— Отличная идея, Лёша, которая, к слову сказать, не только одному тебе пришла в голову. Именно сейчас об этом кумекают в штабе. Думаю, вскоре будет собрана группа, в которую будут включены разведчики и механики. Они-то и займутся трофеями.

— И меня включите. Я тоже пойду!

— Ты? Да куда тебе? Весь израненный. На ногах еле держишься. Лицо всё ободрано и перевязано.

— А я говорю: пойду! Ведь ты же знаешь, что я хорошо в темноте вижу. По любому пригожусь. Да хотя бы с винтовкой прикрывать трофейную бригаду буду.

Воронцов чуть подумал, затушил папиросу и, поднимаясь, сказал:

— Хорошо. Доложу о твоей просьбе командованию. А сейчас мне пора идти. Сейчас вновь допрос полковника проводить будем. А ты отдыхай и набирайся сил, пока есть время. Если будет принято решение по проведению операции по технике, и тебя решат включить в состав, то тебя известят. Будь здоров!

У меня к нему, в общем-то, было ещё несколько вопросов по Зорькину, но поговорить о них я решил чуть позже, когда диверсант ещё поделится информацией. А в том, что это произойдёт, я ни капли не сомневался. Он враг — самый настоящий враг. И сейчас, когда идёт война, с ним никто долго церемониться не будет. Допросят как надо, и тот на все вопросы обязательно ответит.

Пожал руку Воронцову и сказал, что посижу ещё немного на лавочке. Он кивнул и ушёл. А я, глядя на зелёную липу, с каким-то отрешением от всего, стал думать о несправедливости жизни.

«Вот как так получается — ребята снайперы погибли, много других наших бойцов, что держали оборону, сложили головы, часть разведчиков Лосева погибла, а вот такая вот сволочь, как этот Зорькин, жив и помирать совсем не стремится. Наверняка сейчас выторговывает себе жизнь, обещая, что если его не расстреляют, то он обязательно вспомнит что-нибудь ценное для нашей стороны. Как крыса, которая готова на всё, на любую подлость, на любое предательство, низость и мерзость, только бы спасти свою никчёмную жизнь. Сволочь! Мерзкая гадость, вот и всё».

Мысли были грустные. Сейчас мне очень хотелось бы выкинуть всё это из головы и забыться сном. Но дело в том, что события, связанные с этим диверсантом, взбудоражили меня, и я знал, что ещё долго не смогу заснуть.

— Да и как тут заснуть, ёлки-палки-моталки, когда этот гул, несущийся со всех сторон, буквально впивается в голову, — пробурчал я себе под нос я и тут осёкся: — Гул⁈

А этот самый гул уже давно превратился в вой и рёв. Рёв бесчисленного количества немецких бомбардировщиков, которые стали сбрасывать бомбы на город.

«Воздух!» — запоздало раздался крик вдали.

А уже через секунду раздались первые взрывы достигших земли бомб.

«Бабах!» «Бабах!» «Бабах!»

«Воздух!» — крича, метались люди.

Красноармейцы, раненые, санитары, врачи, казалось, что никто из них не знает, что им делать во время бомбардировки.

«Серьёзная недоработка. А ведь время было, чтобы как следует подготовиться», — пожурил я командиров, а сам подбежал к часовому и, выхватив у стоящего в непонимании бойца винтовку, крикнул:

— Дай на минутку.

Сразу прицелился и, выстрелив, поразил ближайший бомбардировщик, который был один из полусотни или даже более.

К моему удивлению, охраняющий госпиталь из ступора вышел практически сразу, и второй самолёт я сбить не успел.

— А ну, верни личное оружие! — заревел он, вцепившись в винтовку, при этом пытаясь ногой оттолкнуть меня.

— Да погоди ты, — старался удержать её я. — Мне она ненадолго нужна. Самолёты посбиваю и отдам.

Но часовой ни в какую мои аргументы принимать не хотел, а всё твердил одно и то же, как глухарь на току:

— Немедленно отпусти личное оружие!

Я уже пожалел, что не вырубил его сразу. Но сейчас бить своего красноармейца было совершенно идиотским решением.

Однако уже через пару взрывов я принял решение, что буду вынужден это сделать, потому что бомбардировщики висели прямо над головой.

