Родион начинал заметно злиться. Лечение не действовало: он смотрел на своего сына и понимал, что как бы сильно его ни любил, перед ним лишь блеклая полуживая копия того, кого он когда-то запечатал в этот самый склеп своими руками.

Бывший сосуд начал дергаться еще больше, мешая попыткам Родиона себя восстановить. Рита принялась наивно успокаивать его, а ее муж применил ту самую силу оранжевого цвета, с помощью которой сломал доски в заборе и мои ноги. Он крепко, почти с ненавистью, вжал сына в пол, сам не зная, что собирается сделать. Парень принялся выть, как собака, которой наступили на хвост, что только сильнее вывело из себя его отца. Рита с ужасом посмотрела на старика и начала бить его по плечам. Осознав, что хватка Родиона от этого никак не ослабевает, она принялась умолять его отпустить сына и попыталась закрыть его своим телом.

Мужчина посмотрел на нее, и в порыве гнева наотмашь ударил левой рукой. Усиленный удар откинул Риту на несколько метров, словно она была тряпичной куклой. Старуха упала на ступеньки, ведущие к алтарю, и больше не поднималась. Полумертвый сын все никак не прекращал выть. От действий старика его вой стал больше походить на хрип.

Я посмотрел на свои руки: темно-фиолетовые узоры с них почти сошли. Терзания души почти прекратились, однако вместе с тем ко мне вернулась старая добрая боль от переломанных конечностей, выколотого глаза и множества других повреждений.

Голова начала разрываться как от мощнейшей мигрени, все тело ощущалось ватным и слабым, однако я все же попытался опереться о край склепа, чтобы выбраться наружу.

Мерзкий хрип парня резко прекратился, после чего Родион отпустил мертвое тело и какое-то время еще сидел над ним. Спустя какое-то время он медленно распрямился и быстро оглянулся назад. Сначала он посмотрел на меня, медленно вылезающего из каменного гроба, затем его взгляд упал на тело жены с разбитой головой, лежавшей на лестнице в луже крови.

Он обреченно подошел к ее телу, словно уже понимал, что она мертва. С тяжелым взглядом Родион водрузил ее на себя, после чего развернулся и посмотрел на меня.

Я в панике посмотрел на крышку склепа, где лежал его сын. Этой крышкой он сейчас мог закрыть меня, однако Родион по какой-то причине решил этого не делать.

Скорее всего, ему уже просто было все равно.

– Уроборос? – спросил он меня, и так зная ответ.

Я ничего не ответил.

Мы еще какое-то время смотрели друг на друга. Затем он поправил тело жены у себя на одном плече и водрузил сына на другое, после чего зашагал прочь из церкви. Не представляю, о чем он думал и что чувствовал.

Уверен я был только в одном: мне его не жаль. Сколь бы ни был печален тот факт, что ему пришлось запечатать внутри этого гроба своего сына, я здесь не при чем. Я несколько раз за день смирился со своей смертью в самых разных ситуациях, и все они – по вине этого полоумного ублюдка. Он получил свое наказание за попытку играть с энергией и людьми.

Я смотрел ему в спину со злобой и презрением. Затем, опершись на руки, я, несмотря на боль в ногах, смог перекинуть себя через край склепа.

Первым делом я попытался активировать ауру «Пренебрежения болью», но энергетический коктейль в моем теле и каша в голове свели на нет все попытки обезболиться. Следующей мыслью было достать телефон и позвонить хоть кому-нибудь, ведь если я не погиб от запечатывания в склепе, это еще совершенно не значит, что меня не добьет обычная потеря крови.

Мое сознание не справлялось, в моем восприятии все происходило как в замедленной съемке. Я дрожащей рукой ощупал карманы джинс, и в памяти звуком разбитого стекла раздался удар телефона об пол возле входа в церковь. Там я его уронил. Я попытался ползти, очень медленно, и пока мне это удавалось.

Люди склонны врать самим себе, особенно в стрессовых ситуациях. Вот и я как-то смог поверить, что если буду достаточно активно тащить себя на руках, то обязательно доползу куда-нибудь, где мне окажут помощь.

