— Что за фриц? Как долго ты его знал? Где и при каких обстоятельствах вы с ним впервые познакомились. Кто ещё был с вами в сговоре? — тут же завёлся мамлей.

— Да погоди ты тараторить, — перебил я его. — Давай по порядку свои вопросы задавай. А то и так голова болит, а ты ещё не пойми что спрашиваешь. Да и вообще, ты не ту мне методичку стал озвучивать. Ты что, забыл, что органы меня врагом не считают? Так что не надо спрашивать про подельников.

— Гм, ну да. Ладно, говори дальше.

— А дальше давай так: один вопрос — один ответ. Впрочем, — тут мне в голову пришла мысль, — давай лучше по-другому сделаем. Я сейчас глотну воды и всё подробно тебе расскажу. И ты мои слова запиши на бумаге, чтобы не забыть. И если, после услышанного, у тебя ещё возникнут ко мне какие-нибудь вопросы, то ты мне их задашь, а я отвечу. Идёт?

Горшков был не против. Мне дали стакан воды и я, утолив жажду, почесал перемотанной рукой на перемотанной бинтами голове перемотанную щёку, и начал повествование:

— Записывай. После того, как в результате наступления немецкой пехоты в лесополосе остался один и был окружён, я понял, что действовать мне нужно, исходя из быстро меняющейся обстановки. И первым делом я…

Мой рассказ занял не более десяти минут. Никаких особых красок я в повествование не вносил, а сыпал только голыми цифрами и не менее голыми фактами.

Но, тем не менее, рассказывал я о своём рейде довольно подробно. Это стало понятно по тому, что обалдевший от услышанного Горшков, покосившись на своих подчиненных, которые тоже обалдели от эпичности моего повествования, по окончании рассказа задал мне всего один вопрос:

— Это что, это всё правда?

И когда я на этот вопрос утвердительно ответил, то тот немедленно вскочил и, выбежав из палаты, удалился звонить командирам.

И, нужно сказать, их пришествие не заставило себя долго ждать. Минут через пятнадцать в палату вломился весь командный состав: Неверовский, Селиванов, Лосев и Воронцов.

— Ай да парень! Ай да герой! — закричал комдив Неверовский, быстрым шагом подойдя к моей кровати.

— Герой! — аккуратно присоединился к хвалебным речам замкомдив подполковник Селиванов. — Я знал, что его так просто не взять! Орёл!

— Точно! Орёл, Забабашкин! Орёл!! — вторил ему командир разведки майор Лосев. — Так немца пощипать, что аж пух полетел во все стороны! Молодец!

— Молодец, Лёшка! Молодец, чертяка! Вся грудь и спина у тебя в орденах и медалях будет! Это ж надо такое устроить фашисту, да почти в одиночку⁈ Это ж надо такое учудить⁈ И вернуться не одному, а с целым полковником Вермахта! Да только за это тебя ещё одной звездой Героя награждать можно! — продолжил кричать комдив на весь госпиталь и, как бы призывая в свидетели, показывая на меня вытянувшимся по струнке раненым, добавил: — Вы видели? Видели, что он сделал? Так помните: он всех нас спас!

Кричали они долго, не стесняясь повышенного тона, не переставая благодарить за разгром немцев и обещая, как только мы выйдем из окружения, наградить меня всеми орденами, что есть в стране. На этот раз, вероятно, из человеческого сострадания, обнимать и прижимать к себе они моё перемотанное бинтами тело не решались, но нет-нет, кто-то из них, да стукал меня по плечу, по руке или ноге. Боль, конечно, от таких похлопываний была, но все же её можно было называть приятной, ведь этими самыми постукиваниями они говорили, что обвинение меня в предательстве полностью снято.

«А вообще, обидно было бы, если бы я, например, по какой-то причине не смог бы доказать свою невиновность, — думал я, стараясь придать своей гримасе боли подобие улыбки. — Столько хороших и полезных дел сделал, стольких фрицев уничтожил, техники пожёг, а в благодарность была бы пуля в лоб. Вот уж воистину было бы обидно. Судьба — непредсказуемая штука».

После того, как от огромного числа комплиментов я пришёл в себя, поинтересовался ещё раз судьбой бойцов, которые были со мной в засаде:

— Товарищи командиры, я уже понял, что те ребята, что были в западной части лесополосы, погибли. А что с теми, кто был на востоке?

