Телефон Вадима мирно лежал на полочке у кровати. Провод зарядки тоненькой змейкой белел в темноте. Тася протянула руку и поняла, что сейчас задохнется от ужаса. Сердце колотилось так, что закладывало уши, а пальцы стали совсем неживыми и слегка, как будто в нетерпении, подрагивали. Она потянула телефон на себя, и вдруг провод выпал из гнезда и с легким треском упал на пол. Тася замерла на месте, уверенная, что сейчас Вадим проснется и застукает ее. Большего стыда она и представить себе не могла! Но муж даже не пошевелился.

Когда наступило на удивление яркое и солнечное утро, Вадим проснулся сам, без будильника. Полежал несколько секунд с закрытыми глазами, а потом улыбнулся и потянулся за телефоном. Ничего. Только одинокий провод торчит из розетки. Пришлось даже свеситься с кровати: может быть, упал ночью на пол? Но нет, телефона не было, как не было рядом и Таси. Вадик бессильно откинулся на подушку и потер рукой лицо. Он сам этого жаждал и даже злился на чистоплюйство жены, а может быть, больше на себя — не по-мужски как-то получается, но в то же время, оказался не готов. Хотелось накрыться одеялом с головой и снова заснуть.

В квартире стояла звенящая тишина. Комнату заливал яркий солнечный свет, какой бывает только в конце зимы. Обычно такое утро радует и придает сил: пережили самое мрачное и темное время! Но не сегодня. Сегодня несмелые попытки весны напомнить о себе только раздражают. Вот как в такое радостное и светлое утро предстать перед Таськой, когда она всё узнала? Лучше бы было пасмурно и хмуро, под стать похоронам их семьи.

«А может быть, она уже ушла?» — зародилась смутная надежда. Но часы на стене показывали лишь семь утра. Совсем недавно, так же утром, они весело отсчитывали минуты и секунды, когда Вадим с Алёнкой, торопясь, перестилали постель.

Поморщившись, Вадим медленно встал, натянул футболку и домашние штаны и как был босиком пошел на кухню. Тася сидела за столом, на ее неподвижной прямой спине сквозь тонкую ткань выделялись худенькие лопатки. Рядом чернел злосчастный телефон. Она не обернулась, казалось, окаменела и превратилась в статую. Вадим откашлялся.

— Тася…

Ни звука, ни единого движения. «А ведь надо еще посмотреть ей в глаза», — в отчаянии подумал Вадим. Засветился экран телефона: булькнули сразу два сообщения подряд. Тася даже не повернула головы. Вадим неловко потоптался и молча стал заправлять кофеварку. Он раздраженно выдергивал фильтр, искал упаковку с кофе в шкафчике, гремел и ронял всё подряд, и злился, злился. На себя, на Таську, на всю эту дурацкую ситуацию, в которой очутился по своей, а, может, и не по своей вине. Просыпав несколько ложек кофе, Вадим чертыхнулся и резким движением отодвинул от себя всё, что вынул с полок.

— Ну что ты молчишь? — резко спросил он, так и не решаясь посмотреть ей в лицо. — Теперь ты всё знаешь. Давай, начинай истерику: как ты мог?! Все мужики — козлы… — передразнил он кого-то.

Стараясь успокоиться, несколько раз вдохнул и с шумом выдохнул воздух. Накатила невообразимая ярость: какого черта он должен оправдываться? Она сидит тут в позе святой, а он, конечно, гад и сволочь…

— Она родит тебе сына. Она так пишет почти в каждом сообщении, — мертвым голосом отозвалась Тася.

Вадим поморщился: опять за своё!

— Ты зациклилась на том, кто, где и сколько родит детей! — яростно заорал он, не заботясь, что слышимость в их доме была слишком хорошей.

Тася снова молчала, как будто произнесла одну фразу и снова ушла в себя. Вадим грохнул кулаком по столу. Тася вздрогнула, но на него не взглянула.

— Что ты корчишь из себя жертву? Я не виноват, что ты не можешь родить! У тебя навязчивая идея! А страдают все вокруг.

Он взлохматил волосы и прошелся у стола.

— Что мне оставалось делать, а? У меня дома нет жены! Есть манекен! Призрак! Озабоченный подсчетом дней до интима! Всё по расписанию! А жить когда? Я устал, понимаешь, устал!

— Но ты же тоже хотел ребенка, как и я, — словно на мгновение очнулась Тася и, наконец, посмотрела на мужа расширенными глазами. Под ними залегли глубокие синие тени. Вадим смешался на секунду, но злость придала ему сил.

