— Повредился сильно, — устало шептала Галина Ивановна. — Еле спасли. Я у больницы ночевала. Молилась, к батюшке ездила…

— Что же вы мне не сказали? — тихо спросила Тася.

Свекровь молчала, только раскачивалась вперед-назад, будто продолжала бить поклоны.

— Тасенька…деньги нужны…умоляю! Всё, всё потратили, в долги влезла…Операция еще нужна, а то ходить не будет…Нога у него…нога вдребезги, — завыла она. — Спаси, умоляю! Негде больше…Помоги! Век молиться буду за тебя! Отдам всё до копейки, квартиру продам, а хочешь…хочешь на тебя перепишу! Только спаси сейчас…

Тася потрясенно смотрела мимо. Слова с трудом доходили до ее понимания. Она перевела взгляд на мать Вадима, и та вдруг, упала перед ней на колени и поползла вперед, хватаясь за ноги. С трудом удалось поднять и снова усадить в кресло. Тишину в зале нарушал только отдаленный шум улицы и заунывный, звенящий на одной ноте, вой постаревшей и измученной женщины.

Вместе они вышли на улицу. Уставший свет и не думал покидать город, хотя на часах было уже почти восемь вечера. За день, пока чередовались дождь и солнце, накопилась приятная свежесть, и большие и маленькие жители города не спешили разбегаться по домам.

На детской площадке еще вовсю резвились дети, как обезьянки они карабкались по лестницам и веревкам, спрыгивали со ступенек и весело слетали вниз с металлических блестящих горок. На скамейках расселись уставшие женщины, кто только что с работы, а кто целый день на домохозяйстве. Проезжали и парковались машины, откуда выходили мужчины налегке или вытаскивали из багажника тяжелые большие пакеты с продуктами.

— Знаешь Тасенька, как Вадик пошел? — вдруг сказала Галина Ивановна, сжав ее руку повыше локтя.

Тася остановилась и внимательно посмотрела на свекровь. Женщина стояла, скорбно поджав губы. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, мимо всех, как будто только она видит картину прошлого.

— Я полы мыла, а он сидел, играл на коврике. И вдруг уперся ручонками в пол, поднял кверху попу так смешно, покачался-покачался и встал. Он уже и до этого вставал, сильный был, — с гордостью улыбнулась Галина Ивановна. — Посмотрел на меня, а потом шагнул раз, другой, я так и застыла с тряпкой. А он улыбается, два зубика снизу…Я всё бросила, руки сполоснула, присела и маню его: мол, Вадик, иди, иди к маме…А он стоит и смеется. Сделал потом еще два шажка, да упал, скользко ведь было, пол мокрый, — словно извиняясь перед кем-то, сказала Галина Ивановна. — А я вот запомнила. Так и вижу теперь, как делает шаг, другой…

Тася медленно шла по тротуару, внимательно изучая серый влажный асфальт, вглядывалась в промытые трещинки и неглубокие лужицы, в которых плавали пыльца и мелкий мусор с деревьев.

Галина Ивановна, ссутулившись, брела рядом. Обычно она звонко цокала небольшими каблуками, но сегодня раздавалось лишь унылое шарканье подошв. Обе женщины — молодая и враз постаревшая — молчали. Галина Ивановна выдохлась и растеряла последние силы, а Тася мучительно думала, как такое вообще могло произойти с успешным и всегда удачливым Вадиком.

Всё также молча они дошли до метро и остановились. Галина Ивановна сжала обеими руками сумочку и, не мигая, уставилась Тасе в лицо. Глаза ее слезились, и она поминутно утирала их скомканной салфеткой. Пальцы дрожали, кривились губы, а в глазах светилась такая надежда и мольба, что смотреть в них было совсем невозможно.

Тася не знала, что можно сделать для своего ребенка. Не довелось испытать. Она могла ориентироваться только на книги и фильмы. Смутное представление о материнской жертве гнездилось в глубине сознания и только. Но что-то внутри подсказывало — матери, которая спасает свое дитя, отказать невозможно. Да и как тут можно отказать!

Она всегда по возможности помогала всем. Приютам и больницам, детям и взрослым, собирающим на лекарства и операции, погорельцам и даже бомжам. Не могла не откликнуться — пусть сумма небольшая, но вдруг человек сможет на эти деньги купить уж если не лекарство, то хотя бы что-то вкусное, чтобы жизнь не казалось совсем уж жестокой к нему.

