— Я не рассматриваю возможность того, что это может быть кто-то из наших врагов, — говорит Джеймс. — Это не в нашем мире. Трогать подружку или любовницу — плохо, но грёбаную жену? Нет. Это совершенно запредельно и приведёт к тому, что их семьи станут мишенью. Жёны, дети, все.

— Да, — соглашается Сильванов своим глубоким, хриплым голосом. Когда он говорит, кажется, что у него больное горло. — Это не выход, да ещё и в брачную ночь? — он выпускает долгий выдох. — Чувак, это что-то личное.

От его слов я замираю. Я поворачиваюсь к Джеймсу.

— Иветта или Айрис.

— Боже, правда? Думаешь, они зашли так далеко?

— Они ненавидят её.

— Я запутался, — говорит Николай Волков.

Я объясняю им всю подлую ситуацию. Брак по расчёту с Иветтой и любовь к Синди. Я предельно честен, и рассказываю им, что шантажировал её, чтобы она вышла за меня. Я объясняю, что Иветта была обижена, и что они с Айрис наверняка планировали как-то отнять этот дом у Синди, но я помешал этому.

— Туфелька, — говорит Джеймс.

— Что? — Сильванов чешет свою щетину. — Туфелька?

— Христос, да. Именно это очень взбесило Иветту, — я выдыхаю. — Иди забери её и приведи сюда.

Джеймс кивает.

— Думаешь, твою жену похитили из-за туфли? — Сильванов выглядит так, будто считает нас всех сумасшедшими, что вполне возможно. Я позволил Саше Волкову рассказать про аукцион туфельки.

Когда он закончил, я говорю Сильванову:

— Иветта хотела эту туфлю больше всего на свете. Она подошла моей жене, и я позаботился о том, чтобы она её сохранила.

Моя жена. Я улыбаюсь от этого, но это похоже на призрак настоящей эмоции, мимолётный, прозрачный, поскольку отчаяние и страх сменяют его почти мгновенно.

По странной прихоти я вырываюсь из комнаты и поднимаюсь по лестнице через две ступеньки в мансарду. Там я смотрю на то место, где стояла туфелька. Она исчезла. Коробка исчезла. От неё не осталось и следа. Я открываю ящики, выбрасывая их содержимое, и делаю то же самое с гардеробной — ничего.

Туфельки нет.

Твою мать, это Иветта. Это должна быть она.

Я убью её голыми руками, но не раньше, чем заставлю рассказать, где Синди. Когда я возвращаюсь в кабинет, Иветта сидит в кресле, Джеймс прислонился к столу лицом к ней, скрестив лодыжки перед собой и сложив руки на груди. Он выглядит странно непринуждённо, но угрожающе.

Иветта смотрит на меня, и страх охватывает её.

Мне требуется нечеловеческая сила воли, чтобы сдерживать свою ярость, но, если я наброшусь на неё так, как хочу, она сломается и, возможно, ничего мне не даст. По одному её взгляду я вижу, что она искренне напугана.

— Иветта, — говорю я, восхищаясь спокойствием в своём голосе. — Что ты сделала с Синди?

— Ничего, — немедленно уверяет она.

— Я знаю, что это ты, так как туфелька исчезла. Я обыскал свою комнату, и её там нет.

— Всё, что я сделала — всего лишь отдала ему туфельку, как он попросил, — она задыхается от рыданий, пытаясь перевести дыхание. — Она не принадлежала ей. Я знала, что не могу хранить её здесь, поэтому отдала ему.

— Кому? — я хмурюсь.

— Месье Мулену. Она не её, — она качает головой, её лицо бледное, но на её щеках есть два красных пятнышка. — Я всего лишь сделала то, что было правильно. Я вернула ему туфельку.

В этом нет смысла.

— Какого хрена он захотел вернуть туфлю? — спрашиваю я. — Он хотел, чтобы она была у женщины, которой подойдёт. В этом весь смысл аукциона. Ты не хотела, чтобы она была у Синди, но тот псих хотел.

— Нет, он не хотел, — её лицо становится упрямым. — Я могу это доказать. У меня есть сообщения. Я написала ему, и сказала, что туфля по праву моя. Я рассказала о билетах и заявила, что, хотя она и подходит Синди, её должны были отдать мне, согласно нашему первоначальному соглашению. Я сказала ему, что ты забрал туфельку для неё. Я спросила, не согласится ли он сделать мне такую же, если я заплачу ему.

— Какого хрена тебе так нужна стеклянная туфелька? — спрашивает Саша Волков.