— Хотел. Да. Но не такой ценой! Ты же говорить больше ни о чем не можешь! Ты помешалась на этой теме. Ты запретила моей беременной сестре приезжать к нам в дом! Это ненормально, Тася! Не-нор-маль-но, — четко и по складам произнес он.

Снова стало тихо. Вдруг соседей загудел пылесос: совсем с ума посходили? С утра-то пораньше…

— Уходи, — помертвевшими губами прошелестела Тася. — Уйди, пожалуйста.

По ее щеке тихо поползла одна единственная слеза. Капнула вниз и исчезла. Вадим это заметил. Он в бешенстве пнул табуретку, и Тася снова сжалась в комок, словно испугалась, что муж может ударить и ее. Но он лишь схватил со стола телефон и бросился в ванную, шибанув дверью так, что затрещал дверной косяк.

Включив холодную воду, он с наслаждением умылся и посмотрел на себя в зеркало. «Надоели все!» — пронеслось в голове. И тут на стиральной машине завибрировал, запел телефон: Алёна хотела знать, почему он до сих пор не прочитал ее утренние приторные нежности. Вадим нахмурился: ответит потом, еще сорвется и на неё. Лучше сейчас, конечно, уйти из дома. С остальным разберется позже.

Тася умерла. Хотя физически ее тело продолжало существовать и почти невесомо передвигалось по квартире, где всё напоминало о ее маленькой уничтоженной Вселенной. Произошел большой взрыв. Светило по имени Вадим куда-то закатилось, центр космоса опустел, а вместо него зияла большая и темная, а главное, пустая дыра. Почти такая же, как и в душе Таси.

Уже два дня Вадим не приезжает домой. Не пишет и не звонит. Но Тасе было всё равно. Она застыла в густой вязкой массе, как беспечная пчелка, залетевшая по глупости в каплю смолы. Сначала металась раненой птицей по квартире, но всё и всюду, каждая вещь, каждая мелочь напоминала ей о Вадиме.

В спальне она находиться вообще не могла, становилось трудно дышать, ей виделся Вадим самодовольно придерживающий за талию своего Олененка. Фото, которое она увидела в их переписке, запечатлелось в мозгу, как оттиск клейма на коже. Высокая стройная девушка улыбается в объектив, ее светловолосая головка лежит на плече Вадима, а нахальный взгляд, как будто подтверждает: это моё, не тронь! На заднем плане витрина ресторана «Милан».

Всю переписку Тася так и не осилила. Ее затошнило на первом же сообщении. Хотелось откинуть телефон в сторону и помыть руку, как будто схватила горсть опарышей — холодных, склизких, извивающихся. Но она продолжила трясущимися пальцами листать предложения, слова, буквы…

В глазах зарябило от бесконечной череды смайликов и сердечек. Тася и не подозревала, что ее такой умный Вадик может сюсюкать, как ребенок и пускать пузыри умиления по несколько раз за день.

На мгновение даже закралась мысль: а точно ли эти строчки пишет ее муж? Профессионал, знающий два языка в совершенстве и изучающий арабский, человек, закончивший институт с красным дипломом и защитивший диссертацию на тему «Имплицитность в заголовках и способы ее передачи при переводе», не может употреблять лексику необразованного подростка из глубинки.

Сплошные междометия и уменьшительно-ласкательные словечки от имени или названий животных и птиц, не хватало только насекомых. Когда замелькали фотографии, зачастую совсем откровенные, Тася не выдержала и аккуратно, как будто он мог взорваться, отодвинула от себя телефон мужа. Достаточно. На большее она не способна.

На кухонном столе, у вазочки с конфетами «Коровка» тонким золотым ободком сверкало обручальное кольцо. Всё убрано, нигде ни крошки. Да и откуда взяться грязной посуде, если Тася перестала есть. Она бы и не прочь, но в горле сомкнулась плотная пробка и не дает проглотить ни кусочка.

После того, как Вадик ушел из дома, она просидела на кухне еще несколько часов. Потом встала и собрала по дому все их снимки, вынула из рамок и равнодушно кинула в раковину на кухне. Немного подумала и добавила еще те, что хранились в альбоме. А потом подожгла. Плотная бумага горела плохо, неохотно и больше чадила. Но смеющиеся и счастливые лица Таси и Вадима корчились в огне и, постепенно исчезая, покрывались сажей. Остатки дорезала ножницами и выбросила в ведро. Потом тихо забилась в угол на диване, укрылась пледом и замерла, как будто нашла, наконец, для себя спасительную позу, в которой меньше болело.