— Заткнись!

— Сам подумай: не поэтому ли моему отцу расхотелось заниматься «Клоуторном»? Столько мутных сделок, и каждый член клуба подвергает себя опасности — все, кроме тебя, Эрик! Ты был таинственным Таллиманом, который знал все грязные секреты, но ни разу не рискнул собственной задницей! Только самолюбие, и ни грамма смелости — мой отец не мог не разглядеть твоей трусости!

— Я тебя предупреждаю!

Кажется, настал критический момент.

— Что, задевает за живое, а? Готова поспорить, ты обделался, когда понял, что мой отец украл блокнот! И когда узнал, что он оказался у меня!

— Ты ничего не знаешь.

— Ах-ах, — продолжаю я вовсю издеваться. — Мой папочка спер особый блокнотик Таллимана? Ты тогда заплакал, а, Эрик?

Даже в тусклом свете я различаю у него на виске пульсирующую жилку.

— Знаешь, Эмма, — ухмыляется старик, — ты вся в своего папашу.

— В смысле?

— Такая принципиальная и такая доверчивая. И точно так же, как я лишил жизни твоего папашу, я лишу и тебя.

Мой насмешливый настрой как рукой снимает.

— Что ты хочешь этим сказать… Как это ты лишил жизни моего отца?

— Неужто все еще не поняла? — подначивает Эрик. — Это же я повесил на него убийство проститутки.

— Что… Но зачем?

— Затем, что этот лицемерный кретин хотел не просто покинуть «Клоуторн» — он хотел его закрыть. И пригрозил разоблачить наших членов. И потому я лично попросил о нескольких услугах, вследствие чего твой папаша угодил за решетку. А в качестве благоприятного побочного результата от него отреклась твоя мать — ей почему-то не понравилось, что он оказался у проститутки на квартире. Впрочем, с учетом того, что злополучную труженицу перед смертью изнасиловали, неудивительно, что от Денниса отказалась и собственная жена.

Пускай Эрик и не застрелил меня, но его откровение просто убийственно.

— В защиту твоей матери могу лишь сказать, что улики против ее муженька получились просто сокрушительными, — с довольной ухмылкой продолжает он. — А самым приятным для меня было сойтись с тобой. Ты даже представить себе не можешь, как это убивало Денниса. Только представь себе: человек, разрушивший его жизнь, еще и занял его место!

— Я тебе не верю… Да кто же подобное стерпит?

— А что он мог поделать? Твоя мать ясно дала понять, что ты и слышать о нем не желаешь, в то время как у меня хранилось единственное доказательство его невиновности, поэтому он меня и пальцем тронуть не смел. Ему только и оставалось, что наблюдать со стороны, как я завоевываю доверие его драгоценной дочурки. Согласись же — восхитительное наказание за кражу блокнота, а?

— Значит, все это было лишь спектаклем. Ты сблизился со мной, только чтобы досадить моему отцу?

— Поначалу да. Однако не стану отрицать, постепенно у меня пробудились к тебе теплые чувства. Проблема, Эмма, в том, что чувства эти оставались безответными. По крайней мере, в том смысле, в каком мне хотелось.

— Не понимаю…

— Да не держал я тебя за дочь, которой у меня никогда не было. Пф-ф, какая чушь! Я только хотел, чтобы ты была моей любовницей, а не дочерью.

— Но… О боже, да ты же больной!

— Вот как? Все эти наши с тобой объятья и поцелуи… Все эти загруженные вечера, разъезды по работе на выходных… Только не говори, что какая-то твоя часть не хотела большего!

— Охренеть… Нет… Никогда в жизни!

— Советую относиться к моим чувствам посерьезнее! — злобно шипит старик. — Тебе не мешало бы помнить, что карьеру ты сделала исключительно благодаря им. Почему, ты думаешь, я опекал тебя? Любовь, страсть… Называй как хочешь, но я жил надеждой, что однажды ты ответишь на мои чувства взаимностью. Черт, да я даже велел Терри установить камеру у тебя в спальне, когда он вломился в твою квартиру. Вот насколько ты была мне нужна!

В ответ на его признания каждый квадратный сантиметр моей кожи покрывается мурашками.

