Но тут среди хаоса голосов она услышала один близкий голос. Холодея от страха, Дашутка подошла к нарам и по очереди начала открывать лица покойников. Всякий раз видя застреленных, разорванных волками, зарезанных или умерших от болезней, она затаивала дыхание. Очередной саван открылся, и из груди вырвался отчаянный вздох. Под саваном лежал мёртвый Илья с синим шрамом на шее.

– Не он… не может быть он! Нет, не он! – бормоча, закивала Дашутка и, не веря, отпрянула. Но вот коснулись холодного лика и нагнулась к мёртвой груди. Молодое сердце и правда не билось.

– Вот и ты, Сокол мой… Не успела я к тебе, опоздала; не дождался ты меня, не повстречались… – перебирала она сверкающие, как у живого, золотые кудри Ильи. – Это всё я сгубила. Вот для чего на свет родилась.

Она наклонилась над головой, чёрный водопад волос укрыл ему бледный лик, и поцеловала в ледяной лоб. Она долго стояла и не могла оторваться, будто нутром к нему приросла. Дарья заметила медицинскую стойку поблизости, взяла ножницы и срезала один золотой локон и ногти. Лишь взяв частичку Ильи с собой, она простилась и зашаркала к лестнице.

Ступенька, ступенька, ступенька. Чем выше, тем раскалённее колет в груди. Куда ей теперь? Кем окрестят её соседи и близкие после убийства? Это ведь она довела. И молва проклянёт, и скажут о ней, как о ведьме.

В голове закружилась. Дарья сползла по стене на ступеньки у самой двери. В лазарете сёстры гремят посудой и вёдрами для уборки, изредка переклиниваются. Наступает раннее утро, скоро завтрак доставят из трапезной и начнётся обход. Затемно просыпаются в Монастыре, очень честно и просто живут.

Будь ещё хоть немного слёз, Дарья выплакала бы их по себе, но молча уставилась на грязные пальцы с обломанными ногтями. Ей нельзя возвращаться к живым. Дашутка с трудом поднялась и заковыляла по лестнице вниз. Лазаретские двери так и остались закрытыми.

Баюн ждал снаружи, как чуял, что она ещё непременно вернётся. Вокруг качались и скребли валуны сухие кустарники, туман понемногу рассеивался, на замшелых камнях заблестела роса. Дарья приникла к волчьему боку.

– Увези меня, Баюнушка!

Великий Зверь прижался брюхом к земле, помог ей взобраться и понёс мимо каменных стен к частоколу. Дарья вжималась в его угольно-чёрную шкуру и слышала, как ухают волчьи лапы. Вот он подпрыгнул, и в ушах засвистело. Баюн приземлился внутри Слободы, но к домам не подошёл, здесь жильё человеческое, здесь сильно пахнет людьми. Дарья осторожно слезла с него и почесала за ухом.

– Теперь уходи, Баюнушка. Пока не рассвело и тебя не заметили. Люди застрелят тебя, иначе не могут. Они сильно боятся.

Баюн раскрыл пасть, заскулил, но вот лихо развернулся на месте и перепрыгнул за частокол, как через низенькую оградку. В предрассветных сумерках Дарья побрела между избами. По Слободе ещё плавал туман. Тех немногих, кто в столь ранний час спешили на работу, она чуяла издали и обходила. Да никто бы и не узнал её без платка, в чёрном платье, нечёсаную. Возле отцовских ворот она остановилась. В тумане ей причудился смех. Девочка с бледным лицом выглядывала на улицу из калитки, но робела выйти и погулять с соседскими ребятишками.

Вдаль бежит река лесная,Вдоль неё растут кусты.Всех в игру я приглашаю,Мы играем – водишь ты!

– Дашутка! – окликнула с крыльца Тамара, и девочка обернулась. Сейчас её заведут, разотрут жиром, напоят горькими настоями и отварами и заставят укрыться под тяжёлые одеяла в жаркой постели. Окошко вышиной в локоть станет для неё жалкой отдушиной в мир.

– Дашутка! – няня окликала по-настоящему в приоткрытой калитке. Тамара будто нарочно вышла из дома. Дарья улыбнулась ей заточенными зубами. Схватившись за сердце, няня заохала и повалилась в проёме калитки.

– Илья умер, Томочка, – сказала Дарья и побрела от отцовского дома, как от чужого. До самого тепла Марины по пути ей больше никто не встречался. Она постучала в закрытую дверь и прислушалась. Обычно Марина велела приходить поздно вечером, после работы, а в семье говорить, что она задержалась в лазарете у Серафима. Теперь же, наверное, слишком рано.

