Я медленно зашагал в следующий вагон. Больше всего на свете мне хотелось сбросить этот звонок и вернуться к уютной тишине, окутывающей меня, как теплый плед, еще несколько мгновений назад.

Без проблем открыв дверь, я вошел внутрь и с удивлением обнаружил, что все сидения в этой части состава были неестественно согнуты или разломаны, а некоторые просто валялись на полу с пробившими обшивку пружинами навыворот. Я закачал головой, сетуя на вандалов, и зашагал дальше, к вопящему телефону.

Звук доносился из кабинки проводника. Я нахмурился. Неужели он так крепко спит, что не слышит мелодию? Разозлившись и гневно подлетев к его месту, я без стука ворвался внутрь. Снова никого. Только мой телефон в оранжевом чехле, разрывающий себе динамики темой из старенького сериала, который я в детстве, еще до Пробуждения, смотрел с отцом. Он лежал на столе у вычищенного до блеска окна, в котором хорошо отражалось мое слегка уставшее лицо. Я схватил сотовый и посмотрел на его экран.

Абонент «Элиза».

Ну уж нет. Я не хочу с тобой разговаривать. О чем нам вообще с тобой говорить?

Мой большой палец нажал на красную кнопку «Сброс», но ничего не произошло. Еще раз. И еще. Телефон звонил все громче и громче. Каждая нота вгрызалась в меня, как мелкая пиранья, причиняя дискомфорт. Я продолжал долбить пальцем по кнопке отмены. Когда звонок стал визжать настолько, что звуки слились в шипящую какофонию, я не выдержал и бросил его прямо в окно. Телефон замолчал, а по окну разошлись трещины.

Я раздраженно выдохнул и почти развернулся, чтобы снова окунуться в блаженство тишины, но резко остановился.

Взгляд зацепился за отражение. Я посмотрел на себя еще раз: стекло треснуло на уровне моего левого глаза и медленно, но верно продолжало покрываться кривыми линиями, аккуратно воспроизводя силуэт моего тела. Я подошел поближе и наклонился, не совсем понимая, что происходит.

В этот момент грудь разорвала жгучая боль. Мои ребра проткнуло что-то невероятно острое, из-за шока я не мог даже взвыть от боли и просто наблюдал, как лезвие прорывается сквозь мои внутренности и выходит где-то в области сердца. Я быстро заморгал и, открыв рот, посмотрел на отражение в стекле. За моей спиной стоял коротышка с мертвецки белым лицом и пустым взглядом. Он смотрел мне в глаза.

Мне хватило сил на мысль о «Пренебрежении болью» – и по рукам полился знакомый белый свет. Однако спустя пару секунд мои руки начали светиться темно-фиолетовым, который покрывал белое свечение, не оставляя от него и следа. Я еще раз посмотрел на себя через окно. Мое лицо покрывали ужасные шрамы, а глаза, как и руки, горели фиолетовым огнем. Боль от разорванной грудной клетки достигла своего пика, и меня охватил животный ужас.

В глаза ударил солнечный свет, и я проснулся под писк аппарата для мониторинга биения сердца.

С усилием приоткрыв веко, я еще какое-то время пытался сфокусироваться на картинке перед собой, и спустя несколько секунд размытые формы начали принимать очертания больничной палаты. Просторное помещение было залито солнечным светом, который пробивался внутрь через широкие окна справа от моей кровати. Лучи попадали на только вымытый мокрый пол, отчего тот приятно поблескивал. В дальнем конце комнаты с левой стороны стоял небольшой белый столик с парой стульев, за которым могли разместиться посетители и оставить на нем какую-нибудь открытку с пожеланиями о выздоровлении и неизменные апельсины. Сейчас он был пуст.

Палата выглядела дорогой. На противоположной стороне от меня находилась огромная плазма. Под ней – бежевая тумба, с обеих сторон которой стояли симпатичные, но довольно блеклые цветы в больших светлых горшках высотой где-то около метра. На стенке позади кровати была разнообразная медицинская аппаратура, удобно выдвигающаяся и компактно складывающаяся с помощью длинных кронштейнов. Все здесь было сделано для спокойствия и отдыха пациента, а мне, видит бог, как раз это и было нужно.

