Эрион почти радостно хмыкает. Это тошнотворно: "Когда он узнал о моих планах использовать людей в качестве оружия, у меня не осталось другого выбора. Я пытаюсь защитить Эмбервелл, Нара".

Мне хочется рассмеяться над тем, как парадоксально это звучит, но я качаю головой, устремляя на него взгляд: "Точно так же, как ты пытался защитить Фрейю, убив Бриджид?"

Его глаза вспыхивают от ярости: "Не думай, что смерти Бриджид я желал. Она подписалась под этим моим намерением, как только влюбилась в жалкого перевертыша".

Это ничего не оправдывает. Он — убийца, выживший из ума и жалкое оправдание человека: "Ты болен, и королева тоже".

Мои слова его не трогают, вместо этого он усмехается, склонив голову набок: "А что ты думаешь о, скажем… заместителе?"

Мои мышцы напрягаются: "Не надо его в это впутывать".

Генерал не может сдержать мерзкой улыбки. Он наклоняет голову вперед и говорит: "О, но почему я должен это делать, когда он находится в центре всего этого?"

Как только эти слова слетают с его уст, все вокруг замирает. Я боюсь задать вопрос, но все равно задаю его, и мой голос при этом дрожит: "Что ты имеешь в виду?"

Он закатывает глаза и подходит ближе: "Ну же, Нара, подумай".

Я не хочу. Совсем не хочу.

Каждый его шаг ко мне заставляет меня все ближе прижиматься к стене: "Я сказал ему, что приводить тебя сюда было бы ошибкой". Он вздыхает: "Но он ничего не мог поделать, даже после всего, ты просто очаровываешь всех существ".

Существа, существа, существа.

Всех существ.

Сердце барабанит в ушах, как гром, и я умоляю, чтобы мои мысли были ошибочными.

"Лоркан…" Улыбка Эриона превращается в усмешку: "Он был первым, кого я укусил, он остался сильным, сильным, в отличие от меня и всех остальных здесь, слабеющих с каждым днем".

Нет, это не может быть правдой, нет…

"Он был моим первым удачным оружием, и он делает все, что я говорю".

Тошнота сжимает мне горло, и я пытаюсь сдержать ее: "Прекрати".

"Я приказал ему убить твоего отца, я заставил его напасть на тебя той ночью в лесу, потому что это был наш шанс увидеть, появится ли вор, почувствует ли он, что ты в опасности, и мы оказались правы…"

Я натыкаюсь на кирпичную стену, отгораживаясь от Эриона, когда в моей голове проносятся воспоминания. Взгляд этого существа на меня в день смерти отца был таким же, как в ту ночь, когда Дарий забрал меня в свой дом. Шрам на моей руке… Это не может быть Лоркан, это…

"Я предупреждал его, что ты доставишь нам одни неприятности. Я зря потратил время". Сильный смешок Эриона возвращает меня к действительности, и его тон понижается с жестокостью, когда его взгляд блуждает от моей головы к ногам, отталкивая: "Хотя… — задумчивый взгляд, — возможно, ты как раз то, что мне нужно".

Мне не нужно и секунды, чтобы понять, что он имеет в виду, когда он обнажает зубы и проводит языком по растущему клыку. Мои глаза расширяются, и все происходит слишком быстро: он бросается на меня.

Я едва успеваю увернуться от него, нажимая на кнопку своего клинка, когда поднимаю его для защиты. Эрион выгибает шею в сторону, а я, задыхаясь, жду, когда он повернется ко мне лицом: "Если бы в тебе была хоть капля человечности, ты бы не поступил так с Фреей". Как бы мне ни хотелось вонзить в него этот клинок, покончить с ним за все, что он когда-либо совершил, он также отец Фрейи и единственный родитель, который у нее остался.

В глазах Эриона вспыхивает косой свет. Гнев каскадом стекает по его лицу, и я понимаю, что все, что я скажу, ничего не даст ему. Я поворачиваю голову к лестнице и бросаюсь к ней, когда Эрион хватает меня за плащ, заставляя почти закричать, когда меня бросают к решетке камеры.

Зрение дрожит, когда опускается клинок, и в голове появляется боль. Восстановив самообладание, я бросаюсь к клинку и успеваю схватить его как раз вовремя, прежде чем руки генерала обхватывают меня, прижимая к бокам. Хватка настолько плотная, что легкие словно медленно сдавливаются, я не могу дышать и стараюсь как можно сильнее пошевелить рукой.

