Но время шло, а четвёртый расчёт был мной ещё не поражён. Эту вопиющую недоработку нужно было немедленно исправить. И я незамедлительно обратил свой взор вместе со стволом винтовки на них.

Выстрел!

И какое же было моё удивление, когда немец, который должен был получить мой подарок в глаз, синхронно с выстрелом, неожиданно упал на землю. Более того, я сразу же отметил, что весь расчёт рухнул в траву, и уже через мгновение, как тараканы, побежали в разные стороны.

— Эй! Эй! Вы куда⁈ — с негодованием буркнул я, не понимая причины их поведения.

Однако уже через мгновение, гада, который устроил эту панику, я обнаружил. Прячась за берёзой, немецкий солдат, неистово махая руками, что-то кричал расчёту, с которым я собирался поработать.

«Это что за хрен с бугра?» — не понял я и, улучив удобный момент, выстрелил в паникёра.

Когда пуля влетела ему в голову, то он от силы удара чуть повернулся в мою сторону. И по его искажённому лицу я узнал в нём недобитого артиллериста из второго расчёта.

«Вот же сволочь какая! Всю малину мне испортил! Распугал всех, и они разбрелись кто куда. Ищи их теперь!» — с негодованием вздохнул я.

А артиллеристы, не будь дураками, действительно попрятались. Да так, что увидеть и ликвидировать из всей восьмёрки я смог только одного.

Совсем расстроившись, я вздохнул и сделал несколько выстрелов по лежащим в ящиках снарядам, надеясь вызвать их детонацию.

На успех этого я не рассчитывал, так как знал, что обычная пуля от винтовки не пробьёт оболочку артиллерийского боеприпаса. Другое дело — были бы у меня бронебойные патроны или бронебойно-зажигательные. Вот тогда бы шансы на детонацию, возможно, и были бы. А так — нет! Но всё же попробовать стоило. И я полностью опустошил обоймы обеих винтовок.

Как и ожидалось, к сожалению, никакого взрыва не прозвучало. И я переключил огонь на охрану. Они прятались в кустах и за деревьями, но с чердака были прекрасны видны и умирали один за другим, так толком и не понимая откуда по ним ведётся огонь. После их почти поголовного уничтожения, не переставая следить за своим полем боя, и обводя взглядом одну орудийную позицию за другой, принялся перезаряжать обе винтовки, одновременно размышляя над следующим шагом.

Через полминуты наблюдения, убедившись в том, что ничья голова в кустах больше не мелькает, решил, что эта часть операции завершена.

Повесил оружие за спину и подошёл к ошарашенному Фрицу. Отвязал его от столба, убрал бинты в ранец. Взял стоящую у стены вторую винтовку в руки.

— Здесь закончили. Пошли вниз.

Пленный без приказа послушно поднял ранец и каким-то отрешённым голосом, обернувшись на окно, прошептал:

— Всё? Забабашка, Вы убили всех?

Я поморщился, но всё же ответил:

— Почти. Осталось пяток-другой недостреленных.

Фриц понятливо покивал и задал ещё один вопрос:

— Мы сейчас поедем в плен?

В ответ на его вопрос я лишь вздохнул. И всё потому, что ответа на него у меня пока не было. Именно сейчас я как раз и занимался тем, что думал о ближайшем будущем. Да, с одной стороны, я сделал всё, что мог. Артиллерийские расчёты противника были почти полностью ликвидированы. И можно утверждать, что ранее поставленную перед собой задачу, я фактически выполнил. Но вот с другой стороны, всё было не так радужно, как хотелось бы. Гаубицы противника оставались целыми, не получив никаких повреждений. И по большому счёту они могли «заговорить» в любую секунду. Достаточно было просто к ним приставить новые артиллерийские расчёты и всё — батарея вновь готова к ведению артиллерийского огня. Впрочем, да и приставлять-то можно не сразу. Ведь фактически целый расчёт мне уничтожить так и не удалось. А значит, хоть батарея и выведена из боя, но не окончательно. Не исключено, что немцы довольно быстро смогут оклематься, найти других артиллеристов и вновь вернуть эту артиллерию на поле боя. Да, не сразу. Но, тем не менее, угроза артиллерийских ударов по нашим позициям и по Новску, полностью была не снята и оставалась вполне реальной.