У подножия кровати стояла полная медсестра в розовой униформе и что-то напевала себе под нос. Она запустила руку мне под одеяло и, нашарив нужный предмет рукой, убрала утку.

Я попытался пошевелить своей мокрой от холодного пота головой, чтобы дать ей знать о том, что пришел в себя, однако все мои потуги остались незамеченными. Женщина, одним движением развернувшись на месте, словно какой-то солдат, унеслась восвояси вместе с продуктами моей жизнедеятельности. Я же закрыл глаза и физически ощутил, как ко мне возвращаются чувства, а вместе с ними – и боль, с которой я засыпал в последний раз. Теперь она была не такой острой и беспощадно навязчивой. После множества больничных процедур, которым меня подвергли, пока я был в отключке, ее можно было стерпеть.

Значит, люди Фридриха все-таки успели меня найти. Впрочем, после целой полосы неудач в тот день мне по праву полагалась хотя бы щепотка везения. Интересно, схватили ли они Родиона? Что скажет отец, когда узнает, что я проснулся? Плевать. Вряд ли со мной произойдет что-то более ужасное, чем недавние события. А что до старика – наверняка карающая рука отца уже на всех парах несется к его голове.

Кстати, о конечностях. Я пошевелил онемевшей рукой, и спустя пару минут активных микродвижений она начала слушаться меня, как и прежде. С левым глазом по-прежнему были какие-то проблемы. Однако если раньше я словно временно потерял способность видеть им, то теперь перед ним стояла полная темнота. Я не знал, хорошо это или плохо.

Ощупав лицо, я подтвердил свою догадку: весь мой ангельский лик после приключений в мертвом городе был перемотан бинтами. На месте левого глаза находилась толстая ватная повязка, которая выделялась на общем фоне. Я кое-как умудрился глянуть вниз и увидел, что грудь тоже была крепко зафиксирована на месте.

Видимо, Блуждающий все-таки переломал мне ребра тем броском. Или я это сделал сам, когда кубарем несся по склону? Отвратно.

Страшнее всего было набраться храбрости и посмотреть на ноги. Я чувствовал, как они ноют от бедер до ступней, но переживал, что это фантомные боли от конечностей, которых уже нет. В голове всплыла торчащая, измазанная кровью кость, и я дрожащими руками потянулся к одеялу.

Никогда не думал, что буду так рад видеть гипс на своем теле. Переломы выглядели ужасно; оставалось лишь надеяться, что я смогу ходить на своих двоих после реабилитации и не стану хромым. Стоило мне об этом подумать, как к боли от многочисленных переломов добавилась еще и мигрень.

К этому моменту я пожалел о том, что меня никогда не привлекала тема мазохизма, и решил активировать «Пренебрежение болью», чтобы наконец-то отдохнуть.

– АААААААААА!

Все пошло немного не по плану, и я заорал от усилившейся в разы боли, раскинувшейся по всему телу.

Та попискивающая штука, что мерила мой пульс, по всей видимости, в свободное от больницы время подрабатывала барабаном на фестивалях электронной музыки. Вместо размеренных писков она быстро долбила у меня над ухом, давая врачам знать, что с пациентом произошла какая-то беда. В ней правда не было никакой надобности, так как я своим ором, должно быть, разбудил половину больничного крыла.

И действительно, не прошло и минуты, как в коридоре раздался топот. В палату влетели уже знакомая мне медсестра и тучный лысеющий врач в очках, на лбу которого довольно мерзко собрались несколько капель пота, никак не желающих двигаться с места.

Они испуганно уставились на мое перекошенное лицо. Я быстро деактивировал ауру – боль ушла так же внезапно, как и пришла. Аппарат тоже постепенно вернулся в свое изначальное состояние.

Медперсонал, тем не менее, засуетился, и врач что-то сказал медсестре, которая бросилась проверять показатели на приборах. Затем он подошел ко мне.

– Что произошло? Вам больно? – он словно несколько переигрывал с обеспокоенностью моим состоянием, особенно когда аккуратно положил руку мне на грудь и очень уж сочувствующим взглядом посмотрел мне прямо в глаза.

– В-все прошло… занимался самолечением… – пошутить лучше мне мешали те самые злополучные капельки пота на его лбу, что перетягивали все мое внимание на себя.