"Посмотрим, что твои братья подумают о своей новой сестре", — говорит он, и как только он упоминает о моих братьях, ярость закипает в моих жилах, и я сильнее сжимаю клинок.

Его клыки вонзаются мне в шею, и в тот момент, когда он сжимает их, я вонзаю кинжал ему в бедро.

Давление его рук на меня ослабевает, когда он издает слабый стон боли, и я снова ударяюсь головой о его голову. Я слышу, как он отшатывается назад, пока не раздается оглушительный удар о стену с последующим падением на пол.

Задыхаясь от боли, я сжимаю клинок, который дрожит в моей руке. Кровь капает с него, пока я прихожу в себя, а затем я медленно поворачиваюсь и перевожу взгляд на лежащего на полу генерала. Его грудь вздымается и опускается, он еще жив, но я не знаю, сколько времени ему понадобится, чтобы прийти в себя.

Убирая клинок в ножны, я замечаю связку ключей, поблескивающую у его пояса. Я пробыла здесь слишком долго, и теперь это мой единственный шанс. С осторожностью я протягиваю руку и беру их, в последний раз оглядывая камеры, мужчин, женщин, Адриэля — всех, кто принадлежит к рюменам: "Мне так жаль", — шепчу я, потому что знаю, что не смогу спасти всех.

Я взлетаю, хватаясь свободной рукой за стены, чтобы удержаться на ногах, когда выхожу на главный проход.

Он был моим первым удачным оружием, и он делает все, что я говорю.

Слова генерала преследуют меня, и меня переполняют все эмоции, превращая мои внутренности в пыль. Я даже не знаю, как я попала из одной точки подземелий в другую.

Я приказал ему убить твоего отца.

Я качаю головой и захлопываю дверь.

Я заставил его напасть на тебя той ночью в лесу.

Моя рука сжимается в кулак на холодной стали, и я заставляю себя опустить ее, чтобы потянуть за рычаг. Когда я это делаю, Дариус улыбается мне со слабым облегчением, но я подхожу к нему, дыша тяжелее, чем когда-либо, и путаясь в пальцах.

Он говорит: "Голди", но я не могу ему ответить. Я подношу один из ключей к замку, кручу и кручу его, но безрезультатно — он не работает. В бешенстве я ищу другой ключ, и придушенный звук вырывается из меня, когда и он не подходит.

Ничего не получается.

"Нара, — говорит Дарий, его голос приказывает мне посмотреть на него, но вместо этого я пробую другой набор ключей: "Что случилось?" Он не задает вопрос, он говорит это, потому что знает, что что-то не так.

Я качаю головой: "У нас не так много времени…" Я останавливаюсь, когда кандалы расстегиваются, лезвия отводятся назад, и его рука падает.

Как бы мне ни хотелось расслабиться, я не могу. Кровь стекает на его руки и полумесяц, прежде чем я бегу расстегнуть второе запястье, и его колени падают на землю. Он почти забирает меня с собой, когда я просовываю свою руку под его руку и с трудом поднимаю его на ноги: "Дариус, — шепчу я, чувствуя, как его боль отражается на мне: "Пожалуйста…"

Он поднимает на меня глаза, и я понимаю, что он видит на моем лице настоятельную просьбу. Кивнув, он поднимается с пола, и я сжимаю его руку, таща ее за плечо. Мы, пошатываясь, выходим из дверей, и я не удосуживаюсь закрыть их, так как заключенные начинают нас высмеивать.

"Ты залечила мне запястье?" говорит Дарий, наполовину сбитый с толку, и когда я перевожу взгляд на его руку, то понимаю, что все происходит точно так же, как и с его спиной: ни крови, ни следов от лезвий, застрявших в коже.

"Я-" Я смотрю на него, и его глаза притягивают меня: "Я не знаю, как…"

Голоса венаторов внезапно разносятся по подземельям от входа. Их тени появляются на кирпичных стенах, и я смотрю направо, где бы мы могли спрятаться, когда Дариус отпускает меня и без предупреждения прижимает к себе в один из укромных уголков. Одна его рука обхватывает мой живот, другая — грудь, фиксируя меня. Я держусь за его верхнюю руку, затылком упираюсь в его грудь и решаю не произносить ни слова, делая несколько глубоких вдохов вместе с ним, пока мы ждем, когда пройдут венаторы. Когда мы услышали, как ноги заскребли по земле, я крепче вцепилась в руку Дария.