И понимая это, повернулся к Фрицу и сказал:

— Нет, Мольтке, плен пока подождёт! А у нас с тобой есть ещё одно небольшое дельце.

И вновь я в седле мотоцикла. В этом времени я за последние два дня проездил на данном транспортном средстве больше, чем в той жизни за последние двадцать лет. Мотоцикл — транспорт хороший, но вот в непогоду на нём ездить очень неприятно. Особенно в дождь. И хотя он был с коляской, его нет-нет да заносило, когда заднее колесо проворачивалось на грязи. Видя это, немец даже попытался предложить, чтобы он пересел на место пассажира, сев за мной. Мол, своим весом он будет прижимать колесо, и оно будет более устойчиво чувствовать себя на грязной траве.

Его рационализаторский подход вызвал у меня приступ смеха и я, вытащив из ножен финку, помахал ей перед лицом у новатора.

— Грохнуть меня хочешь? Последний раз предупреждаю по-хорошему — лучше в следующий раз молчи, прежде чем подобную фигню озвучивать!

Мои слова вызвали у пленного явное разочарование, и он попытался вновь внушить мне свою правду:

— Забабаха, неужели ты мне ещё не веришь после того, что мы сделали? Я же молчал, не звал на помощь и не мешал твоей стрельбе, когда ты уничтожал наших солдат. Я помог тебе корректировать огонь и уничтожать нашу технику. Я за тебя теперь! И сейчас я вновь просто хочу помочь, потому что отныне я чувствую, что судьбы наши связаны.

Я не был уверен, что это так. И уж тем более в той части его пламенного спича, где он говорил про общую судьбу. Я собирался громить врага, где только можно и жить долго и счастливо. А вот его участь была менее прогнозируема. Если, я повторяю: если, нам всё же каким-то чудом удастся добраться до Новска, то и тогда его будущее будет неясно и буквально писано вилами на воде. Захочет его наше командование использовать по назначению, как корректировщика, было огромным вопросом. Это я в голове для себя всё так решил: мол, будет он нам помогать, и всё будет хорошо. А вот командиры могут подумать иначе: «Кто он был? Корректировщик? Наводил артиллерию на наши позиции? Помогал убивать наших солдат? Всё ясно! Разговор закончен — к стенке его!» Да и даже, если не расстреляют, то нам ещё выбраться из Новска нужно. А затем, пройти под полсотни километров по занятым немцами территориям. И опять же, если он с нами весь этот путь пройдёт и останется при этом в живых, то ещё не факт, что его не расстреляют уже там — у нас в тылу. А если даже и не расстреляют, то, как военнопленному, срок ему мотать до плюс-минус октября 1955-го года. Вроде бы в тот год, остатки тех фрицев, что выжили в лагерях, вернули в ФРГ.

Так что врал немец в своих фантазиях и строил неправдоподобные планы. Судьбы наши были разными и пройдем мы их каждый по-своему.

Однако, хотя и бессмысленную, но всё же жизнь свою Фриц, очевидно, ценил. Как только мы выдвинулись и направились в сторону выезда из города, он, обнимая ранец и глядя на пошатывающийся пулемёт, что стоял перед ним, забеспокоился.

— Забабаха, куда мы едем? Там же наши! В смысле, бывшие мои — немцы!

— К ним и едем, — пояснил я.

— Но зачем⁈ — ещё больше забеспокоился тот. — Они же нас убьют! Когда они узнают, что именно ты обстреливал их позиции, а ранее мы с тобой наводили их огонь по нашим танкам.

— Так, стоп! Давай-ка, Фриц, мы с тобой договоримся, что, с этого момента, нашими танками, и вообще «нашими», мы будем считать и называть только советскую технику или подразделения. Ведь ты теперь за нас?

— Да-да, конечно.

— Вот и называй теперь нашими, только наших. А то не совсем понятно, когда ты называешь нашими, кого имея в виду, что это наши, — попытался распутать запутанную ситуацию я и, проанализировав последние пару предложений, осознал, что запутал и себя, и Фрица ещё больше. А потому подвёл итог:

— В общем, надеюсь, ты смысл уловил.