Принимая во внимание консервативно настроенного отца, спорить было бесполезно. Мама всегда занимала его сторону, поэтому в ее мечтах наше с Юри бракосочетание должно было пройти в старейшем синтоистском храме в Осаке – в Ситэнно-дзи.

Вчерашний ужин с Юри немного развеял туман в голове. Никакого благочестия в нашем будущем союзе не предвиделось. Но сейчас не время погружаться в проблемы. Зато, когда представится возможность, нужно будет покопаться в телефоне Юри.

А сейчас напротив меня сидела Айуми и, склонив голову набок, умильно разглядывала чашку с традиционными японскими узорами. Мне было сложно придумать повод встретится с ней, однако я все же одержал маленькую победу, раз она согласилась пойти в кафе после защиты магистерской работы.

Однако облик Айуми смущал меня своей нелепостью, в основном из-за теплой верхней одежды и отсутствия колготок.

Я старался не смотреть на оголенные колени Айуми, но тотчас отметил, что женские ноги – вид непризнанного искусства.

Десять минут назад девушка заказала облепиховый чай с печеньем и теперь с вызовом посмотрела мне в глаза, приглашая начать диалог и ожидая объяснений.

– Когда мы были в баре… – прервал я паузу. – Мне стало интересно узнать, откуда ты, но алкоголь взял верх, в итоге ты не смогла ответить.

Ее бровь выгнулись дугой.

Похоже, я веду себя как последний дурак.

– Мне до сих пор стыдно, – призналась Айуми, перемещая чашку по столу то вправо, то влево. – Я не должна была так поступать. Прошу прощения. – Она отодвинула стул и быстро встала из-за стола, чтобы поклониться.

– Не нужно. – Я поспешил заверить Айуми в том, что извинения не требуются, жестами показывая, чтобы она снова села и не привлекала внимания туристов. – В любом случае я рад с тобой познакомиться, мне нечасто удается зайти в бар и поболтать о всяких пустяках. Макото буквально затащил меня туда, к счастью, как выяснилось, не зря, – подчеркнул я. – Моя помощь пришлась как нельзя кстати.

Айуми налила себе облепихового чая, и я невольно вдохнул сладкий аромат горячего напитка.

Она сделала два неторопливых глотка, прежде чем продолжила беседу.

– Я родом из России, родилась в самом дальнем конце страны, если конкретнее, на Сахалине. Ты наверняка слышал об острове.

– Старое поколение называет его Карафуто, – кивнул я в ответ, припоминания уроки в старшей школе. – Дед моей матери принимал участие в Русско-японской войне, и, после победы, точнее, когда остров стал официальной частью японской префектуры, даже обосновался там. Но ненадолго. – Я сделал небольшую паузу, думая, как задать корректно следующий вопрос: – Значит, на Дальнем Востоке России живут такие же азиаты, как и мы?

Айуми слегка улыбнулась, но через секунду улыбка угасла, подобно тому, как маленький камешек исчезает в глубоком колодце.

– Мой отец был японцем, – пояснила Айуми, понимая, на что я намекаю. – Семьи бабушки и дедушки эмигрировали во Владивосток уже после тысяча девятьсот семнадцатого года, затем перебрались на Сахалин и с тех пор не уезжали. Дедушку я не видела, а вот с бабушкой провела все детство.

– Значит, ты японка, – сделал вывод я, невольно скользнув по ней взглядом.

Она пропорционально сложена, не слишком худая, но и не полная. Соразмерная. Но ее огромные голубые глаза были для меня загадкой.

– Вовсе нет, отец женился на обычной русской женщине. По рассказам папы, бабушка и дедушка сначала были против, но в то время выбирать не приходилось. Японская диаспора была маленькой, да и большинство молодых возвращалось на историческую родину. Поэтому можно сказать, что я полукровка, – заключила Айуми, допив чай, и сразу же облизала губы от остатков облепихи.

Я отвел взгляд, чтобы не казалось, что я засматриваюсь. Но я признаюсь, чем дольше Айуми говорила, тем сильнее мне хотелось ее узнать. Но вопросов сегодня мной уже было задано достаточно, хотя и странно, что девушка пока не интересовалась моей биографией.

