— Что? Зачем? — Иветта почти кричит.

— Всё больше шансов, что одна из нас выиграет туфлю. Я купила билет, поэтому, даже, если она выиграет, туфля моя, и я отдам её тебе.

— Во-первых, если бы я выиграла какую-нибудь странную, сделанную извращенцем-художником секс-туфлю из стекла, я бы с радостью её отдала. Во-вторых, я не пойду, — я раздражённо выдыхаю.

— О, да, — Иветта посылает мне тяжёлую улыбку, — ты пойдёшь.

— Звучит ужасно, — заявляю я. — Какой-то больной с фут-фетишем собирается собрать полную комнату женщин, которые будут примерять его странную стеклянную туфлю. А что, если она разобьётся?

— Безопасное стекло, — говорит Айрис. — Он не чудак. Он один из самых известных художников в мире. Месье Мулен.

— Тот самый парень, который сделал овцу из высушенных и запеченных овечьих какашек, покрытых ватой в качестве шерсти? — недоверчиво спрашиваю я.

— Да. Он гений.

Выглядело так, будто это сделал пятилетний ребёнок, но его продали за два миллиона долларов на аукционе в Нью-Йорке. У некоторых людей денег больше, чем здравого смысла. Он также создал скульптуру кошки, сделанную из вычесанной шерсти его трёх кошек, которая выглядела, как что-то, что сделала бы сумасшедшая ведьма в фильме ужасов. Её продали за 5 миллионов. Четырёхфутовый пенис, предположительно являющийся увеличенной моделью его собственного придатка, сделанный из нефрита, пронизанного золотой нитью, с колючей проволокой, сочащейся из кончика, был продан за десять миллионов. Так что, если это его последняя работа, и ещё одно противоречивое произведение, это будет дорого стоить.

— Когда это? — спрашиваю я. Я прослежу, чтобы у меня была другая встреча в этот день.

— Новый год, — с ухмылкой говорит Айрис. — Так что даже не думай говорить, что не можешь пойти, потому что у тебя встреча, и вообще, мы все знаем, что тебе нечего делать… всегда.

Я вздыхаю.

— Ладно. Я отдам тебе твой подарок позже, Иветта. Я не знала, что ты пьёшь сейчас праздничный чай, так что у меня нет его сейчас с собой.

— Ладно, — она отмахивается от меня.

Когда я выхожу, то слышу, как она говорит что-то о том, как она может обернуть свои ноги накануне вечером, чтобы убедиться, что они не опухнут. Я удивлена, что она не будет перевязывать их в течении нескольких недель, чтобы уменьшить их, насколько это возможно.

Я мчусь в свою комнату, мне нужна моя сумочка, чтобы пойти в магазин и найти что-то ужасное для Иветты. Открыв дверь, я чуть не кричу, когда вижу там Нико. Он ничего не делает, просто смотрит в окно, его профиль идеальный под моим жадным взглядом.

Он нечасто бывает рядом, и я нахожу себя впитывающей всё, что связано с ним.

Затем я вырываюсь из этого состояния и хватаю сумочку. Достаю своё кашемировое пальто, подарок папы, и накидываю его.

Нико поворачивается ко мне.

— Куда ты идёшь?

— Сегодня день рождения Иветты, и мне нужно купить ей подарок.

— Зачем беспокоиться?

— Это часть притворства, которое я сохраняю, пока не завладею этим домом.

Его смех горький.

— Она никогда не позволит тебе вернуть этот дом. Покупай, или не покупай ей подарки — ничего не изменится.

— Она должна вернуть его, когда мне исполнится двадцать два года. Только если я доживу до своего дня рождения. Я разговаривала с адвокатом. У неё нет выбора. Я могу попытаться расторгнуть её право собственности сейчас, но это будет стоить целое состояние, и дом окажется втянутым в судебные тяжбы на годы. Я планирую вести себя хорошо до моего дня рождения, а потом он станет моим по умолчанию.

Он подходит ко мне, и я впервые замечаю усталость в его взгляде.

— Ты не думаешь, что она может сделать то же самое?

— Что ты имеешь ввиду?

— Твой адвокат не сказал тебе, что она также может бороться за его возвращение?

— Он сказал, что у неё не будет аргументов.

Нико вздыхает и щипает себя за переносицу.

— Синдерс, проснись, чёрт возьми. Она коварный кусок дерьма, и она будет бороться грязнее, чем ты когда-либо видела. Ей не нужны аргументы. Ей только нужно продержаться в этом месте так долго, как она сможет.

