Я проснулся с мокрыми от пота волосами и пульсирующей болью в голове. В палате царил полумрак, и лишь свет из больничного коридора, который пробивался через полупрозрачную стеклянную вставку в двери, позволял мне хоть что-нибудь рассмотреть в темноте.

Меня бросило в жар, все тело ощущалось ватным, а внутри, казалось, попеременно болит все подряд. Ощущение было до того странным, что подгоняемое температурой воображение тут же нарисовало образ копошащихся во мне червей, медленно забивающих собой все мои внутренности, отчего мне сразу стало дурно. Я попытался глубоко вдохнуть, чтобы хотя бы немного привести себя в чувство, однако меня остановила острая боль в груди, не дающая вобрать воздух в легкие до конца.

Онемевшей рукой я потянулся к своему лицу, чтобы поправить пропотевшие бинты и повязку. Пройдясь рукой по щеке, я удивился тому, что на ней осталась какая-то влага. Неужели мне настолько жарко? Я посмотрел на ладонь и замер: она вся была измазана кровью. Мой пересаженный глаз кровоточил.

Что за?.. Что со мной?!

Глаз не прижился, поэтому моя иммунная система сходит с ума? Сомневаюсь, что меня бы оставили вот так на ночь без присмотра, если бы мое состояние не было стабильным и существовал риск столь скорого отторжения.

Проклятие какое-то… Вот только единственный, кто сможет меня проклясть, – это я сам.

Испытывать удачу и снова использовать «Пренебрежение болью» я точно не рискну, а регенерация должна была работать еще со вчерашнего дня.

Хотя, если подумать, один навык уже сработал в точности до наоборот. Что мешает перестать нормально функционировать и другому? И если «Пренебрежение болью» заставило меня прочувствовать боль в ее пиковом состоянии, то обратным эффектом навыка регенерации, который медленно излечивал все мои раны, должно стать их медленное усугубление, вплоть до некроза. Я деактивировал ауру, и за считанные секунды узоры сошли с рук. Возможно, я слишком тороплю события, но в остальном ничего не изменилось.

Я потянулся пальцем к красной кнопке вызова медсестры около тумбочки, где лежал телефон. Кнопка клацнула при нажатии и засветилась красным; мне оставалось только уставиться в потолок и ждать.

Шли минуты. Стены пустой, темной палаты стали давить на меня. Врачи, видимо, не спешили.

Что вообще происходит с моими аурами? Да, я, конечно, не был хоть сколько-нибудь сильным Пробужденным, но что теперь? После того, что произошло в склепе, я не могу использовать даже то немногое, что мне раньше было доступно?

Меня затрясло.

Всю свою жизнь я задавался вопросом, что может быть хуже, чем атрибут «Уроборос». Похоже, ответ лежал на поверхности – отсутствие силы как таковой.

Где врачи?

Дрожащей рукой я потянулся к телефону. Меня накрыла самая настоящая паника. Худшая из всех, что со мной случались. Мне стало казаться, что я снова в том пустом доме в мертвом городе. Один. И никто не мог мне помочь.

Я разблокировал телефон. Свет от экрана придал мне немного спокойствия.

Даже не глядя на список пропущенных звонков, я заранее знал, что он будет пуст. Однако я все же проверил его. Холодная белая цифра «0» на экране въелась мне комом в горло, который оставалось только проглотить. Хорошо. Если никто до сих пор не попытался со мной связаться, я могу сделать это сам. Уверенным жестом я свайпнул вправо и уставился на список контактов. Правда, как ей и свойственно, была жестокой. Я глядел на экран телефона пустым взглядом, в руки пришла еще большая нервная дрожь, а с ней – и осознание того, что звонить мне, собственно, и некому.

Я начал перебирать пальцами, чтобы успокоиться.

Да как я мог успокоиться? Это уже смешно! Я сейчас лежу в дорогущей больнице, а не в заброшке с монстром за стеной, и, тем не менее, даже здесь мне никто не спешит на помощь. Сколько времени уже прошло? Пять минут? Десять? Где черти носят врачей?

