Женщина кивает и клятвенно заверяет, что явится с повинной. Вот только цену ее словам я уже знаю.

— Роза, я на полном серьезе, — сурово предупреждаю я. — Как только я выложу полиции всю эту прискорбную историю, первым делом они явятся сюда, чтобы допросить твою мать. Если ты вправду хочешь оградить ее от лишних волнений, настоятельно рекомендую сдержать свое слово.

— Единственная причина, по которой я согласилась принять участие в шантаже, это помощь маме. Я сдержу свое слово, если вы сдержите свое.

— Прекрасно. А как насчет Эми?

— Позвоню ей и скажу, что все кончено. Вот только не могу обещать, что она сделает верный выбор.

— Не сомневаюсь, полиция вскоре ее схватит. На данный момент у меня уйма дел, но чуть позже, разумеется, я дам показания. Всем пойдет только на пользу, если Эми тоже сдастся сама.

— Не могу обещать, что она послушает, но попытаюсь ее уговорить. Спасибо вам, Уильям, и, хотите верьте, хотите нет, я искренне раскаиваюсь в случившемся.

Вдруг в конце коридора возникает Анна. Она хмуро постукивает по циферблату своих часов:

— Я же говорила, пятнадцать минут. Теперь-то вы закончили, надеюсь?

Клемент с улыбкой хлопает меня по спине и отзывается:

— Ага, дорогуша, закончили!

В «Обитель с садом» я вошел как приговоренный.

А покидаю как заключенный, внезапно получивший досрочное освобождение.

Пока мы с великаном бредем по Адам-стрит, пытаюсь проанализировать череду утренних событий. На меня обрушивается лавина противоречивых мыслей и эмоций: одни позитивные, другие негативные. Тем не менее одного ожидаемого чувства я все-таки не испытываю. Совершенно не ощущаю ликования по поводу закрытия трагичной главы своей жизни. Цепь событий, запущенная почти два десятилетия назад, достигла совершенно неудовлетворительной развязки.

И самая неудовлетворительная ее составляющая — письмо моего отца, по крайней мере, заключительная страница. Пускай отец и надеялся, что я воссоединюсь с сестрой, он невольно предоставил мне и веский довод не делать этого. Габриэлле уже тридцать лет, и ей наверняка известно, кто ее настоящий отец. Как-никак, в свидетельстве о рождении черным по белому прописано его имя. Несмотря на это, за все годы она не предприняла никаких шагов, чтобы связаться со мной. Подозреваю, по той простой причине, что в ее семье я окажусь лишним. Вырастивший Габриэллу мужчина всецело заслуживает звания отца, и, вероятно, ей совершенно не нужно или не хочется, чтобы я служил напоминанием, что Кеннет вовсе не ее биологический родитель.

Увы, придется признать, что сестру я не обрел. Я обрел тайну, которую обязан хранить ради блага всех причастных.

— О чем задумался? — бодро спрашивает Клемент, когда мы оказываемся в самом конце Адам-стрит.

— Да так.

— И все же?

— О всякой ерунде.

— Да ну? Что-то ты не кажешься довольным разоблачением этой бабы, как бы ее там ни звали.

— Ах, не пойми меня неправильно. Ты даже представить себе не можешь моей радости. Вот только… Все возвращается на круги своя. Ничего толком и не изменилось.

— Кое-что изменилось.

— Что именно?

— Теперь я не могу подкалывать тебя, что ты отшпилил свою сестру.

— Да уж, прямо луч света из-за туч, — смеюсь я.

Мы переходим дорогу и направляемся к железнодорожной станции. Теперь мои мысли обращаются к товарищу и нашей сделке, заключенной утром у меня на квартире. После всего, что он для меня сделал, в первую очередь я обязан позаботиться именно о нем. Что бы там ни происходило у него в голове, Клемент нуждается в лечении.

— Как там твой зуд? — спрашиваю я.

— Уже не чешется.

— Правда? Вот так просто?

— Ага. Работа сделана.

— Значит, все? Твой голос умолк?

— Наверное. Это ж не я решаю.

— И что теперь будешь делать?

— Напьюсь на радостях.

— Нет, я не про сейчас. Я про будущее.

— Да понятия не имею. Куда попаду, туда и попаду.

