– Я ещё тобой командовать буду! – огрызнулась Олеся на оседлом наречии. Вожак ухмыльнулся и сильнее надавил ей на запястье, и стискивал до тех пор, пока она не закричала.

– И толкуешь по-оседлому! Вот она, поганая наука сказальцев, на что сгодилась! На кой ты слушала их, дура, на кой ты у деда книжки читала, когда надо было охотиться, как завещали нам пращуры, да Уклад соблюдать!

Под смех мальчишек, вожак повалил Олесю, да так и оставил лежать на земле. Стиснув зубы, она проглотила очередную обиду. Из-за учения скитальцев даже говор её отличался от навьего. С того дня Олеся взялась истреблять в себе привычку говорить по-людски и общалась только на навьем наречии. Но, как не старайся, вожаком ей не стать. Ведунья помнила про обиду отца и приглядывала, чтобы Деянова дщерь никогда не поднялась выше охотницы, и так поручила в Чертоге.

Безымянные – вожак выдумал, будто они до конца дней обречены служить роду. Рождённые в ночь Зимнего Мора, они – призраки для соплеменников, но лишь до поры, пока не совершат подвиг и не обретут себе имя. Олеся, конечно, не хуже них.

Однажды она прослышала про вылазку на неразведанный север и начала проситься у вожака в дозор. Тяжёлый поход к северному перевалу в племени называли блажью ведуньи и смертью охотникам. В северных землях редко встречалась добыча, а четырнадцатизимнюю соплячку из молодняка вовсе звать туда никто не собирался. Но Олеся донимала вожака снова и снова. Он злился, отмахивался от неё, даже лупил, но она спрашивала каждый день. В конце концов она пригрозила ему, что сама спустится на межень к ведунье. Матёрый охотник посмотрел на Олесю очень внимательно и с неясной тоской.

– Ой не знаешь ты, какая она… но так и быть, передам чего хочешь. Крепись.

И вожак сдержал слово. Прошёл день, и Олеся узнала, что её берут к перевалу. На севере её ждёт великий подвиг для рода, а это вернейший путь в вожаки!

Олеся поспешила к клади оружия на срединной межени. Её должны были хорошо снарядить. Но каково же было её удивление, когда из всего накопленного запаса ей выдали три патрона и не заменили кривую винтовку.

– Это что? – показала она патрон ложнику.

– А? – пробурчал косматый как медведь оружейник и оторвался от ящика, полного боеприпасов.

– Мне надо оружие с патронами и добрый нож на дорогу, а ты мне три пули ссудил?! Вот погоди, ведунья узнает! – огрызнулась Олеся.

– Что велено, то и выдано. Так Первый Охотник сказал, мол, Олеське три пули, – проворчал кладовщик. Олеся застыла как вкопанная с винтовкой, не зная, что делать. Ложник с раздражением прогнал её. Сама не своя, она решила спуститься к матери и сестре, раз уж выпало сойти в логово и отлучиться из стаи. Когда она проходила по тоннелям с жилыми норами, то услышала сдавленный плачь. Олеся бросилась на материнский голос, но тут же за шкурой, занавесившей вход в нору, заговорил кто-то другой.

– Не горюй, а меня слушай. Олеську твою снаряжают вместе с пятью матёрыми. Каждый из них в войне с Виичами отца потерял или брата, и за то на Деяна и всю вашу семью очень зол. Белая Шкура Олеську вместе с ними на смерть посылает, с севера твоя дочь не вернётся – это и станет расплатой за род.

Мать всхлипнула, кажется, зажимая себе рот ладонью. Кто же с ней сейчас говорил? Олеся прислушалась и скоро узнала голос Гойко – вожака стаи Колготы. Гойко давно подозревали в мятеже вместе с отцом. Он никогда не приближался к семье Деяна, как и остальные охотники, и не разговаривал с её матерью. Но всё-таки в племени оставались враги ведуньи. Как бы тяжело Олесе, Рите и их матери не приходилось, им тайком передавали еду: остатки с охоты или какие-нибудь вещи для мена. Олеся не желала задумываться, что предатели не дают умереть жене и дочерям своего убитого главаря. Сама она отреклась от отца на глазах у всего племени. Но, когда тайная помощь не приходила, должно быть в ту пору за семьёй особенно пристально наблюдали, им становилось совсем тяжело.

