– Каким свидетелем? – Ингибаро возвёл на коллегу ясные голубые глаза в обрамлении длинных золотистых ресниц. – Ты о чем?

Туано хмыкнула и отступила.

– Я много работал, я устал, – Бурно пожал плечами. – Пойду, проветрюсь, с шурином поболтаю в кое-то веки вот так, без прибамбасов… Да, в его рабочее время, а что поделать! Он у меня занятой. Шутка ли, – Ингибаро сделал большие глаза, – начальник космопорта!

– Теперь я особенно хорошо понимаю, почему в федеральную полицию так не любят приглашать местных, – Туано с усмешкой только покачала головой. – Шурины, братья, сестры… Кто у тебя ещё на подхвате, малыш?

– У монаха нет дома, потому что весь мир – его дом, – пропел-процитировал Ингибаро одно из изречений священной книги «Аштази», – у монаха нет семьи – потому что каждый, кого он встречает – его семья… Ты моя семья, Туано!

Он подмигнул коллеге. Туано прикусила губу. Чешуйки на её щеках встопорщились ещё больше и потемнели, выдавая волнение. Ингибаро ценили не только за аналитические способности. На своей родной планете он был как рыба в воде, и легко проходил туда, куда ксеносам путь был строжайше запрещён. Нет, федеральный кодекс, конечно, позволял накласть на местные правила, законы и предрассудки, но Гелиопея и так была нелюбимой территорией Конфедерации за бесконечные межрасовые конфликты и войны. И провоцировать их по личному усмотрению агентам не дозволялось. Ингибаро приглашали, когда нужно было сглаживать острые углы, добыть информацию мягким путём или организовать встречу с религиозными лидерами, отказывающимися вступать в диалоги с «непосвящёнными». И все это – без лишней нервотрёпки и за штатный оклад старшего аналитика.

А Бруно – Бруно был влюблён в свою планету, как иные бывают влюблены в свою женщину. В своё время он отказался и от военной, и от политической (и да и чего греха таить – преступной) карьер, чтобы стать «амшати» – монахом-в-миру, монахом, живущим вне стен монастыря. Это было почётно и совершенно не расходилось с профессиональной деятельностью полицейского. «И монахи и полицейские придерживаются одних целей, – смеялся Ингибаро. – Они берегут миропорядок и следят за исполнением законов».

Неписанное правило гласило: доверяешь – доверяй. Все их тщательно продуманные, согласованные и простроенные схемы не сработали ни с «Митсао», ни с «Тихоходным». Кто его знает – а вдруг Ингибаро удастся то, что не удалось другим агентам? Туано руками пригладила непослушные чешуйки, расслабляясь и гася эмоции.

Старший агент Чен сидел на столе, прислоненный к декоративной вазе, и профессионально держал эмоции при себе.

***

В комнате было совсем темно. Свет исходил только от алых на чёрном фоне колец мишени дартса. К мишени дротиком был прикрёплен листок, на котором чёрным маркером от руки был нарисован мальчишеский портрет. Талантливо нарисован. Тёмные блестящие глаза, длинные бархатные ресницы… Острый подбородок чуть вздёрнут, волосы распушились под порывом ветра. Нарисованный мальчишка смотрел не на зрителя, а куда-то вверх, словно наблюдая за полётом птиц в небе. Рот приоткрыт в удивлении. Выражение лица одновременно и мечтательное, и восхищённое…

Либкиндеры прошерстили все детдома, все приюты, перетряхнули все запасники, чтобы подыскать капризному клиенту то, что нужно. Скунс (он же автор портрета) придирчиво изучил все присланные видеоматериалы. И, кажется, нашёл.

Тонкого стройного мальчишку с мечтательной искрой в глазах, улыбчивого и лёгкого. С россыпью редких веснушек и длинными, густыми –как крыло редкой маленькой птички – ресницами.

Одним словом – того самого.

Чем больше Скунс пересматривал минутный ролик, тем больше в этом убеждался. И тем больше его хотел.

А исполнители облажались.

Скунс сгрёб со стола с десяток дротиков – тонких, блестящих и одновременно тяжёлых и смертоносных, и принялся с остервенением метать их в лицо нарисованного мальчишки. Дротики со смачным стуком входили в доску до самого основания.

