— Слушай, я не собираюсь стоять здесь и отмораживать себе яйца, пока мы тут ходим кругами. Чувак мертв, и, по правде говоря, я только рад этому, потому что это означает, что я никуда не отправлюсь.

— Что-что?

— Ничего.

— Не уходи от вопроса! Что ты хотел этим сказать?

— Неважно. Все кончено, и мы можем продолжать жить дальше.

— Ты вправду считаешь, что мы сможем жить себе в удовольствие, притворяясь, будто ничего не произошло… После этого? — Я указываю на труп Алекса.

— А почему нет-то?

Меня всерьез беспокоит полное отсутствие раскаяния у Клемента. Но не удивляет, коли на то пошло — мы с ним из совершенно разных миров. Вместо того чтобы встревожиться его беспечной склонностью к насилию, я наивно романтизировала эту черту. Чувствовала себя в безопасности в обществе великана и едва ли не упивалась его наплевательством. Черт, да я даже потакала ему, полностью игнорируя его предупреждения, во что я ввязываюсь.

Крови Алекса на моих руках столько же, сколько и на клементовских.

— Это кошмар какой-то. Господи, как я жалею, что вообще прознала об этом чертовом «Клоуторне».

Великан подходит ко мне, однако благоразумно воздерживается от утешающих объятий.

— Послушай, пупсик, — говорит он. — Тебе все-таки стоит помнить, кто здесь плохие парни. Я тебе еще в самом начале говорил, что мы имеем дело с очень опасными людьми. И не смей винить себя за все случившееся. Тут так: либо мы, либо они. И они проиграли.

— Но я… Я не думала, что погибнут люди.

Великан отваживается положить руку мне на плечо.

— По-моему, ты совсем закоченела. И наверняка у тебя шоковое состояние. Давай-ка пойдем в дом и там подумаем, что нам делать.

Мне вовсе не хочется, чтобы он так ворковал со мной — в душе у меня и так царит раздрай. Какая-то моя часть желает броситься к машине и сломя голову помчать обратно в Лондон. Другая часть еле сдерживается, чтобы не закатить Клементу истерику, что из-за него я влипла в ужасную историю.

— Заодно и покопаемся там, — добавляет великан. — Разве не за этим мы сюда и приехали?

— Я даже не знаю. Все это теперь кажется таким… неважным.

— Погоди еще, пройдет пара дней, и уже не будет казаться.

— Ты так думаешь?

— Ага? Ты будешь жалеть, что не воспользовалась возможностью отыскать свидетельства преступлений этих мудил на протяжении многих лет. И, пупсик, не найдешь ты — найдет кто-нибудь другой.

Мои и без того саднящие щеки обжигают ледяные капли. Этого стимула вполне достаточно, чтобы принять решение.

— Ладно, — вздыхаю я. — А что насчет Алекса?

Клемент смотрит на безжизненное тело на земле.

— Сомневаюсь, что он куда-нибудь уйдет.

Пока мы идем по лужайке к дому, я перебираю варианты дальнейших действий.

— Как думаешь, может, вызвать полицию?

— Не, ни в коем случае.

— Почему?

— Я тебе уже говорил, что не доверяю им. А у нас этот дохлый чувак у сарая, которого придется как-то объяснять. Следующие полгода нас будут мурыжить на допросах, пока не придумают, что на нас повесить.

— И что тогда? Просто обыщем дом и поедем назад в Лондон?

— Именно. Если что-нибудь найдешь, сможешь написать свою статью. А где ты раздобыла доказательства, рассказывать вовсе ни к чему. Кто вообще знает, что мы здесь?

— Никто не знает, но я уже не уверена, что хочу писать эту статью.

— Ты издеваешься? Ты только ради этого и ввязалась в эту фигню, разве нет?

— Да, но это было до того… до того, как погибли люди.

Не стану отрицать, журналисты отнюдь не славятся своими высокими моральными принципами, однако извлекать выгоду — как финансовую, так и карьерную — из смерти двух человек правильным мне все-таки не представляется.

— А как же все эти люди, которые пострадали из-за «Клоуторна»? Как насчет той цыпочки Стейси — разве она не заслуживает правды о смерти своего отца?

— Что ж, наверно, заслуживает.

— Послушай меня, пупсик: мы все делали правильно. Ну да, парочка шельм в процессе отдала концы, но с плохими людьми порой и происходит плохое. И они сами знают, чем рискуют.