Мать Олеси вкалывала в племени хуже чернушки, помогала другим вестам с самой тяжёлой работой, но приносила в нору сущие крохи. Ритка плакала, пусть кормили её больше всех. Мать ела мало, только чтобы не умереть с голоду. Ненавистнее всего для Олеси были те ночи, когда, уверенная, что обе дочери спят, мать вставала с распущенными волосами и уходила на верхние межени, где караулила Навья Стража. Маленькая и вечно голодная Ритка уплетала принесённую к утру снедь за обе щеки. Олесе же кусок не лез в горло. Она смотрела на мать исподлобья и терзала два своих негнущихся пальца на правой руке. Мать покачивала растрёпанной головой, глядела мимо неё покраснелыми после бессонной ночи глазами и на её глубоко впавших щеках залегли тени.

На двенадцатый год Олеся сама пошла в стаю. Как охотница из молодняка она имела право на свою, пусть и невеликую долю добычи. И лишь тогда их семья вздохнула свободнее. И вот новый удар: дурные новости Гойко. Охотник старался говорить шёпотом, многие из его слов гасли в гомоне соседских жилых нор.

– Уходят на заре, завтра. Матёрых выбирал Сивер, но на них ему указала ведунья, и сама наставляла дочь твою погубить, а после сказать, что Олеська в дороге погибла. И все поверят, а кто не поверит, тот промолчит.

Мать что-то горячо зашептала, но голос её перекрыл детский плач из соседней норы, затем визг чернушки, видимо, та недоглядела за ребёнком и попала под хозяйскую руку.

– Нет, – тихо ответил Гойко. – Никого вместе с ними послать не смогу. Только пятеро избранных Сивером пойдут к перевалу. Ежели захочу снарядить кого-то в дозор от себя, так они тотчас же смекнут: эти охотники в оберег Деяновой дочки. Могу только дать ей в дорогу вот это, да испросить силы для Олеськи у Вия.

В норе зашуршало, охотник что-то достал из мешка и передал матери. Она поблагодарила его через всхлипы, после чего полог внезапно откинулся. Гойко вышел из норы и тут же столкнулся с Олесей. Конечно, он понял, что она всё подслушала. Прятаться молодая Волчица и не собиралась. Он задержался всего на секунду и с кивком прошёл мимо.

Вот так. Всё её желание прославиться ради рода обернулось верным самоубийством. Ведунья расставила Олесе ловушку из собственных соплеменников. Пятеро озлобленных охотников станут её попутчиками на неизведанный север: без снаряжения, без запасов и почти без оружия. Вот тебе и помощь от ведущей род, терпеливой на месть и злопамятной Влады.

Горло Олеси душили слёзы, но она хорошо научилась себя сдерживать. Олеся подождала у порога, пока всхлипы матери и лихорадочная беготня в норе стихнут. Только однажды ей захотелось войти, когда Ритке влетело за какой-то проступок, или попросту путалась под ногами. Сестра залилась рёвом. Уже десять Зим, а растёт такой бестолочью! Ничего на уме нет, кроме еды и игр с другой малышнёй. Благо, за озорной нрав Волчата принимали Ритку в свои шуточные стайки и не попрекали её отцом, которого она всё равно толком не помнила.

Наконец, Олеся откинула полог и переступила через порог, словно только что вернулась с поверхности. Мать подшивала что-то у очага, но как только она вошла, оторвала голову от работы и молча обшарила её испуганными глазами. В руках у неё лежала новая куртка, которую шили Олесе ещё с прошлой весны. Неизвестно откуда она смогла достать кожу и мех, но даже ещё недошитая куртка очень нравилась Олесе. Она часто просила примерить обновку, оглаживала её по бокам, мать торопливо подправляла полы, чтобы получилось с запасом, на вырост, прикидывала, стоит ли добавить новый карман или перекроить воротник. Оставалось пришить застёжки. Руки весты подрагивали, пока она судорожно заканчивала работу.

Ритка пряталась на лежанке, зарёванная. Сестрёнка тискала в руках страшную куклу, которую скрутила себе из бечёвки и вехоти.

Олеся подошла к матери, взяла свою куртку и скинула старую, прожжённую у костра. Мать смотрела, как она одевается, и рука её бессознательно поглаживала по запястью Олеси, повязанному белой нитью.

– Почему Ритка ревёт?

– Она так… – отмахнулась мать в сторону Риты. – Есть хочет, а своё уже съела, к твоему потянулась, да по рукам получила – не сильно, не больно ей, не тревожься.