Дашутке нравился истинный голос лекарки: такой приятный и мягкий, каким хорошо петь, но не как у наставницы, пусть в него тоже можно было влюбиться. Да, именно влюбиться, увлечься одним его звуком! Как многих она могла осчастливить, если бы пела истинным голосом. Но что-то случилось, ещё в раннем детстве, в младенчестве. С тех самых пор Сирин могла спеть только тем, кто выпьет особое зелье или может слышать безмолвное, как Дашутка.

И Сирин пела – долгие часы напролёт, под землёй, беззвучно перепевала Дашутке все песни, которые слышала от чернушек: про поверхность, про солнце, любовь и про счастье на воле. От старых вест она знала песни о лесных чудесах, Предках, духах и волчьей стезе; знала песни о славе и геройской смерти во имя рода, с какими охотники коротали ночи возле костров. Сирин не замечали или нарочно не обращали внимания, когда она тихо подкрадывалась и подслушивала, о чём поют в логове.

– Отведи меня домой, – попросила Дашутка и прочла её мысли: Сирин не могла сделать этого, не могла даже соврать в утешение, ведь любая мысль тут же открывалась для Дарьи. Так она узнала о Навьих Рёбрах, с которыми Сирин росла, ещё ей открылось, как зовут Яра и как сильно привязана к нему ворожея. Светлое чувство, знакомое Дарье только по книжкам, немного смягчало образ Навьего сына, которого она прежде знала только диким разбойником и душегубом.

Вместе с любовью в мыслях Сирин полыхнула тревога о Пастыре. Яр не должен был переходить черту, установленную по кровавому договору. Дарья попробовала потянуть за эту беспокойную ниточку и подивилась, что Навь тоже боится войны. Она пошла дальше, по тропке чужих ощущений, пока дорогу ей не преградило воспоминание о женщине с бусыми волосами. Здесь Дашутка впервые увидела Навью ведунью, которую боялся отец.

– Не отдавай меня ей! – схватила Дарья Сирин за плечи, и сама затряслась крупной дрожью. – Что угодно сделай, только не показывай меня ей на глаза!

Сирин не знала, как глубоко Дарья может читать её мысли. Она осторожно брала её за руки, оглаживала по спине и успокаивающе мычала, но Дарья не унималась.

– Выведи меня на поверхность, Богом молю! Выведи, пока никто не видит! Иначе меня отведут к ней, к твоей наставнице!

– …

– Нет, я её знаю! Я её в твоих мыслях видела, ведунья жестока, как сын! Стоит ей узнать про меня, как она меня тут же погубит! Я не хочу умирать, я спастись хочу!

– …

– Он тебя не послушает, никого! Ты любишь убийцу, а я для него только жертва! Он отведёт меня к ней, тогда и жизни конец.

Чем бы не пыталась успокоить её ворожея, Дарья больше сидеть не могла. Она вцепилась в свою темноволосую голову и раскачивалась, повторяя лишь: «Не губите меня! Не губите! Оставьте!»

Сирин не вытерпела, видимо, побоялась, что если ведунья прознает о ней, то правда убьёт, и не станет единственного человека, способного понимать её и без слов.

Сирин принялась шарить руками, в темноте никак не могла отыскать, где на ящиках свечи. Дарья поняла, чего хочет дикарка и отыскала свечу. Они подожгли фитилёк, подземная комната озарилась медовым сиянием. Сирин отлепила огарок, взяла Дарью за руку и вывела из норы. Но стоило им пройти по узкому тоннелю вверх, как они наткнулись на спавшего поперёк дороги Вольгу. Оказалось, что их давно сторожили. Будь Сирин Навью, она бы услышала, как сопит здоровяк, уставший после ночного набега.

Сирин указала Дарье обратно, они сошли вниз, мимо нескольких глухих нор, но и в глубине натолкнулись на караульного.

– Куды? – шикнул Свирь и загородил им проход. Сирин цокнула на охотника языком, развернулась на месте и поспешила обратно. Оставалось надеяться, что Вольга по-прежнему спит и можно тихонечко проскочить мимо него. Но из-за оклика Свири Вольга проснулся, продрал глазищи и тупо уставился на беглянок со свечкой. Даже ничего не спросив, он встал в полный рост и преградил путь на поверхность.

– Горазд ты дрыхнуть! – отругал Свирь, который пустился за ними в погоню. – Не видишь, девку крестианскую умыкают!