Однако я решил кое-что уточнить.

– Айуми, прости, но давно ты пишешь о гейшах?

– Два года, – быстро ответила она. – Даже два с половиной.

– И чем же вызвано подобное любопытство?

– А почему ты спрашиваешь?

Похоже, разговор снова зашел в тупик, как и в прошлую встречу. Хорошо, что чашка Айуми теперь опустела и мою рубашку не обольют горячим чаем.

Но, если честно, я все же рассчитывал на то, что расшевелю Айуми. Так и получилось, и я наконец-то озвучил идею, пришедшую в голову еще десять минут назад.

– Я хочу предложить тебе работу, – заявил я.

Айуми недоуменно посмотрела на меня своими аквамариновыми глазами.

– Я не знаю о твоих планах после окончания университета, но думаю, ты могла бы быть полезной в нашей компании, – с уверенностью продолжил я, внимательно наблюдая за ее реакцией.

– В вашей? – переспросила Айуми, обдав меня недоверчивым взглядом.

– Я расскажу тебе все, если ты согласишься прогуляться со мной в одно замечательное место. Мы пойдем в квартал Ёсивара.

– Что? – Айуми вскочила со стула, скрип которого был слышен, наверное, на улице. – Ну уж нет, разговор и так затянулся, но… чтобы прямолинейно предлагать заниматься проституцией, это попросту неприлично, Такуми-сан!

– Что? Я же другое имел в виду! – Если я предполагал, что выйду из кафе в чистой и сухой рубашке, то, к сожалению, заблуждался.

Букет цветов, который я лично перевязал красивой лентой, Айуми швырнула мне прямо под ноги.

Но стоит заметить, с каждой минутой Айуми нравилась мне все больше и больше.

Яркий характер, незабываемая внешность.

Спустя двадцать минут уговоров Айуми согласилась проехаться до квартала Ёсивара. Пришлось убедить ее, что это «веселое» место давно утратило прежнюю репутацию и сейчас там никто не занимается проституцией.

– Сильный пожар в тысяча девятьсот тринадцатом году нанес кварталу огромный ущерб, а землетрясение в двадцать третьем году почти его уничтожило, – начал вдаваться я в подробности, пока мы ехали в машине. – Женщины промышляли этим ремеслом еще с периода Эдо, но в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году парламент запретил проституцию в стране, так что все публичные дома были закрыты.

Айуми молчала, задумчиво глядя в окно. Но потом задала вопрос:

– Ты учился на факультете истории?

– Нет, – поспешно ответил я. – Я закончил Чикагский университет, изучал право. Но история была моим любимым предметом в школе.

– Значит, ты работаешь в бывшем квартале красных фонарей, – заключила Айуми, продолжая прикрывать ладонями голые колени, на которых выступила гусиная кожа.

Мне тоже стало зябко.

– Не совсем. – Я помедлил с ответом. – Я хочу показать тебе наших работниц.

– Работниц? – внезапно засмеялась Айуми. – Если бы ты сейчас всю дорогу не твердил о том, что современный район не имеет ничего общего с проституцией, то меня бы это не смутило. А теперь мне начинает казаться, что ты пытаешься оправдаться.

– Айуми, – я придал голосу серьезности. – Знаю, у тебя нет поводов мне доверять, но в том, что я покажу, нет ничего противозаконного. Кстати, где твои колготки? – задал я наконец-то мучивший меня вопрос.

Сгущались сумерки, и улицы Токио постепенно изменились. Дневные краски потускнели, зато ночная жизнь набирала обороты, неоновые рекламные вывески перемежались светом фонарей, поэтому везде было очень светло, хотя небо давно затянуло пеленой облаков.

Но я никогда не была любителем ночного Токио. После пяти вечера цивилизованные горожане предавались распитию спитного. Многие сильно уставали на работе, а после расслаблялись в барах и, опьянев, могли уснуть на скамейке или на тротуаре по пути домой.

Однажды я даже перешагнула через такого захмелевшего служащего.

В России мои ночи всегда были спокойными и одинаковыми. Мы жили в маленьком поселке, где каждый знал друг друга, однако мы, мягко говоря, отличались от типичных обывателей, так что о нас часто судачили.