— Хм… Дело касается того видео? — вдруг подает голос она.

У меня так и отвисает челюсть.

— Вы… Вы его видели? — выдавливаю я.

— Нет. Мне рассказали.

— И вам рассказали о содержании ролика?

Слегка поморщившись, она кивает.

— Роза, я чувствую себя обязанным объясниться.

— О, в этом нет необходимости.

— Нет, есть. Вы — мой личный секретарь, и потому затрагивающее меня затрагивает и вас, хотите вы этого или нет. И, честно говоря, мне хотелось бы, чтобы вы знали правду, а не ее искаженную версию, что, несомненно, уже вовсю циркулирует по нашим коридорам.

Женщина нервно ерзает на стуле.

— Как скажете.

Я понимаю, что предстоящее обсуждение ей не по нраву, однако мне, в свою очередь, не хочется, чтобы досадная история нависала над нами эдаким порнографическим буревестником.

— Роза, этот разговор мне очень неприятен. Но если уж мне суждено сохранить хотя бы частичку вашего уважения, я должен объясниться.

— Уильям, я вас по-прежнему уважаю.

— Прямо сейчас, может, и да, но через несколько дней, после ушата отвратительных помоев, ваше отношение может измениться. По крайней мере, позвольте мне изложить все как было.

— Хорошо.

— Спасибо.

Подумываю, не предложить ли заварить чай. Как-никак, с чашкой благородного напитка в руке все представляется более цивилизованным. Увы, на это нет времени.

— Итак. Я ведь могу рассчитывать на конфиденциальность? То, что вы сейчас услышите, я еще ни с кем не обсуждал, и мне хотелось бы, чтобы все это между нами и осталось.

— Обещаю вам, что от меня об этом не узнает ни одна живая душа.

— Спасибо. Вы когда-нибудь слышали выражение «медовая ловушка»?

— Кажется, да, встречалось в какой-то книге. По сути, это просто шантаж, да?

— Совершенно верно. В общем, судя по всему, именно в такую ловушку я и угодил. Не вдаваясь в грязные подробности, некая женщина пыталась шантажом вынудить меня продать Хансворт-Холл за символическую плату, а когда я отказался, она распространила это видео.

— Ах, Уильям, это ужасно!

— Что верно, то верно. Разумеется, я понятия не имел, что наша… хм, наша встреча снимается, и, конечно же, теперь сгораю от стыда, что запись разослали моим коллегам. Но я хочу, чтобы вы знали: я к этому совершенно не причастен.

Секретарша сочувственно улыбается.

— Как бы то ни было, надеюсь, ее упекут надолго. Какая омерзительная выходка!

— По правде говоря, Роза, я просто хочу забыть об этом случае. Я решил, что это блеф, и ошибся. Сделанного не воротишь, а взывать к возмездию практически бессмысленно.

— Очень великодушное отношение, Уильям. Сомневаюсь, что я бы на вашем месте проявила такую снисходительность.

— Что ж, отрицательный опыт — тоже опыт. И надеюсь, что довольно скоро все уляжется. Вы ведь наверняка уже поняли, что это за место — не сегодня завтра грянет новый скандал, и сплетничать будут о другом.

— Да, конечно же, вы правы.

Как будто все расставлено по местам, и, к счастью, чаша полного унижения меня все-таки миновала. Роза возвращается к исполнению своих обязанностей, и мне теперь остается лишь снести перешептывания да насмешки за пределами своего офиса. Тут до меня доходит, что в Палате общин вот-вот начнется получасовая сессия вопросов премьер-министру. Обычно данное действо привлекает практически всех депутатов, однако предстать перед всеми ними прямо сейчас мужества мне определенно не достанет. И потому я решаю сыграть прогуливающего школьника и отправляюсь проветрить мозги.

Сорок минут спустя прокрадываюсь обратно в Вестминстерский дворец. Тем не менее с предстоящими мне на сегодня встречей и сессией в Палате общин вечно избегать коллег у меня все равно не получится.

Но в чем мне не отказать, так это в прагматизме. По большому счету, в жизни ситуации бывают и гораздо похуже. В бытность волонтером в Африке я достаточно насмотрелся на нищету, чтобы осознавать разницу между своим конфузом и подлинным страданием. Допустим, придется мне перенести несколько неловких моментов, но спать-то я отправлюсь сытым! Все познается в сравнении.