— А ты сам, Клемент? Ты плохой парень?

— Не мне об этом судить.

— А кому же еще, если не тебе?

Мы доходим до конца лужайки, и великан указывает на большие стеклянные двери в задней части дома.

— Попробуем пробраться здесь, — комментирует он, игнорируя мой вопрос.

А у меня уже нет сил добиваться ответа, и я просто устало бреду за ним.

Он дергает за ручку, и дверь скользит в сторону, что меня совершенно не удивляет. Даже если у хозяина этого дома и имелся пистолет, сельские жители, как правило, мало беспокоятся насчет пришлых взломщиков.

Клемент манит меня внутрь и закрывает дверь. Приятно оказаться в тепле и тишине, хотя мне по-прежнему неуютно от идеи копаться в доме мертвеца. Но если я поделюсь своими сомнениями, великан лишь отмахнется, мол, Алекс вряд ли станет возражать.

Мы оказываемся в небольшой кухоньке, обставленной старомодной мебелью из сосны. Выглядит совершенно заурядно, и если где-нибудь в доме и хранятся свидетельства деятельности «Клоуторна», то уж навряд ли среди упаковок овсянки и макарон. Тем не менее Клемент открывает холодильник и после беглого осмотра извлекает из него тарелку с колбасным рулетом. И тут же откусывает добрую половину пирожка.

Я одариваю его гневным взглядом.

— Что? Я кроме завтрака ничего не ел!

Вы только посмотрите на него: не далее как десять минут назад он вытащил нож из груди убитого, а теперь как ни в чем не бывало пожирает его еду!

— Кто попусту не тратит, тому всегда хватает, — изрекает великан и приканчивает рулет.

Я закатываю глаза и киваю на единственную внутреннюю дверь на кухне. Меня вдруг осеняет мысль:

— Черт, а если в доме кто-то есть?

— Кто, например?

— Не знаю… Но ведь у Алекса здесь была назначена встреча на два часа. И без посторонней помощи он ни за что бы не оттащил тебя в сарай, так что в какой-то момент времени наверняка тут был кто-то еще.

— Ну и где же тогда он? Почему не пытается остановить нас?

Вопрос по существу, и ответа на него у меня нет.

— Может, кто-то и был, но уже свалил. Сама подумай, пупсик, почему нашему приятелю никто не помогал разобраться с нами в сарае? Уж всяко риск был бы куда меньше, прикрывай его кто-нибудь.

Тут Клемент прав. Достаточно лишь одного взгляда на великана, чтобы осознать всю его потенциальную опасность. Даже с пистолетом было бы весьма опрометчиво иметь с ним дело в одиночку, так что у Алекса, по-видимому, действительно не оставалось выбора. И доказательством этому служит то обстоятельство, что теперь он мертв, а мы живы.

Согласна.

— Таллимана больше нет, — подытоживает Клемент. — Давай-ка отыщем, что нам нужно, да смотаемся отсюда.

— Ладно, — сдаюсь я. — Только будь осторожнее.

Он закрывает холодильник и направляется к двери, жестом приглашая меня следовать за собой.

Мы выходим в коридор, в дальнем конце которого располагается выходная дверь, а до нее еще три, все закрытые. Хоть я и стараюсь ступать осторожно, мокрые кроссовки выдают меня скрипом по паркету. Нелюбовь Алекса к современному оформлению интерьера уже очевидна, однако обои с цветочным узором и безвкусные литографии сельских сценок своей архаичностью и вовсе вгоняют в тоску.

Великан открывает первую дверь, за которой обнаруживается туалет.

Мы достигаем конца коридора, и теперь перед нами три варианта: либо одна из дверей друг напротив друга, либо лестница на второй этаж. Если уж учитывать все возможности, то есть и четвертая: просто выйти наружу. Тем не менее, вопреки всем ужасам минувшего дня, во мне неожиданно пробуждается любопытство.

Клемент выбирает дверь справа от меня, и из помещения, явственно выполняющего функции гостиной, нас обдает волной теплого воздуха. Меблировка снова старомодная, хотя открытый камин, густой ковер и мягкий свет торшера наполняют комнату уютом. Меня немедленно захлестывают воспоминания о зимних вечерах в стареньком домике моей бабушки.