Очнулся оттого, что чуть подпрыгнул, явно на какой-то кочке.

Открыл глаза, увидел над собой серое небо, которое по краям застилали зелёные кроны деревьев. А также спину бойца, который управлял лошадью, дёргая за поводья.

Я лежал на повозке, и эта повозка куда-то ехала.

Рядом со мной молча сидел ещё один раненый, а у нас в ногах валялось в беспорядке несколько каких-то тюков.

Как мог, вытянул шею и увидел, что спереди и позади тоже идут лошади, запряжённые телегами. На каждой — раненые бойцы и женщины. Повернул голову и, глядя в спину идущего рядом с лошадью красноармейца, обратился к нему:

— Эй, служивый, будь любезен, скажи, пожалуйста, куда мы направляемся?

Тот повернулся, и я узнал в нём Садовского.

— Ляксей, слава Богу, пришёл в себя — очнулся, — сказал он и подошёл ближе. — Ты себя как чувствуешь? Как организм?

Я поморщился:

— Нормально, — а затем, обведя обоз рукой, спросил: — Слушай, Михаил, а куда мы мчимся? И почему?

— Уходим, Лёша, уходим.

— И далеко?

— А докуда дойдём. Комдив Неверовский собрал обоз. Семь телег с лошадьми. Он отобрал красноармейцев для охраны и дал нам команду прорываться к своим, через леса. Меня вот тоже приписали к обозу. Так что вот, уходим вместе.

«Уходим из Новска, — эхом повторилось в голове. — Вот и всё, эпопея с защитой города окончена. Мы сделали, что могли, и теперь пытаемся выйти из окружения и добраться до своих».

И тут я вспомнил о взрыве.

— А Воронцов? Где товарищ лейтенант госбезопасности? Он жив?

— Жив, жив, — успокоил меня Садовский. — В телеге, что через одну, спереди нас едет. Прямо перед нами с другим раненым лежит Игнат Апраксин, а перед ним едет товарищ лейтенант госбезопасности. Его тоже приказали эвакуировать, как и тебя.

«Эвакуировать», — вновь пронеслось эхом в голове.

Я приподнялся и осмотрелся.

Народу было не то чтобы много.

— Это что, уцелело только двадцать человек? — поинтересовался я, прикидывая общее число.

— Нет, что ты⁈ Господь с тобой! Больше осталось. Просто в обоз было решено собрать только тяжелораненых и женщин. Вот поэтому нас тут двадцать шесть человек.

— А остальные?

— Они город остались защищать.

— Как защищать? А сколько же там бойцов осталось? — обомлел я, а потом ко мне пришла спасительная догадка: — Неужели пришло подкрепление? Наконец-то!

Но Садовский мои радостные мысли обломал.

— Подкрепление? Да нет, не пришло. Да и откедова ему взяться-то, коль вокруг одни немцы?

Я понял, что сморозил глупость. Ведь если бы к нам пришло столь долгожданное подкрепление, то не было бы нужды снаряжать обоз и эвакуировать людей.

— Тогда кто же будет защищать город, раз новых войск не прибыло?

Садовский вздохнул.

— Те, кто остался. Их немного. Вроде бы комдив говорил, что их около сорока останется. Говорил, примут бой, а потом уйдут в лес.

— Но это же просто верная смерть, — понял я, что Неверовский решил держаться до конца.

«Конечно, приказа отступать не было. И атаку мы отбили. Но всё же нельзя же быть настолько прямолинейным, нужно действовать по обстановке, которая постоянно меняется. А она, обстановка, сложилась сейчас таким образом, что надо было всем с обозом уходить. Тогда бы и шансов на выживание у всех нас было бы больше. А так…»

Мысли о том, что нашим бойцам придётся погибнуть, навсегда оставшись в Новске, бередила душу. В том, что немцы предпримут ещё одну попытку взятия города, я абсолютно не сомневался. И даже если каким-то чудом остатки дивизии вновь сумеют остановить врага, то на этом попытки захватить город не закончатся. Не получилось во второй раз, получится в третий или четвёртый. Немцы не успокоятся, пока не возьмут Новск. Он им как кость в горле и мешает без оглядки назад начать наступление на Ленинград.

И тут я вновь посмотрел по сторонам. И, не заметив большого числа медработников, спросил:

— А врачи где? Неужели все погибли? — и прошептал: — А Алёна? С ней что?