— Это искусство, — она рыдает. — Потрясающее искусство, и я хочу её в свою коллекцию. Он отказал мне, сказал, что не сможет сделать ещё одну, так как он выбросил всю работу, которую проделал над ней, так как она должна была стать его последней работой. Он задал мне несколько вопросов о Синди, туфельке… тебе.

— Обо мне? — мой голос дрожит от едва скрываемого гнева. — Как ты думаешь, почему он спрашивал обо мне, если всё, чего он хотел — это туфля?

— Я не понимаю! — голос Иветты дрожит от страха, но, несмотря на ужас, она всё равно возмущена. Праведная.

Я хочу обернуть свои руки вокруг её горла и выдавить из неё жизнь. Я не могу. Сильванову это может не понравиться, и тогда у меня будут проблемы с его командой, и в любом случае, у неё может быть информация, которая мне когда-нибудь понадобится.

Ужасная мысль закрадывается в мой мозг, царапая грани моего разума. Что, если этот грёбаный художник-извращенец забрал её? Это практически кошмарный сценарий. Это не связано с бизнесом или местью. Это личное. Одержимость. Если я прав, и этот грёбаный извращенец забрал мою Синдерс, потому что ей подошла обувь, то что он собирается с ней делать?

— Сейчас же открой свою почту, — приказываю Иветте. — Я хочу прочесть всё, что ты отправила Мулену. Тебе нужен твой ноутбук?

Она качает головой.

— Всё в моём телефоне.

Я хватаю её подбородок, достаточно сильно, чтобы заставить её завизжать, и поворачиваю её лицо ко мне.

— Если я узнаю, что ты что-то скрыла от меня, я убью тебя, и сделаю это медленно и мучительно.

Она кивает, весь цвет исчез из её лица, оно стало пепельным.

— Если она умрёт, или пострадает, я, блядь, сделаю что-нибудь похуже, чем убью тебя.

— Что может быть хуже моего убийства? — её голос ломается от вопроса.

— О, есть так много вещей, которые хуже смерти.

— Если она умрёт, это не моя вина, — утверждает она. — Я только говорила о туфельке.

— Тогда тебе лучше сделать всё возможное, чтобы помочь нам вернуть её, не так ли? — говорит Сильванов. Его голос устрашающе спокойный. Как океан перед приливной волной. — Если ты будешь сотрудничать, и мы вернём её вовремя, тебе не причинят вреда.

Она дрожит, когда передаёт мне телефон.

— Он не причинит ей вреда. Он художник. Он гений.

— Он извращённый ублюдок, — рявкаю я.

Затем меня охватывает чувство вины.

Я обвиняю Иветту, но на самом деле это моя вина. Синди никогда не хотела эту грёбаную туфлю. Она думала, что это было странно. Если бы я не надавил на неё, она отдала бы туфлю Сиенне, которая поместила бы её в своей галерее, и тогда Сиенна была бы той, кого ненавидит Иветта. Она несколько раз поднимала эту тему, а я откладывал её, думая, что с ней мы сможем повеселиться. Теперь она исчезла. И Синди тоже.

Я хватаю Иветту за руку и грубо вытаскиваю из кресла.

— Отпусти меня, ненормальный ублюдок! — она бьётся об меня, упираясь каблуками в дощатый пол, а я тащу её в гостиную. Джеймс следует за мной по пятам, но Сильванов держится в отдалении, как будто знает, что сейчас произойдёт.

— Ты сошёл с… — слова Иветты обрываются, когда я бросаю её на пол.

Я поворачиваюсь к полке с её самыми ценными вещами, мерцающим в слабом свете комнаты, как блестящие бриллианты. Я хватаю первое, что бросается в глаза и бросаю на деревянный пол и стекло разбивается на тысячи осколков искрящихся кинжалов.

— Неееееет! — голос Иветты пронзительный, но она не может достаточно быстро встать на ноги, чтобы остановить меня. Одну за другой я бросаю стеклянные статуэтки на пол, в стены, и в неё. Её самовлюблённая, извращённая жадность подставила мою Синдерс под удар. Она хотела разбить её на кусочки, уничтожить, чтобы она стала мне не нужна, но моя одержимость, моя любовь к Синдерс чертовски глубже, чем это. Может, мы и не идеальны, может, мы разбиты, но она — моя навсегда, и я всегда буду защищать своё. С гортанным рёвом я хватаю тяжёлый деревянный шкаф, в котором хранятся разбитые мечты Иветты, и толкаю его вперёд. По комнате разносится эхо осколков, сопровождаемое криками Иветты, и это музыка для моих грёбаных ушей. Моя грудь вздымается, когда я вижу свой путь разрушения. Иветта забилась в угол, крепко обхватив руками грудь, её сотрясают рыдания, а кровь пронзительными струйками вытекает на поверхность плоти.