Сердце начинает биться слишком быстро, а в животе разливается холодная тоска. Такое ощущение, что я тону.

— Нико, что ты говоришь?

— Я говорю, что она может связать траст судебными тяжбами на годы. Бороться до тех пор, пока от стоимости этого дома ничего не останется. И всё это уйдёт на судебные издержки.

— Но… если будет судебный процесс, то ей придётся за него заплатить.

Он кивает.

— Да, это так. Если, если, если. Ты должна бороться. Ты должна найти деньги. Ресурсы. Ты думаешь, что тебе исполнится двадцать два года и, как в сказке, мир станет правильным? Получишь дом, выгонишь её и начнёшь жить. Всё будет не так, Синдерс. В итоге ты будешь бороться с этой сукой годами.

— Почему? — я спрашиваю, мой голос затихает.

— Потому что она жестокая и извращённая, и она наслаждается этим.

Я знаю, что она ужасная и холодная, но, чтобы наслаждается этим? Кто бы этим наслаждался? Плюс, она может потерять всё. Это очень рискованно.

— Есть огромный риск, что она всё потеряет.

— Да, и она, вероятно, процветает в этом риске. Наслаждается им. Знаешь, что я узнал о людях, которые мертвы внутри?

Я качаю головой.

— Они наслаждаются хаосом. Они наслаждаются разрушениями. Эта женщина и её старшая дочь самовлюблённые, и я говорю это в прямом смысле.

— Кто ты прямо сейчас? — я смеюсь. — Ты получил степень по психологии за те два дня, что скрывался и хмурился? Если честно, я считала тебя самовлюблённым, Нико.

Он смеётся.

— Меня? Нет. Я, наверное, больше склоняюсь к психопатии. Но я не совсем такой, потому что я чувствую и люблю людей. Очень немногих. Но я умею разделять. Я могу отключать свои эмоции большую часть времени. Я изучаю вещи. Людей. Ситуации. Я не паникую. Редко испытываю страх. Я наблюдаю и учусь. Я вырос среди людей, которые убили бы тебя за яблоко, которое ты ешь. Это не преувеличение по отношению к некоторым из наиболее отдалённых членов нашей семьи. Я многое узнал о людях и понял, что нарциссы — самые опасные люди из всех. Они Потеряны. Жестоки. В глубине души они ненавидят себя так сильно, что прикрывают свои промахи с помощью фанеры из дерьма. И ты думаешь, что большие, вот я, нарциссы — самые худшие? — он смеётся. — Нет, не худшие. Хуже всего тихие «бедный я», «весь мир против меня». Те, кто искренне верит, что их всегда обижают, и думают, что они хорошие люди, даже великие, а мир просто не видит, какие они особенные. Такие, как Иветта и Айрис. Ты думаешь, что освободишься от них, Синдерс? Неужели ты думаешь, что они уйдут и оставят тебе этот дом?

О, Боже, что, если он прав?

С таким же успехом я могу просто сдаться. Уйти. Могу начать сначала. Может, с Кэрол? Как тяжело будет жить с ней в Италии. Я могла бы учиться. Получить квалификацию. Найти работу, работать и строить свою жизнь.

— О чём ты думаешь? — спрашивает Нико.

— Что я могу уйти и жить с моей крёстной, и оставить вас всех.

Что-то незнакомое мелькает на его лице, я бы сказала, что для человека, который говорит, что никогда не паникует, это выглядит очень похоже на это, но затем накатывает тёмный гром гнева, который убирает любой страх.

— Не смей, мать твою. Ты останешься и будешь сражаться.

— Не думаю, что у меня ещё остались силы бороться.

Нико хватает меня за плечи и толкает на кровать. Страх захлёстывает меня, наполняя энергией подлинного ужаса.

Его руки скользят вниз по моему телу, пока он жёстко смеётся. Что за чёрт? Он обещал.

Он сжимает мою грудь, и я реагирую инстинктивно. Я вскрикиваю и пинаюсь, он издаёт стон и отшатывается назад. Я пользуюсь случаем и выкатываюсь из-под него. Не задумываясь, я поднимаю прикроватную лампу и бросаю её в него. Он уклоняется, бросается ко мне и пытается схватить меня за запястья, но промахивается. Я поднимаю тяжёлую книгу и замахиваюсь, нанося прямой удар в боковую часть его головы. Он на мгновение пошатнулся, а я кричу от ярости и бросаюсь к нему.