— Вторая снайперская пара тоже погибла. А вот Зорькин, — сказал комдив, а я навострил уши, вспомнив про предателя, — он по твоему приказу отошёл, но при отходе получил ранение. Сейчас находится на лечении.

— Ах, вот оно как, значит, по приказу отступил, но поранился, — кивнул я себе.

— Да, повезло парню!

— Очень.

Неверовский участливо вздохнул, а потом вновь стал расспрашивать меня о моих приключениях, уточняя то один эпизод, то другой.

Там можно было легко запутаться, поэтому я решил занять немного времени у командного состава и рассказал всю историю с самого начала, повторив всё то, что ранее говорил Горшкову.

Правда, рассказывая всё это, я думал только об одном: «Как бы поскорее мне отделаться от излишней заботы командования и переговорить с Зорькиным, что называется, тет-а-тет».

Через двадцать минут командиры ушли, пообещав, что завтра меня навестят. Я поблагодарил их и негромко попросил Воронцова остаться на минутку. Тот сказал Неверовскому, что догонит, и вопросительно посмотрел на меня.

— Товарищ Воронцов, скажи, а как вы в той лесополосе оказались? Что вы там столь малыми силами делали? — задал я интересующий меня вопрос.

— Так нет больших сил-то у нас, — хмыкнул он. — Вот и пошли тело твоё искать с теми, кто мог. Я, Садовский, Зорькин и пара бойцов НКВД. Шли аккуратно, боялись на немцев нарваться. Но оказалось, что они те, кто не погиб, все ушли, забрав с собой раненых.

— Ясно, — кивнул я и, чувствуя всем сердцем наливающуюся злость, спросил: — А кто в меня гранату кинул? Зорькин?

Я чувствовал, что это должен быть он.

— Нет, Садовский, — развеял мои подозрения чекист.

Однако всё же нужно было уточнить, и я спросил:

— Ты в этом уверен? Точно не Зорькин?

— Точно. Садовский приказа не дождался, — покачал головой Воронцов. — А если бы она не попала под корни того здорового пня, то тебя бы с нами не было.

Я был с ним согласен — фортуна мне в этом благоволила и после взрыва оставила не только в живых, но даже без царапин. Как, впрочем, повезло и в том, что это оказался не Зорькин.

«Значит, не совсем он тварь. Значит, не хотел замести следы и убить меня как свидетеля, который видел его мерзкий поступок».

— А почему ты предположил, что это Зорькин? — как бы между делом спросил чекист.

Я уже понял, что Воронцов стал что-то подозревать. Но рассказывать ему я ничего сейчас не хотел. Сейчас я желал увидеть предателя, сказать ему пару ласковых и уже затем с чистой головой лечь спать.

— Просто спросил, — как можно более нейтральным тоном, произнёс я и стал подниматься.

— Ты куда? — не понял Воронцов.

— К Зорькину хочу сходить.

— Тебе нельзя подниматься. Лежи.

— Да можно, — отмахнулся я. — Я ненадолго к нему. Скажу пару слов и вернусь. Он же в соседней палате лежит?

— Ага, — кивнул тот и предложил: — Может быть, я его сюда позову?

— Не надо. Иди по своим делам. Я сам справлюсь, — сказал это, а потом после некоторых усилий сумел сесть на кровати. — Прогуляюсь немного и вернусь.

Воронцов вновь неодобрительно покачал головой, затем, дав опереться на свою руку, помог встать и, аккуратно взяв меня под локоть, сказал:

— Давай я тебя лучше провожу.

Зайдя в соседнюю палату, поздоровался со всеми, кто был внутри. А там, кроме Зорькина, находилось ещё три человека.

Несмотря на то, что я был замотан в бинты, словно мумия, Иван меня узнал и сразу же изменился в лице. Побледнел и потупил взгляд. Было видно, что он сразу, как только меня увидел, прекрасно понял, по какому поводу я к нему пришёл. А так как в палату я вошёл в сопровождении Воронцова, одетого в форму НКВД, то у труса, наверняка, сейчас уже все штаны мокрые от страха стали.

— Ну, здравствуй, Иван, — сказал я и, решив, что при чекисте разговор вряд ли получится, повернувшись к тому, сказал: — Спасибо вам, товарищ лейтенант госбезопасности, за помощь. Теперь я уж как-нибудь сам.