С этой мыслью я беру себя в руки и отправляюсь на встречу.

Путь до конференц-зала обходится без приключений, однако стоит лишь мне открыть дверь, как пылкие дебаты разом прекращаются, и в мою сторону поворачивается с десяток голов.

— Не прерывайтесь из-за меня! — рявкаю я.

Все смущенно переглядываются и продолжают молчать, пока с дальнего конца стола для заседаний не доносится голос:

— Все в порядке, Уильям?

Это Адриан Лоу, мой молодой коллега-заднескамеечник, ходячее воплощение честолюбия. Заносчивый и хамоватый тип — совершенно не выношу его.

— В полнейшем, Адриан, благодарю за участие.

— Рад видеть, что вы держитесь с достоинством, — добавляет депутат. — Думаю, выражу мнение всех собравшихся, если скажу, что мы целиком и полностью вас поддерживаем.

За столом кивают и перешептываются.

— Весьма признателен.

— Никому бы такого не пожелал, — не унимается Адриан. — Какой удар по самому принципу неприкосновенности частной жизни?

Одного упоминания удара достаточно, чтобы несколько моих коллег сдавленно захихикали. С самодовольной ухмылкой остряк наконец-то усаживается.

— Еще раз спасибо, Адриан. Да, хорошая шутка. Очень смешно. А теперь, если вы наигрались в подростков, может, перейдем к парламентским делам?

— Ах-ах-ах, а то что? Отшлепаете? — вскакивает Адриан.

На этот раз никто уже и не думает сдерживать смех.

Я выжидаю, пока все не успокоятся.

— Раз вы так напрашиваетесь, Адриан, не стал бы этого исключать.

Снова смех, но на этот раз в адрес моего оппонента. Он плюхается в кресло и все оставшееся время чинит препятствия обсуждениям. Впрочем, как бы такое поведение ни досаждало, оно все же предпочтительнее дискуссии о флагелляции.

Совещание проходит гораздо спокойнее, чем я опасался, и на следующее я направляюсь уже более уверенно. Тем не менее на этот раз мне предстоит сессия в Палате общин, где меня будут окружать уже сотни коллег. Что ж, положительную сторону можно усмотреть в том, что так надо мной посмеются все разом. Лучше гильотина, чем долгое и мучительное кромсание на кусочки.

И все же, смекаю я, собственную участь можно смягчить прибытием в последнюю минуту, буквально перед самым призывом спикера к тишине. Снова нахожу временное убежище в мужском туалете.

Без двух минут три покидаю кабинку и направляюсь в зал заседаний.

Перед самым залом уже приходится бежать, поскольку у меня остается лишь несколько секунд. Слава богу, я благополучно успеваю, и сразу же за мной двери закрывают. Момент появления, судя по всему, подобран идеально. С ярусов кожаных скамеек по обеим сторонам зала доносится гомон сотен собравшихся депутатов. Выглядит так, будто каждый смог выкроить в своем расписании время для дебатов по иммиграции.

Пригнув голову, сворачиваю налево и крадусь по самому краю зала. Мое место на предпоследней скамье сзади. Без происшествий достигаю своего ряда, однако теперь мне придется протиснуться мимо нескольких коллег. Именно на данном этапе я более всего и открыт публике.

И действительно, меня почти сразу же замечают, и мое дальнейшее продвижение вдоль скамьи сопровождается громогласным улюлюканьем и свистом, несколько коллег-мужчин по пути хлопают меня по спине. Когда я достигаю своего места, все взгляды устремлены на меня. Если и существует возможность положить конец этой катавасии, то именно сейчас. И потому я делаю единственное, что приходит на ум, — отвешиваю напыщенный поклон.

Действенность приема превосходит все мои ожидания, и по залу уже разносится смех, а на моей стороне и вовсе аплодируют. Я с огромным облегчением усаживаюсь на место, и спикер открывает заседание.

Благодаря эмоциональности дебатов мое скандальное приключение на три долгих часа предается забвению. После сессии все мои мысли заняты выпивкой в «Фицджеральде», так что на работе я не задерживаюсь ни минуты. На сегодня все обсуждения инцидента закончены, а завтра, надеюсь, таковой уже станет прошлогодним снегом.