В дверных досках была воткнута остриём наружу игла – знак наставницы. Дарья перевернула её и воткнула ушком на улицу.

– Никто меня больше не поймёт, Мариночка, никто не подскажет, – уткнулась лбом Дарья в закрытую дверь. – По этой дороге прошла я сама, как сумела. На том и прощай… прощай.

Она обошла дом, на заднем дворе на стене обветшалого сарая отыскала старые вожжи, за которыми и приходила, и вернулась на улицу. Знакомый путь вывел её к заброшенному теплу, где ещё недавно она гадала с подругами на вечёрках. Как метко предсказал ей судьбу чёрный камушек!

Дарья зашла в ограду. Мутные окна старого дома полопались от морозов, он будто встречал её глазами дряхлеющего калеки. Ноги сами поволокли внутрь. После вечёрок в тепло никто не входил. Дверь в сенях осталась стоять приоткрытой, следы ботинок на пыльном полу, в горнице лежала давно перевёрнутая колыбель. Под люлькой Дарья заметила старую куколку-пеленашку. Женщины в Слободе заплетали обережки для своих ещё не рождённых детей. Куколка должна была «греть постельку» для дочери или сына хозяйки. Суеверный обычай проник в Слободу вместе с поселившимися в ней язычниками.

«Как её назовём?»

«Ангелиной. Господь даровал нам её в трудный час»

Голоса промолвили в пустоте и утихли. Дарье почудился смех маленькой девочки. Её оборвал мужской оклик.

«Бурый лает! Во двор кто-то залез!»

Дарья подошла к порогу горницы. Среди пыли и занесённого мусора в доски въелось тёмное пятно. Внезапно закричал перепуганный насмерть ребёнок.

«Папка!»

Голоса прошлого резанули не хуже ножа. Этот дом мечен смертью, потому и пустой. Дарья взвыла и зажала уши руками.

– Не могу больше! Пощадите! Не слышу!

Она выскочила из избы, чуть не упала на косых ступеньках крыльца. Белый свет шатался, ходил ходуном и скакал, как загнанное страхом сердце. Вот высохший во дворе ясень. Один сук ещё крепок и высоко растёт над землёй. Дарья перекинула через него вожжи, завязала петлю и захлестнула свободный конец за ствол дерева. Рядом нашёлся дощатый ящик. Она встала под ветвь на него и просунула голову в петлю. За воротами еле слышно забряцали когти. В незапертую калитку заглянул гнилой Зверь и потрусил во двор, покачивая облезлыми боками. Он сел в трёх шагах перед Дарьей и наблюдал.

– Не уж то это последнее, что я в жизни увижу? – заплакала она. – Не хочу больше слышать, чего не слышат другие, не хочу больше видеть, чего другие не видят. Что я сделала? Хотела жить, как все люди, весне радоваться и любить. А ты что сделал?! Илью до смерти довёл и меня искалечил, да так, что сама себя ненавижу!

Дарья подняла лицо. За серой хмарью всходило яркое солнце. Весна победила, исторгла туманы и Зимние холода на три кратких месяца лета. Сквозь слёзы Дарья видела свет как разноцветные лучистые всполохи.

– Прощай солнышко, прощай Женечка, прощай отче, прощайте все люди! Прощай и ты, проклятая жизнь! Не хотела я…

Старый ящик под ногами сломался. Шею Дарьи перехватила петля. Язык в горле выгнулся, перекрывая гортань, глаза выпучились. Не в силах вдохнуть, она громко хрипела. Тощие руки цеплялись за вожжи на горле. Зверь подался вперёд, приподнял щербатую морду и облизнулся. Дарья билась в петле ещё пару минут. Но вот её руки безвольно обвисли вдоль тела. На землю стекли нечистоты. Сколько не прощайся ты с жизнью, а смерть красивее не станет.

Как некстати оказались эти ночные задержки! Пока налаживали станцию, Марине пришлось караулить в лесу до утра. Прав был Дмитрий: без неё группа могла пострадать. Если бы не Марина, подземники бы наверняка обнаружили их. Хорошо, что с рассветом ЧС закончило со штырями и покинуло лес, и племя не разобралось, кто работал у них под боком.

Возле монастырских ворот Марину встретил Василий и незаметно пропустил внутрь. Она в двух словах расспросила его о конвое и сильно усталая отправилась в Слободу. Заканчивались последние дни её пребывания в Обители. Даже немного жаль расставаться с общиной, в которой она проработала под прикрытием столько лет.