— Но куда, не знаешь?

— Нет, конечно. Жизнь, братан, она ведь как путешествие. Мы можем выбрать дорогу, но не знаем, куда она приведет.

— Глубоко, Клемент. Так глубоко, что я даже не понимаю.

— И очень жаль, поскольку всю свою жизнь ты шел неверной дорогой.

— Что-что? Значит, теперь мы меня обсуждаем?

— Так речь только о тебе и шла, Билл.

— Вот теперь я действительно ничего не понимаю.

— Единственная причина, по которой я здесь нахожусь, это потому, что ты нуждался в помощи. Ты часть моей дороги, или я часть твоей. Точно сказать не могу.

Все эти увертки раздражают, а у меня и без того голова идет кругом, чтобы еще расшифровывать всякие головоломки.

— Клемент, никогда не задумывался о карьере политика?

— Боже упаси! А что?

— Да потому что всякий раз, когда я задаю тебе прямой вопрос, ты виртуозно уклоняешься от прямого ответа. Тебе не кажется?

— Билл, не на все вопросы существуют ответы.

— Ваша честь, мне больше нечего добавить!

Таким образом, до станции мы добираемся, так и не приблизившись к решению проблемы психического здоровья Клемента. Мы сразу же проходим на платформу, где уже стоит поезд под посадку.

Устроившись в вагоне, я решаю заняться собственными проблемами. Первая из них заключается в огромном количестве голосовых и текстовых сообщений на телефоне. Достаю его из кармана и с трудом подавляю стон.

Что ж, сначала лучше разобраться с шестнадцатью эсэмэсками, и я начинаю просматривать их одну за другой.

Три из них, как и следовало ожидать, от Фионы Хьюитт, и, как и следовало ожидать, одна неистовее другой. Поскольку во время своего последнего визита в кабинет парламентского уполномоченного по этике я заявил о полном контроле над ситуацией, подозреваю, ее от ярости чуть удар не хватил, когда она спросонья наткнулась на статью. Пожалуй, Фионе лучше будет позвонить, и одной из первых.

Следующие четыре сообщения от Руперта, которые я удаляю даже не читая. Мой поверенный прекрасно знает, чем ему заниматься, и лучше его не отвлекать.

Еще четыре послания от журналистов, жаждущих заполучить мой комментарий на изложенные в статье обвинения. Если Руперт не теряет времени даром, все они в течение часа получат пресс-релиз с разъяснениями. Удаляю их тоже.

Следующие пять от коллег. В четырех выражается поддержка, хотя чутье и подсказывает мне, что мои сотоварищи всего лишь радуются, что под огонь угодили не они. Пятое от хамоватого молодого заднескамеечника Адриана Лоу. Что ж, когда истина будет обнародована, он пожалеет о своих словах.

И последнее — от той самой ненормальной, что ранее выдавала себя за Габби. Отправленное в самом начале десятого утра, оно являет собой образец лаконичности:

С самодовольной улыбкой набираю ответ:

— Что такого веселого? — интересуется Клемент.

— Да вот, отвечаю нашей подружке Эми. Еще утром она отправила мне издевательское сообщение.

— Как думаешь, что с ней будет?

— Не знаю, да мне и плевать, если честно. Я понимаю, что начало жизни у нее выдалось не из лучших, но все равно ей придется заплатить за свои поступки.

— Как с ней собственный папаша обошелся, а?

— Хм, да, не поспоришь. Но, в некотором смысле, теперь-то она наконец получит лечение, пускай и в камере.

На это Клемент ничего не отвечает и вновь погружается в созерцание городских пейзажей, уже мелькающих за окном. Меня охватывает подозрение, что своим упоминанием лечения и камеры я задел его за живое. Пожалуй, с учетом его склонности к крайним формам насилия, впредь к обсуждению его собственного психического состояния стоит подходить с осторожностью. Однако с этим можно подождать и до завтра. Пока же лучше оставить его и его внутренний голос в покое.

Покончив с эсэмэсками, нажимаю иконку голосовой почты. Это, несомненно, будет гораздо неприятнее чтения посланий, поскольку придется выслушивать голые эмоции девяти человек, которые во время звонка пребывали в уверенности, что я действительно переспал с собственной сестрой.