Наверное, поэтому ее потянуло помогать в соцзащите. Своя боль, от которой некуда было деваться, направила позаботиться о других, кому еще хуже. Тасе что? Она здорова, руки-ноги на месте. Разбитая вдребезги душа? С этим можно жить. Просто не разрешать себе утонуть в боли и перестать ею упиваться. Не всегда получалось, но Тася старалась. В ней как будто поселились две сущности, и обе они боролись за сознание своей хозяйки. Тянули одеяло туда-сюда: одна хотела по привычке страдать, вторая кочевряжилась и хотела жить проще, легче, счастливее. Побеждали с переменным успехом.

Сомнений у Таси не было. Корысти тоже. Какая уж тут корысть? Неужели она заберет у родителей Вадима единственное жилье? У него ведь есть еще сестра, которая тоже росла в этой квартире, а сейчас снимает в другом городе, куда уехала по работе мужа. «А бабушка? — мысленно ахнула Тася. — Кто же теперь будет оплачивать ее нахождение в доме ухода?» Боже, сколько бед на них навалилось…

Галина Ивановна терпеливо ждала. Внутри была готова ко всему: никогда не любила она невестку, а жизнь-то вон как обернулась. Теперь готова валяться в коленях, ноги мыть и воду пить, лишь бы помогла. Не знала она, успела ли Тася купить жилье или нет. Ехала к ней наобум, потому что больше некуда.

Вадимчик сказал ей однажды, что не трогал никогда Тасины деньги, доставшиеся ей от бабушки, чтоб жилье себе могла она купить. Скривилась еще тогда: чистоплюй. Тася для нее всегда была пустым местом, она и в голове не держала, что ей могут быть нужны деньги и место, где жить. Потому что Тася была прозрачным духом — ни рыба, ни мясо, да еще и бесплодная. Как тут будешь относиться к ней, как к живому человеку из плоти и крови? Ее и в квартире-то заметить было трудно. И на людях нечего показать.

А теперь вот как. Приходиться и унижаться, и слезы перед ней лить. Пусть. Пускай! Лишь бы сыночек поправился и смог, как тогда в детстве, сделать шаг, другой…А она, она всегда будет рядом — поддержит и приласкает. Кто, если не мать?

С вертихвосткой его что-то не вышло, разругался он с ней, теперь вот вся надежда на эту девочку. Безотказную. «Поможет, — успокаивала себя Галина Ивановна, — как не помочь? Не чужие ведь…Вадик вон, сколько для нее делал, она и горя не знала. Поможет…»

— Сколько нужно, Галина Ивановна? — донесся до нее Тасин голос.

Внутри всё затряслось от радости: значит, есть деньги, есть! Значит, не успела она их потратить… «Тебе Матерь Божию, хвалим…» — зашептали губы.

— Триста восемьдесят тысяч, Тасенька…

— Хорошо.

— Сложная операция, Тасенька, а может, и не одна. Врач сказал, сразу не спрогнозировать, — засуетилась Галина Ивановна, — а еще уход и сиделка. В общей палате полежи-ка… Нервный он такой стал. Вот и взяли ему отдельную, плюс сиделку наняла. А как же? Сил-то у меня нет его таскать, да помогать. А потом центр реабилитационный, ох, как там дорого — еще триста тысяч… Но это потом уж, потом…У тебя и денег-то таких, наверное, нет, бедная моя… Ох, Тасенька, прости меня, прости, что кровные забираю, но отдам, всё-всё отдам! Вот тебе крест! — и женщина начала неистово креститься, глядя горящими глазами.

Тасе стало неловко, мимо проходили люди, посматривали с любопытством. Разболелась голова, и хотелось как можно скорее остаться одной.

— Доктор говорит, без реабилитации и специалистов не обойтись. Но это потом, потом… — снова зачастила свекровь. — А уж как Вадик поправится да работать начнет, всё до копеечки верну, ты уж не сомневайся! Главное, чтобы пошел, как тогда в детстве… — повторила она опять.

— Завтра. Я зайду в банк и заеду к вам, — сказала Тася.

Она очень устала. От Галины Ивановны, от ее мольбы и заверений, от всей этой ужасной ситуации, к которой она сама, казалось бы, не должна иметь никакого отношения. Настоящее виделось ей волной цунами, которая вздыбилась внезапно и вот-вот снесет, сокрушит в прах всё, что с таким трудом выстроила Тася за эти месяцы.