— И как теперь мне вас добить? — негромко спросил я себя.

На «автомате» я говорил на немецком языке, поэтому Фриц прекрасно услышал мои слова и поинтересовался:

— Есть выжившие?

— Да. И опять человек десять-двенадцать. Спрятались и теперь фиг вылезут сами. А это значит что?

— Что?

— А то, что нам придётся нанести им визит.

Услышав, где будет следующая остановка в нашем «турпоходе» по немецким тылам, Мольтке не проявил никаких лишних эмоций. Просто сел в люльку, достал из-под ног ящик с лентой для пулемёта, зарядил его, затем взял в руки ранец и ничего не выражающими глазами принялся смотреть на меня, ожидая приказа.

— Ну просто красавец, а не помощник, — хмыкнул я, заводя мотоцикл.

Мотор ревел, а наш «KS-750» продолжал двигаться по направлению к миномётчикам. До них было недалеко, около полукилометра, поэтому в дороге сразу же начал озвучивать план.

— По приезду действуем строго по плану, — говорил я Мольтке в очередной раз. И видя его очередной кивок, вновь повторял по пунктам: — Подъезжаем. И начинаем вести себя точно так же, как и у артиллеристов. Я кричу, что фельдшер. Ты кричишь, что корректировщик. Собираем их всех вместе. Ты с ними разговариваешь, рассказывая о злых русских. А вот дальше, наш план начинает немного меняться. Пока ты говоришь, я под шумок отхожу к мотоциклу, сажусь за пулемёт, и как только буду готов начать вести огонь, подзываю тебя. Ты бегом, слышишь, бегом бежишь ко мне, и я всех кладу, — и на всякий случай вновь спросил. — Понятно?

— Понятно, Забабаха! Только почему стреляешь ты, а не я?

— Гм, ну, я подумал, что тебе будет не очень приятно, гм, работать со своими бывшими, гм, соратниками, — с трудом подбирая слова, произнёс я.

— Да нет, — отмахнулся тот. — Нормально будет работать. Всех их, как ты говоришь: уложу. Без проблем.

Его кровожадность меня уже не удивляла, однако такое пренебрежение к жизни своих соотечественников всё же настораживало. Было очевидно, что он находится на грани нервного срыва. А значит, в сложный момент может подвести, ведь явно он неадекватно оценивает реальность, пришёл к выводу я и сказал:

— Нет уж, Фриц, давай-ка ты лучше других гансов заговаривай, а я их сам, как говорится, отработаю.

— Хорошо, — легко согласился тот. — Пусть так и будет, раз именно ты хочешь по ним стрелять.

— Нет! Ты меня не понял. Я не то, что хочу, просто…

Тут я прервался на полуслове, задумавшись над тем, как бы ему более деликатно объяснить. Но потом вообще решил ему ничего больше на эту тему не говорить, а её закруглить. Небезосновательно посчитав, что явно сошедшему с ума солдату Вермахта, мои объяснения будут ни к чему.

Решив, что для дела будет более полезно, если я вместо демагогии ещё пару раз озвучу для него план, занялся повторением своих предыдущих слов.

Ничего сложного в моём плане не было: приехали, подозвали, уничтожили, уехали. Поэтому, учитывая, что мы только что почти то же самое провернули с пушкарями, надеялся, что и сейчас всё пройдёт как по нотам.

Когда подъехали к месту, никого из миномётчиков у первого миномёта не оказалось. Я крикнул в сторону леса, чтобы те шли к нам. А затем их позвал Мольтке.

Миномётчики его, как и ранее артиллеристы, тоже признали и стали выходить из-за кустов и ящиков с минами.

Я насчитал тринадцать человек. Прикинув цифры в уме, хотел было уточнить, все ли это выжившие, или ещё кто-то есть. Но не успел это выяснить.

«Тра-та-та-та-та!» — взорвался пулемёт и я, упав на землю, перехватывая из-за спины оружие, приготовился к стрельбе.

«Чёртов Фриц! Не мог подождать, когда они в кучу соберутся⁈ — ругался я, глядя на то, как ранее выжившие становятся не выжившими. — Да и вообще, какого рожна он без приказа действовать начал⁈»

Но моё негодование никак не влияло на то, что творилось сейчас в реальности. А тут происходила очередная бойня. И продолжалась она меньше минуты. Но стоит отметить, что и этой кровавой минуты хватило немцам с лихвой.

