— Так если цел, значит, не повреждён, — заметил я, опустив лицо вниз, чтобы не пугать вновь появившихся.

— Наверное, новый теперь поведём. Повреждение может быть скрыто за изоляцией, а потом он увидел, глаза его расширились, и он воскликнул: «О, майн год»!

— Что, страшно?

— «О, майн год»! — повторил связист. — Что с тобой?

— Жизнь потрепала. Это лик войны…

— Ничего себе! Это за тобой медики приехали?

— Можно и так сказать.

— Это раненый, — в подтверждение моих слов напомнил о себе санитар, а потом, вероятно, решив с нами не связываться, сказал тому, кто сидел за рулём: — Фридрих, объезжай их слева. Нас ждут.

— Ага. Ты прав. Вас всех уже давно ждут. Только не здесь, а в Аду, — улыбнулся я всем собравшимся немецким захватчикам и вытащив из-под плаща верный ТТ, за пару секунд освободил мир от обременительного присутствия четырёх нежелательных персон.

Увидев, как быстро я разделался с его бывшими коллегами, Фриц застыл с широко распахнутыми глазами, точно так же, как это было чуть ранее — на чердаке.

— Отомри, — разрешил я.

Немец поморгал, а затем ошарашено произнёс:

— Неужели этому учат…

— … в секретной школе НКВД, — закончил я за него.

И задумался на тему: «Имеет ли смысл мне заниматься маскировкой „улик“, в виде четырёх уничтоженных противников и техники, или нет?»

«С одной стороны — да, надо бы тела убрать с глаз долой. Но, вот с другой стороны, все мы знаем что тут, в тылах, действует диверсионно-разведывательная группа русских. Так что нет ничего удивительного в том, что после её действий, остаются не совсем живые солдаты вермахта. Да и времени возиться с телами нет. Как, впрочем, нет и желания. А значит, оставляем всё так», — пришёл к логичному выводу я и, повернувшись к Фрицу, сказал:

— Бардак, оставляем всё, как оно есть. А сами едем к артиллеристам. Попробуем их добить на месте.

— Как? — вновь опешил тот.

— Придумаем как. Подъедем и всё решим.

— Но что мы им скажем, когда они нас увидят? Забабаха, у тебя есть план?

О том, что особо никакого плана нет и быть его не может, я говорить пленному, разумеется, не стал. Оно ему было знать ни к чему, ведь понимание того, что мы идём на верную смерть, могло серьёзно деморализовать корректировщика.

Поэтому решил на этот вопрос ответить максимально честно, но в то же время обтекаемо:

— План есть. Слушай. Согласно ему — плану, во всех своих бедах и несчастьях мы обвиним их — артиллеристов.

— Э-э, как это?

— Мы им напомним, что ты им по связи, когда она ещё работала, не раз говорил, что ни в коем случае нельзя прекращать вести огонь по колоннам. Мы же их слёзно умоляли продолжать обстрел и говорили им, что если они это перестанут делать, то русские обязательно до них доберутся. А они прекратили. И вот итог, они на грани уничтожения, и мы приехали к ним, — напомнил я Мольтке те же тезисы, что говорил ранее. — Как подъедем, ты, главное, не нервничай. Веди себя естественно, — стал говорить ему я. — Вновь и вновь напирай на то, что ты им говорил о приближении русских, а они тебя не слушали. Но, — я пристально вгляделся ему в глаза и, перейдя на более доверительный тон, произнёс: — Фриц, не хочу тебя в очередной раз пугать и предупреждать, но сам понимаешь, если ты расколешься или переметнёшься, то погибнем мы с тобой вместе. Ты же видел мою работу и должен понимать, что нас в школе НКВД ещё и не такому учили, — пленный закивал и собрался было произнести очередные заверения в лояльности, поэтому прервал его: — Ничего не говори. Будем считать, что я тебе верю. Готов?

Осмотрел не совсем презентабельный вид своего недобровольного помощника.

«Помят, конечно, немного. Слегка потрясывается от напряжения. Лицо серое. Впрочем, из-за его худобы это воспринимается как норма. Ну а так, вроде бы ничего».

Хотел было сесть за руль, но решил в последний момент усилить маскировку.

Снял с одного из санитаров нарукавную повязку с красным крестом, надел её себе на руку и, решив, что так будет лучше, озвучил новую легенду своему фрицу:

— Теперь я медик.