— Не волнуйся, Ляксей, жива твоя невеста. Жива.

Эта новость меня обрадовала.

«Жива! Алёна жива!» — крутилось в голове. Но потом осознал несоответствие, и я, вновь посмотрев по сторонам, спросил:

— А где она?

— В городе осталась, — вздохнул Садовский. — Как и почти все врачи.

— Как?.. Почему их не отправили с нами — с обозом? Почему это допустил Неверовский⁈ — вспыхнул я.

— Комдив дал им приказ уходить вместе с нами, и они присоединились к обозу. Но когда мы вышли за город, несколько медиков остались, а остальные вернулись в госпиталь. В том числе и Алёна Андреевна.

— Но почему вы их не остановили? Почему разрешили уйти?

— А как их остановишь-то? Первоначально-то мы им не разрешали уходить, но они не послушали. Там главврач, ну, которая Анна Ивановна Предигер, как гаркнула, так наш старшина и отступил. А она пошла. И все её врачи да санитары за ней. Она пятерым сказала с нами остаться, а остальные вернулись в медсанчасть. Ну а у нас был приказ уходить, вот мы, значит, и пошли дальше. Думали, что они одумаются и нас нагонят. Но скорее всего, решили за нами не идти.

— Ясно, — сказал я, посмотрев в небеса. Там в вечном круговороте куда-то неслись молчаливые серые тучи, которым не было никакого дела до проблем ничтожных человечков внизу.

— Героизм и трагедия очень часто идут рядом, — прошептал я и попросил Садовского помочь мне подняться.

Тот вначале стал упираться и даже врачиху какую-то позвал, но я их всех остановил, сказав, что у меня есть важная и секретная информация для органов госбезопасности.

— Так неужели вы будете препятствовать мне её передать? — поднял я бровь, впрочем, её всё равно не было видно из-за бинтов. Товарищи замялись, и я этим воспользовался: — Тогда помогите, иначе ваше бездействие может быть интерпретировано как вредительство. Поняли? Ну и отлично! Давайте подниматься.

Однако перед тем, как идти к Воронцову, подошёл к Апраксину, который лежал в повозке, что шла спереди.

Игнат получил дыру в грудь, но выглядел довольно бодро.

— Здорово. Как сам? — сказал я ему, приблизившись.

Тот уставился на меня, не понимая, и произнёс:

— Здорово, коль не шутишь. Плохо. Неужто не видишь, что весь в бинтах? Иди своей дорогой, э-э, товарищ.

Я вначале хотел было обидеться, а потом понял, что происходит.

— Товарищ Апраксин, ты чего, меня не признал, что ль? Не узнал своего бывшего соседа по палате?

— Соседа? Какого?

— А такого. Как я. Забабашкин я — помнишь такого?

Тот присмотрелся, а потом растянул рот в улыбке и радостно выдал:

— Лёшка? Оклемался?

— А то, — улыбнулся я ему в ответ.

К нам подошёл Садовский и попросил вести разговоры тише, ссылаясь на маскировку.

— Держись. После поговорим, — сказал я Апраксину и пошёл вперёд.

— Спасибо, Лёшка. Ты тоже давай выздоравливай. А то вон весь перемотанный, — услышал я вслед.

А вот чекист выглядел по сравнению с Апраксиным неважно. Весь белый, худой и с испариной на лице.

Меня он сразу узнал, что было, в общем-то, логичным, ибо наглядной демонстрацией максимально возможного числа бинтов на человеке у нас в обозе был только я.

И когда Воронцов меня увидел, то он ожидаемо произнёс:

— Ты почему тут шастаешь, а не лежишь?

— Належусь ещё, — ответил ему я и, чтобы время не терять, сразу перешёл к сути: — Ухожу я, Григорий, — потом вспомнил, что мы тут не одни, а значит, надо соблюдать субординацию, добавил: — Афанасьевич.

Тот фыркнул и спросил:

— Куда это ты собрался?

— Назад. В город. Так что, давай, прощай. Свидимся ещё, если живы будем.

Мои слова подействовали на него самым что ни на есть негативным образом. Он нахмурил брови, чуть приподнялся и прорычал:

— Отставить! Никуда ты не пойдёшь!

— Нет, пойду, — возразил я и пояснил. — Мне воевать надо, к тому же…