И я с силой ударил часовому по ноге в область голени, после чего, воспользовавшись моментом, что хват ослаб, вырвал винтовку, и сразу же найдя удобную цель, выстрелил.

Винт немецкого самолёта прекратил вращение, заклинив, и многотонная машина, войдя в штопор, устремилась к земле.

«Бубух!» — раздался невдалеке взрыв топливных баков и остатков боекомплекта уничтоженной машины врага.

Увидев краем глаза, что часовой нашёл на земле булыжник и пытается встать, чтобы меня им приголубить, крикнул:

— Успокойся, твою ж так! Ты же видишь, что винтовка мне нужней. Видишь же, что я самолёты сбиваю!

— А ну, отдай оружие! — крикнул он и швырнул камень в меня.

Я, в это время уже прицелившись, нажимал на спусковой крючок, поэтому, чудом увернувшись, в самолет, разумеется, не попал.

— Ты чего, охренел, что ль⁈ Туда кидать надо, — я показал в небо, — а не в меня!!

— Ты арестован! Отдай винтовку и подними руки вверх! — продолжил он свое, опустив голову и явно взглядом ища очередной предмет, который можно в меня бросить.

— Да подожди ты, сейчас я этих гадов перещёлкаю и тебе винтовку верну в целости и сохранности.

— А я сказал: отдай сейчас, — явно радостно крикнул боец.

И подбежал к стене больницы, возле которой, кроме лопат и граблей, стоял ещё и железный лом.

Вот его-то часовой в руки и схватил.

— Последний раз говорю: отдай, а то хуже будет.

Лом! Не просто лом, а именно — лом!! Это были уже не шутки. Получить такой вот дурой, например, удар по спине, это в лучшем случае означает остаться инвалидом на всю жизнь. Ну, а про получение удара по голове можно вообще не говорить — смерть, быстрая и без мучений.

В красноармейца стрелять я не собирался, но что мне нужно было предпринять в такой ситуации, я даже не знал. И, что было плохо, времени на обдумывание у меня практически не было. Потому что часовой, перейдя от слов к делу, пошёл в атаку. И выкрикнув боевое: «Ура!», задрав лом над головой, уже нёсся ко мне «на всех парах».

«Интересно, увернусь или не увернусь, — пронеслась мысль в голове, которая сформулировала ещё один вопрос: — А это что — всё? Конец? Или я ещё о чём-нибудь подумать успею?»

И тут, неожиданно, помощь пришла оттуда, откуда не ждали.

Перекрикивая шум ветра и дождя, а также звуки взрывов и гул многочисленных моторов до наших ушей донёсся громогласный крик:

— Отставить!

На возглас мы с часовым обернулись и увидели бегущего к нам Воронцова, который, очевидно, при налёте решил вернуться к госпиталю.

— Отставить, боец! — повторил он, подбежав, и когда часовой опустил своё смертельно опасное оружие, спросил его: — Красноармеец, у тебя есть ещё патроны к винтовке?

— Так точно! Тридцать штук, — узнав чекиста, ответил тот.

— Тогда будешь подавать патроны Забабашкину! Будешь у него вторым номером! Понял?

— Я? Патроны? Забабашкину? — удивился тот.

— Да. Это тот боец, который стреляет сейчас по самолётам, — пояснил Воронцов и показал на меня рукой: — Вот он.

— Так это что ж поучается, это и есть тот самый, легендарный Забабашкин? Тот самый, который все немецкие танки сжег и всю их артиллерию уничтожил? — ошеломлённо произнёс часовой, глядя на меня во все глаза.

— Тот самый. И вот сейчас этот легендарный боец, который выглядит, как египетская мумия, все самолёты немчуре посбивает. Вот увидишь. Так, Алексей?

— Не мешайте, — отмахнулся я.

Прицелился и, выстрелив, подбил пролетающий над нами бомбардировщик «Юнкерс». Пуля пробила шланг маслопровода, и он задымился. Я же собрался было перевести огонь на другую цель, но увидел, что с этого самого подбитого мной самолёта выпало несколько бомб.

— Бежим! — прекрасно понимая, что сейчас будет, крикнул я.

И в этот момент здание госпиталя вздрогнуло и взлетело на воздух.

«У-х-х-х-х», — донеслось эхо до моих ушей, прежде чем я, в который уже раз за эту новую жизнь, потерял сознание.

(Продолжение будет выложено завтра утром)