До позиции первой гаубицы добрались минут за пять. Грязь под колёсами изрядно мешала нашему передвижению, однако конфисковать немецкий гусеничный транспорт и продолжать движение на нём, я не решился. Хотя желание и было. Но в связи с тем, что та техника мне была абсолютно незнакома, рисковать я не стал. «Да, колёсный транспорт в непогоду показывает себя хуже, нежели гусеничный. Но лучше уж ехать на колёсном, чем идти пешком, когда неизвестная мне техника встанет на полпути», — рассудил я, выкинув из головы мысль о переходе на другое транспортное средство.

Но тем не менее, хотя колёса и были все залеплены глиной и грязью, мотор пёр как надо, крутя эти самые колёса, и мы медленно, но верно продвигались к своей цели.

Когда подъехали к первой позиции, то никого из живых не обнаружили. Рядом с гаубицей лежало с десяток уничтоженных фрицев, и никакого движения вокруг видно не было. Но я знал, что живые тут есть, потому что видел мелькания пары-тройки голов в кустарнике.

И сейчас мне было очевидно, что эти живые за нами пристально наблюдают, боясь выйти.

— Главное не делать резких движений. Сидим и ждём, — скомандовал я.

Фриц не ответил, и меня это порадовало. Я был уверен, что сказанные мной слова, были лишними, ведь пленный и сам всё прекрасно понимал.

Правда, радовался я недолго. Потому что Фриц произнёс:

— А может в воздух пострелять, чтобы внимание выживших привлечь?

От этих слов я чуть из сиденья не выпал.

Артиллеристы на взводе. Их соратников только что уничтожили. Они боятся, а потому могут начать стрелять в любой момент. А тут он предлагает пострелять.

«Идиот!» — чуть придя в себя, сделал заключение я.

И тут из кустов нам крикнули:

— Пригнитесь. Со стороны города бьют русские снайперы! Бегите сюда! Быстрее!

Высказанное предложение на первый взгляд казалось логичным. Но всё же, бежать в кусты, в неизвестность, было, на мой взгляд, глупо. А потому я слез с сиденья, показывая пустые ладони, и, показав рукой на свою повязку, громко прокричал в ответ:

— Помощь кому-нибудь нужна? Я медик!

Из кустов никто не отозвался. Было очевидно, что нас разглядывают, но выходить не спешат.

Повернулся к пленному и сказал:

— Давай ты. Они меня боятся.

Фриц вылез из коляски, откашлялся и закричал:

— Это я — обер-ефрейтор Мольтке. Выходите!

На его слова тоже никто не среагировал.

«Не стреляют, и то хорошо», — подумал я и прошептал: — Настойчивей. И скажи, что снайперов больше нет.

— Понял, — прошептал мне в ответ Фриц и, набрав в лёгкие воздуха, крикнул: — Не бойтесь же, выходите! Русских диверсантов уничтожили. Идите сюда! — а потом, набрав в лёгкие воздуха, закричал ещё громче: — Ко мне! Быстро!

Довольно уверенный приказной тон сыграл свою роль, и из кустов стали, наконец, появляться недостреленные немцы: артиллеристы, один водитель и несколько солдат охраны. Всего было одиннадцать человек.

К нам приблизился один из вышедших, покосился на меня, затем на Фрица, отдал ему честь и представился:

— Ефрейтор Майер, господин обер-ефрейтор.

— Здравствуй, Шульц, — сказал мой пленный и посмотрел на остальных: — Это все?

— Здравствуй, Фриц. Да. Все. Остальных русские снайперы уничтожили, — ефрейтор посмотрел на меня, затем на нарукавную повязку и спросил: — Медик?

— Так точно, господин ефрейтор, — отрапортовал я и, посмотрев по сторонам, спросил: — Кому-нибудь нужна моя помощь?

— Нам нет. Русские стреляют очень точно. Раненых нет. А вот тебе, парень, как мне кажется, помощь бы самому не помешала. У тебя всё лицо в крови. Как ты вообще с такими ранами держишься? Тебе надо на лечение в госпиталь!

— Лечиться, господин ефрейтор, будем после нашей победы! В Берлине! А сейчас не до этого. Сейчас врага бить нужно!