Долбоёбы хреновы… Никому верить нельзя!

Он был уверен – мальчишку угробили по дороге. Не довезли. Гориллы косорукие. Или перекололи наркоты. Или он задохнулся в каком-нибудь ящике, куда его засунули и забыли вовремя проверить. Или не уследили, и он погиб при нелепой попытке сбежать.

Когда Скунс действовал сам, таких тупых уёбищных ошибок не было. У него вообще никогда не было ошибок.

Эти, конечно, извинялись. Лебезили, обещали золотые горы. Послал их на хрен.

Те струхнули по-настоящему, прислали компенсацию.

Двух близнецов. Похожих на его мечту, как поросята на ангела. Визжали, по крайней мере, также.

Одного он порезал на месте прямо на глазах у его брата. Но легче не стало.

Второго отдал Саше. Саша скучный. Просто пристрелил. Зато сразу стало тихо.

"Ваши извинения приняты", – сказал Саша бледным шестёркам, которым поручили доставить компенсацию.

Дротики в руках закончились.

Скунс лёг щекой на круглый журнальный столик. Обнял каменную столешницу. Темнота облепливала со всех сторон, наваливалась бетонной плитой. Сами собой скользнули из уголков глаз солёные дорожки. Слезы нелепо скатывались на кончик носа, а оттуда на стол.

А вот его бы он даже пальцем не тронул. Он бы сдувал с него пылинки, носил на руках, выполнял бы любые желания! А теперь они никогда не увидятся. Никогда-никогда…

Ну почему, почему, почему, почему ему так плохо?!

***

Бип! Бип! Бип!

Проснулся Джекканти от того, что у него под ухом жужжал и сигналил комм.

– Вставай, юнга! Дежурство проспишь! – раздался насмешливый голос искина. – Сейчас третья вахта, время десять сорок пять. Экипаж возвращается через час. Старт – в двенадцать тридцать. Через тридцать минут у тебя дежурство в столовой.

– Какое дежурство? – Джекканти кое-как разлепил веки, сел, потёр глаза, с недоумением разглядывая непривычную обстановку. Из-за того, что спал в одежде, тело казалось липким и мятым.

Амега в спальне уже не было. В каюте медленно прибавлялся свет, но все равно переход от сна к бодрствованию получился слишком внезапный.

– Плановое, утверждённое! – сверхжизнерадостный голос искина больше удручал, чем бодрил. – Боцман в пять двадцать назначил, старпом в пять двадцать два утвердил.

– Ого, – оценил Джекканти, нашаривая ногами ботинки. – И что я должен делать?

– Слушаться. В столовой и на камбузе – кока и помощника кока. В жилой зоне –боцмана и стюарда. В медотсеке – бортврача. В технической части – вахтенного бортинженера, оператора или техника. Везде и всегда – капитана и старпома, в их отсутствие – второго и третьего помощников. Чего не догнал – спросить у искина!

Джекканти вышел в гостиную. Амега сидел за столом, полуприкрыв глаза и курил. На столе перед ним стоял поднос с пустыми чашками и пепельница.

– Пап, а мне Оксана сказала, что у меня сегодня дежурство! – мальчишка невольно разулыбался, сам не зная почему.

Амега машинально кивнул, едва взглянув на мальчишку, и, не выпуская сигареты, с силой потер переносицу кончиками пальцев.

Джекканти ещё немного потоптался на месте, не зная, что сказать и смущённо нырнул в уборную.

Вышел оттуда минут через двадцать умытый и очень задумчивый. Пока он приводил себя в порядок, Оксана не только подробно объяснила, как пользоваться санузлом на судне, а заодно прочла мини-лекцию о состоянии жидкости в невесомости.

В каюте ничего не изменилось, Амега сидел в той же позе.

– Посуду забери, – участливо подсказала Оксана мальчишке.

Дежурство можно было считать открытым.

Сонный Вандай очень обрадовался помощнику и отправил Джекканти накрывать на столы. Все блюда выставлялись в закрытых металлических чашках. Содержимое чашек было для всех одинаковым, кроме двух порций.

– Вот эту – бортврачу, – пояснил Вандай. – Он у нас эделгиец, мяса не кушать совсем. А эту на первый стол…