Вольга по бычьи нахмурился и двинулся на беглянок. Сзади к ним подскочил одноухий охотник. Дарья вздрогнула, их зажимали с двух сторон неширокого подземелья. Но тотчас, когда они должны были их с Сирин схватить, ворожея одним духом задула свечу. В темноте поднялась суматоха и свалка. Оказывается, Навь не видела в темноте, если свет внезапно погаснет. Сирин хотела выскочить на поверхность, но оба охотника заслонили подъём. Дарья, скорее со страха, чем с большого ума, потащила её обратно в глубину логова.

Вольга рванулся в погоню, его хотел опередить Свирь, оба только запутались и свалились в узком проходе. Скоро Дарья и Сирин добежали до первого перекрёстка. Здесь они остановилась, пока Сирин разжигала свечу и рассыпала на досках пригоршню сухих трав из сумки.

Они не знали дороги. На перекрестке, Сирин наугад выбрала ход, кажется, ведущий наверх. Но после небольшого подъёма тоннель резко повёл под уклон. Позади рявкали голоса догоняющих Навьих охотников. Сирин крепче стиснула руку Дашутки и повела её в глубину.

Ярило жгло кожу, слёзы высушили горло. Яр не понимал, то ли он дышит, то ли хрипит перед смертью. Благодатная тень разлилась всего в шаге, но доползти до неё силы нет. Он лежал в белом мире, под иссушающим солнцем, где каждая песчинка раскалилась от света.

– Чтоб ты провалилось, треклятое, – прошептал Яр светилу. Удивительно, но тень подползла ближе.

Позади раздалось утробное дыхание Зверя. Яр обернулся и увидел за спиной волка с серебряной шкурой и могучими клыками, что могли сокрушить само время. Глаза волка светились голубым пламенем, в них мерно горела мудрость, которой Яр никогда прежде не видел. Он привык ощущать в Звере лишь голодную страсть, почти что безумие, но это была другая его сторона, неизвестная Навьему сыну. В облике Зверя к нему явился давно умерший Предок.

– Кто ты? Как тебя звали при жизни? – спросил его Яр, едва держа голову от изнеможения. Зверь взялся зубами за его сапог и потащил Яра как можно дальше от тени. Мрак зашипел и пополз по песку, будто преследуя их.

– Обожди! Куда волочишь меня под жестокое солнце! – Яр заскрипел песком на зубах, потянулся к прохладе и лишь тогда увидел ожоги: ярило не только пылало в небе, но и отметило каждую его руку.

– Нет! – взревел Яр и гневно обернулся на Зверя. – Не трогай меня! Хватит за мною ходить! Я тебе не простой двоедушец, я – конец мира, часть его и погибель, я сам пожру солнце!

Волк выпустил из зубов его ногу, но не по приказу Яра. Он поднял голову и высматривал нечто в разлившейся тьме. Из тёмного моря послышался вой, показались волчьи уши и головы, Чёрная Стая вынырнула из тени и побежала по следу. Каждый хищник, размером немногим меньше Зимнего Волка, рвался отнять Яра у света и солнца. Но сам Яр смотрел не на них, он не сводил глаз со старика с кривым посохом в тощей костлявой руке, идущего за волками. Каждая руна на посохе горела алым огнём, но длинные непроницаемые одежды старика казалось сами впитывали сияние солнца. Старец шипел, сторонился ярила и никогда не выходил за грань тени. Добежав до края тёмного моря, волки остановились и взвыли, призывая Яра вернуться. Руки старца словно сухие узловатые ветви потянулись к нему, и Яр ощутил, как сердце его наливается силой, способной одолеть само солнце. Древний старик также люто ненавидел ярило, как и сам Яр.

– Чернобоже… – слетело с разбитых губ и Яр оглянулся. Зимний Дух глядел на него, но ничем не мешал сделать выбор.

– Мне сила нужна поквитаться с израдцем! С тьмой одолею любого… пожру земь, пожру лес, пожру коло с небес, дабы очей не палило.

Он с трудом встал. Позади взрыкнул серебряный волк, но Яр только криво ему ухмыльнулся.

– Не хорошо? Знаю, кем ты была, и на твоих руках расписали ярило… – он показал Зимнему Волку ожоги от оберега. – Ты – Безымянная, кому имя дано надземниками. Ты сама разрешила набить себе знаки, моя же стезя – не пасть жертвой для смерти, а самому нести смерть.