Фриц отстрелял всю ленту, чуть приподнял шею, оглядел поле боя, а затем, как ни в чём не бывало, взял в руки ранец, тем самым показывая мне, что он стрельбу закончил.

Его спокойствие и какая-то меланхолия в движениях меня буквально убила.

— Ты нахрена это сделал? Мы же, может быть, не всех собрать успели? Я же тебе конкретный план несколько раз повторял! А ты самодеятельность тут устроил! — обалдев от произошедшего, недовольно буркнул я поднимаясь.

— А что ждать-то было? — сказал тот, вылезая из люльки. — Быстрее уничтожим всех, и всё — быстрее в плен поеду. А то знаешь, господин Забабаха, мне что-то это война уже надоела. Признаюсь, то, что я мог раньше дезертировать, но не дезертировал, было моей большой ошибкой. А за ошибки надо платить. И я обязательно расплачусь за свои примерным трудом и потом. Дождусь конца войны в плену и вернусь домой. А война — всё, не могу больше. Не могу и не хочу.

— Я тоже не могу и не хочу, — согласился с ним я, но добавил: — Только по домам расходиться нам рано. Вначале нужно победить и стереть созданную вами гадину с лица земли.

На это пленный ничего не ответил. Он как-то отстранённо обвёл взглядом поле боя и посмотрел в небо, с которого всё так же шёл дождь.

И в этот момент я увидел, как из-за ящиков появился солдат противника. Он взмахнул рукой и что-то кинул в нашу сторону.

Я среагировал мгновенно и сразу же выстрелил в него. Солдат схватился за грудь и упал на землю. А я, помня, что немецкая граната взрывается не сразу, а лишь через несколько секунд, собирался крикнуть Фрицу, чтобы тот отбегал.

Но не успел это сделать, потому что рядом с мотоциклом произошёл взрыв.

«Бабах!»

И мир померк…

Мысль о том, что я умер, так и не сумев уничтожить гаубицы противника, будоражила сознание.

«Как же так⁈ Почему на полпути⁈ Почему я дело недоделал⁈» — спрашивал я себя, проклиная раненую ногу, которая не дала мне возможности хорошенько отпрыгнуть от немецкой гранаты.

Не успел, и вот итог: артиллерия врага уцелела. Да, самой артиллерийской прислуги нет, но это дело наживное. Сейчас не 1945-й. Противник изыщет резервы и мобилизует новых артиллеристов и миномётчиков. А затем, на этот раз обеспечив достойное боевое охранение, с новой силой и остервенением приступит к обстрелу позиций нашей дивизии.

Мысль бесила и терзала меня. В бессильной злобе я скрежетал зубами, но ничего не мог с этим поделать.

Я был явно мёртв, а потому, даже очень сильно болевшую голову, которую кто-то слюнявил шершавым языком, отодвинуть от себя попросту был не в состоянии.

«Интересно, это в Чистилище такой приём? Или где я нахожусь? Неужели в Раю так встречают?» — пронеслись мысли в голове, и я, поморщившись, отмахнулся от тех небесных созданий, которые меня слюнявили:

— Брысь…

— П-ф-р-р! — раздался звук в ответ.

Звук был странный, а слюни липкие. Поэтому я, испытывая не только раздражение, но и интерес, превозмогая дичайшую головную боль, приоткрыл один глаз, затем второй и, увидев размытый силуэт головы лошади, прошептал:

— Манька, тебя тоже, что ль, убило?

— П-ф-р-р! –ответила на это лошадь, выглядящая вполне живой, и ещё раз лизнула моё лицо своим языком.

Помня о том, что оно всё в крови, заподозрил Маньку в вампиризме и, чтобы исключить дальнейшую потерю лица, повернулся вначале на бок, а затем и встал на четвереньки.

Как только это произошло, издав стон от боли, простирающейся по всему телу, понял, что я, оказывается, ещё не умер.

— Значит, поживём, — прохрипел я.

Откинул в сторону рваные куски плаща, что висели на мне и, не обращая внимания на разодранный китель и боль в рёбрах, нащупал за поясом пистолет. Вытащил его и взял в руку. На душе сразу же немного стало легче. Во всяком случае, помня о том, что в обойме ещё есть патроны, теперь я знал, что так просто врагу не дамся.