— Что? Ты упал с тридцати метров на острые камни! А потом как-то ухитрился проплыть по бурному морю несколько сотен метров! И это еще без учета температуры воды! Я помню, что ты говорил про свою нечувствительность к холоду, но это же не значит, что ты не подвержен переохлаждению!

— Как я уже сказал, наверно, повезло.

— А как я спросила, ты лежал в больнице?

— Да ничего со мной не случилось.

— Вижу, и именно этого не понимаю. Два человека упали с обрыва, и один из них мгновенно умер. А другой объявляется через две недели без единой царапины. Окажись ты на моем месте, разве сам не изводился бы от любопытства?

— А я думал, ты будешь рада меня видеть, — хмурится Клемент.

— Что? Господи, нет… Конечно же, я рада! Вот только…

— Так и знал, что это плохая идея, — бурчит он. — Не надо было мне сюда приходить.

— Ну конечно же, надо было! Пойми, я же в шоке, только и всего!

Я пытаюсь стряхнуть с себя путы, которые не дают целиком отдаться радостному воссоединению. И все же, как бы я ни старалась, мне никак не избавиться от ощущения, что что-то здесь не так. И Клемент улавливает мою нерешительность.

— Прости. Мне нужно идти.

И он разворачивается и шагает прочь. Столь внезапный уход вкупе с отсутствием объяснений якобы чуда лишь обостряет мое подозрение, что кое-какие обстоятельства мне неведомы.

— Подожди! — окликаю я Клемента. Он не обращает внимания.

Подхватываю все свои сомнения и бросаюсь за великаном, уже успевшим удалиться метров на десять.

— Как ты узнал, что мой отец здесь похоронен? — спрашиваю я.

— Хватит уже, — бросает он, не думая замедляться.

Раздосадованная, я атакую с новым вопросом:

— Что произошло тем вечером? Я видела, как Эрик увлек тебя в пропасть, и я пролежала на краю… даже не знаю, минут двадцать, всматриваясь в волны — вдруг ты пережил падение. Вот только… тебя там не было!

Молчание.

— Клемент, пожалуйста. Я просто хочу знать.

Он резко останавливается и задирает голову к небу. Страдальческое выражение на его лице медленно смягчается, и затем он смотрит на меня.

— Ты действительно хочешь знать правду?

В чем бы таковая ни состояла, по голосу великана я заключаю, что, возможно, мне не стоит ее узнавать, а ему раскрывать. И все же согласно киваю.

— Тогда идем, — произносит Клемент. Он берет меня за руку и ведет по дорожке к воротам.

— Куда мы идем? — не терпится мне.

Ответа нет.

С каждым шагом во мне нарастает беспокойство которое в итоге становится совсем невыносимым. Я уже собираюсь взбунтоваться и потребовать ответа, но тут Клемент замедляется. Затем останавливается вовсе, отпускает мою руку и как-то странно на меня смотрит, такими пустыми глазами. Потом едва заметно кивает на запущенную могилу в паре метров от дорожки.

Я в замешательстве таращусь на него и потом перевожу взгляд на надгробие, на котором теперь сосредоточено все его внимание.

В каменной плите как будто совершенно ничего примечательного. Побитая годами и непогодой, она испещрена пятнами мха и лишайника, и с моего места выгравированные на ней слова неразборчивы.

— Подойти поближе, — приказывает Клемент.

Я делаю шагов пять по траве и тогда различаю имя покоящегося под камнем бедолаги. Фамилия отсутствует, только проставлена дата смерти: 9 декабря 1975.

Мне абсолютно невдомек, на что же я смотрю. Да, на плите выгравировано имя, которое мне столь хорошо известно, но в голове все равно царит сумбур.

— Не понимаю… Не понимаю, — выдавливаю я. — Зачем ты показываешь мне могилу кого-то с твоим именем?

— Это не кто-то.

— Что?

— Ты хотела правду… Так вот, это моя могила.