Раз за разом мне приходится ждать, пока кто-нибудь соизволит прийти и помочь мне. Такой расклад начинает порядком надоедать. Да и толку от такой помощи…

Да и почему я вообще кого-то жду? Когда это мне помогало? Даже люди моего собственного отца шлялись непонятно где, когда смерти почти удалось устроить со мной рандеву. Если им так плевать на меня, то зачем было вообще спасать?

Я заскрипел зубами. Во мне появилось одно чувство, которое оказалось сильнее страха. Злость.

Я злился на отца, злился на врачей, злился на службу безопасности, но больше всего – на самого себя. Потому что все это время я был идиотом. Даже поехав в столицу, я надеялся, что просто разрушу планы двух влиятельных кланов, которые они строили не один год, а с последствиями кто-нибудь разберется за меня. Думал, что отец просто отошлет меня куда подальше или выдаст за какую-нибудь невзрачную девицу, и не особо переживал по этому поводу. Да, мои действия могли довести оба клана до состояния войны, но, эй, это ведь сущий пустяк! Кто-нибудь разберется за меня! Пустой список пропущенных звонков был не заслужен, а закономерен.

Тебе ведь все всегда должны помогать, спасать и вытирать слюни, да, Марк?

Черт подери. Давно пора было осознать, что я не маленький мальчик, которому волшебный камень показал не то, что ему хотелось. И свою кашу мне придется расхлебывать самому, а заварил я ее три дня назад очень и очень густой. И вариантов у меня теперь довольно мало: либо стать послушной тряпкой, ждущей, пока за нее разберутся, отчего я изначально и бежал, либо наконец-то хоть немного повзрослеть и взять судьбу в свои руки.

Мой кулак крепко сжался. Больше я не ждал врачей. Почему-то мне резко стало на это плевать.

Больница. Кабинет главного врача. Немного ранее.

– Почему он до сих пор жив?!

Ибрагим Штейн уже более 20 лет работал в кабинете с красивой табличкой «Главный врач». За это время он много к чему привык: бюрократия, бессонные ночи и всякие абсурдные указы сверху давно стали для него естественной средой обитания, в которой тот чувствовал себя спокойно, как рыба в воде. Разумеется, за такой срок невозможно не выработать собственный свод правил, и у Ибрагима он был довольно длинным. Сотня неписаных хитростей, уловок и принципов теснилась в голове у врача, помогая ему оценивать каждую ситуацию, что не попадала под четкие рамки учебников и регламентов, и выносить из нее исключительно выгоду. Одно из таких правил и привело его к ситуации, в которой он сейчас оказался.

«Рискуй только при максимально выгодном предложении». Многие коллеги считали, что, будучи главврачом, он тянет взятки из всех, из кого только может. Безусловно, он не был чист на руку, однако… из всех? Да на что ему сдались бесконечные потоки конфет, шоколадок и «благодарностей», которыми его пытался засыпать каждый второй пациент или его родственник в больнице? Или жалкие гроши, которые ему предлагали за то, чтобы какая-нибудь престарелая обладательница квартиры в центре не дожила до рассвета? Неужели все эти проходимцы так низко оценивали его? Каждый раз, выгоняя какого-нибудь незадачливого внучка из своего кабинета, Ибрагим ощущал, как страдает его гордость. Он знал, что если и подвергнет себя риску, то только при таких условиях, когда ему и в голову не придет мысль о том, что он продешевил.

Тем привлекательнее оказалось предложение, поступившее к нему несколько дней назад: убедиться, что травмы Марка Ротта точно несовместимы с жизнью.

– Объясни мне, почему он еще жив? – Ибрагим поправил очки и, слегка успокоившись, посмотрел на медсестру, растерянно сидевшую в кресле напротив его стола, сложив руки на коленях.

– Я не знаю. Его сердце останавливалось трижды. Да его привезли едва живым. Я понятия не имею, каким образом он вообще вышел из комы, – девушка уже несколько раз успела пожалеть, что ввязалась в дела Ибрагима, а учитывая, что пациент пришел в сознание, было вообще непонятно, как им теперь выполнять свои «обязательства».