Один метр в моем состоянии был за 10, каждое движение отдавалось жуткой болью, в рану на груди забилась грязь, а на лице вздулись вены. Но я продолжал отчаянно продвигаться к уличному свету за этим огромным входом в церковь.

Я смотрел на него и разговаривал сам с собой, в бреду пытаясь убедить себя, что все будет в порядке. Осталось еще немного, только бы добраться до телефона, который лежит так близко…

Когда я приблизился к распахнутым дверям, в глазу начало темнеть. Медленные движения стали практически черепашьими, и если раньше мне было очень тяжело двигаться, то теперь стало просто невозможно.

Преодолев порог, я увидел ночной небесный свет и почувствовал свежий воздух, который не мог вдохнуть легкими из-за жуткой боли в груди. Я добрался до ступенек, по которым меня совсем недавно сюда тащили, и нелепо скатился вниз, как пьяница, которого выбросили из бара.

Я упал на спину в метре от телефона и уставился в небо.

Глаз закрылся как будто сам по себе.

Последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание, – это шум переносной рации где-то неподалеку, из которой донеслось простое:

– Шеф, кажется, мы на месте.

«Верхушка» клана Роттов редко собиралась в полном составе. Глава, семья старейшины, родственники рангом поменьше, влившиеся в клан родственники покойной жены, советники каждого из перечисленных, высокие чины. Всего больше 20 человек, и, разумеется, хоть у кого-нибудь из такой толпы случались неотложные дела в другом городе или находились другие уважительные причины не появиться на очередном совещании.

Но не в этот раз. Повод для собрания был слишком важен, а потому Алекс, глава клана Ротт, убедился, что увидит перед собой каждое из этих лиц. И на каждом из них так хорошо знакомые ему холод, деловитость и отстраненность.

Люди такого уровня не собираются в случайном месте. Собрание проходило в «Черной башне» на 79-м этаже, в одном из самых дорогих конференц-залов в стране. Обитые дорогой кожей кресла отражались в вымытом до блеска панорамном окне, из которого открывался вид на центр города.

Дорогое помещение, дорогие костюмы. На столе бутылки самой дорогой минеральной воды – не просто водичка с пузырьками, а натуральный продукт с кучей целебных свойств.

И люди здесь вели себя соответственно. Это не семейное торжество, не общий праздничный ужин, где можно позволить себе эмоции. Это собрание, и здесь говорят о делах.

– Я рад видеть вас всех здесь сегодня, – медленно начал Алекс, когда за последним из прибывших закрылась дверь. Формальные слова. Был ли он рад? Определенно нет.

– Как вы знаете, мой сын Марк…

Он замолчал, подбирая нужные слова.

– Алекс, – Говард, его младший брат, счел, что почти минутная пауза – это слишком долго. – Давай без долгих прелюдий. Мы все прекрасно знаем, что случилось с твоим сыном. Все, кому надо и не надо, знают о случившемся благодаря его стриму. Не надо говорить, что с ним было. Скажи, что с ним будет.

– Два месяца, – спокойным тоном, удержавшись даже от вздоха, заговорил Алекс, – восстановления. Я не говорю о полном восстановлении – разумеется, это невозможно в такой короткий срок без лечебной магии. Я говорю о состоянии, в котором он не будет прикованным к постели инвалидом и сможет покинуть больницу.

В его голосе, как и полагалось, не было ни капли эмоций, как будто он говорил не о своем сыне, которого нашли в полуживом состоянии, а о случайном пареньке.

– Как знают все собравшиеся, мы можем использовать лишь традиционные методы лечения, без капли магии, что и сделало этот период таким долгим.

К этому Алекс тоже привык: Марк, неделями валяющийся с гриппом; Марк, щеку которого раздуло от флюса; Марк, хромающий из-за вывихнутой на тренировке лодыжки, – трудности, о которых люди его статуса давно забыли. Магическое лечение было недоступно Марку из-за невозможности наложить никакой эффект, так что прибегать приходилось к «традиционным», а по мнению многих – даже доисторическим методам. Лекарства, бинты, гипс, операции…