— К сожалению, — продолжает Эрик, — теперь твои чувства, насколько я вижу, направлены на того неандертальца, что валяется вон там на лужайке. И, как бы мне ни было больно, сейчас я вынужден смириться с тем, что нам с тобой уже никогда не быть вместе… И не в последнюю очередь потому, что один из нас вот-вот умрет.

Он делает два шага вперед и вытягивает руку с пистолетом, так что дуло теперь лишь в каких-то полутора метрах от моей груди.

— Эх, не об этом я мечтал, — вздыхает старик. — Зато ты хотя бы отправишься к создателю, зная правду о своем отце. И, быть может, если ты веришь во всю эту религиозную лабуду, вы с Деннисом еще и воссоединитесь после смерти.

Он бесстрастно смотрит мне в глаза. И я больше не узнаю лица, которое так хорошо знала.

— Последний шанс, Эмма. Три шажка, и все будет кончено.

Делаю шаг назад.

— Хорошая девочка.

Я утопаю в полнейшей безнадежности. Сейчас мне предстоит принять последнее решение в жизни: прыгнуть или принять пулю.

Отступаю еще чуть-чуть.

— Вот так, — вкрадчиво отзывается старик. — Осталось самую малость.

Тело мое цепенеет от холода, а сознание — от шокирующих признаний Эрика. Что ж, смерть, по крайней мере, окончательно избавит меня от того и другого.

Я двигаю левую ногу назад, пока до края не остается буквально сантиметров пять. С завываниями налетает порыв ветра, и хор шепчущих голосов у меня в ушах убеждает подчиниться приказу Эрика. Один из этих голосов особенно громкий и настойчивый… такой низкий и хриплый, но слова его тонут в шуме волн, неистовствующих внизу. Закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Неужели это…

Я открываю глаза и силюсь определить источник голоса. За плечом Эрика как будто что-то шевелится, едва различимое в сумерках. Да, точно, движется какая-то темная форма. Вот ее заносит влево, а потом вправо, и затем она и вовсе останавливается и словно бы сникает. И снова устремляется вперед, неумолимо приближаясь и увеличиваясь в размерах.

До старика доходит, что взгляд мой теперь сосредоточен отнюдь не на том, на чем ему так хотелось бы, и он оглядывается назад на лужайку. И видит то же, что теперь отчетливо различаю и я: приближающегося здоровяка в джинсовом облачении. Его отделяет от нас еще более десяти метров. Движется он как пьяный — каждые несколько шагов спотыкается и пошатывается.

Эрик разворачивается и берет великана на прицел. Из ствола вырывается первая пуля, однако Клемент сохраняет вертикальное положение — еле-еле, впрочем. Расстояние между нами сократилось до метров восьми, и теперь я различаю его измученное лицо, словно у боксера-тяжеловеса в двенадцатом раунде эпического поединка. Каждое движение требует от него титанических усилий, но он все-таки находит в себе силы удерживаться на ногах.

И каждый шаг Клемента вперед неумолимо снижает его шансы избежать следующей пули.

Шесть метров. Старик прицеливается — уж теперь-то точно не промахнется. А сколько он уже истратил патронов? Две в доме? И две здесь?

Эрик немного выжидает, и затем раздается грохот выстрела. Великан измученно пытается удержать вес на левой ноге. От боли он не вскрикивал, так что, похоже, ему снова повезло. Тем не менее дистанция сократилась еще больше, и третья пуля обязательно найдет свою цель. Мне необходимо что-то предпринять… Хоть что-нибудь!

И я принимаюсь двигать собственными налитыми свинцом ногами. Три шага, и Эрик резко оборачивается. Теперь моя очередь смотреть в дуло пистолета. Снова. У старика остается одна пуля и считаные секунды на принятие решения, кто для него более опасен: способная разоблачить «Клоуторн» женщина или же нетвердо приближающийся сзади великан.

Решение принято, и рука Эрика вновь выпрямляется. В этот же самый момент я принимаю собственное решение: я умру, как и жила, осложняя жизнь тем, кто этого заслуживает. Не задумываясь о последствиях, бросаюсь на мокрую землю. Старик уже доказал свою никудышность как стрелка, так что если мне удастся уменьшить мишень, у меня появится шанс — пускай и слабый, — что оставшаяся пуля попадет мне в руку или ногу, нежели в какой-нибудь жизненно важный орган.