– Зато я про всё вспомнила. Про страшное. Где Илья, Женечка? Хочу видеть Илью. Сейчас.

– Сейчас никак нельзя. С ним всё хорошо, ты не бойся, – Женя пересела на постель, не отпуская руки. – В тебе совсем силы нет, два дня не пила и не ела, пролежала в бреду. Поберечь силы надо, больно хрупка нынче жизнь.

– Нынче… – рассеяно повторила Дашутка, оглядывая тесную спальню. – Какая же это жизнь? Что раньше, что нынче бьётся она в чахлом теле, никто и не взглянет. Четыре стены душат, сдавили, одиночество выпило. А, выйдешь наружу, скажут: «Вот идёт дочь Настоятеля, полуживая кликуша. И зачем Господь её уберёг? Чему умереть суждено, то быть хорошим не может», – шепчутся за спиной, думают я не слышу, названные друзья и подруги, чины и отцовские слуги. Один Илья не шептался и сплетниц осаживал, он меня пожалел… Илью хочу видеть!

Дарья попыталась подняться и спустить на дощатый пол тощие ноги, но Женя мягко, хоть и настойчиво, придержала её.

– Не думай. Отец и Тамара велели остаться в тепле.

– Я это тепло ненавижу, – затряслась и зашипела она. – Отец? Отец меня презирает, взгляд воротит, стыдится. Чую-чую – лишняя для него. Не хочет видеть, как каждому отнятому у смерти дню радуюсь, будто лучше бы и не жила вовсе.

Её голос сломался, она тяжело засопела.

– Улыбаюсь, смеюсь, подружек выглядываю, да нет настоящих подружек. Что им пустые забавы, что игры в любовь – для меня же спасение единственное, без которого тлею.

На звук голосов заглянула Тамара. Охая и приговаривая, она помогла Жене уложить Дарью обратно в постель, укутала её потеплее, но Дарья опять выбралась из-под одеяла и вцепилась нянечке в руки.

– Чего ты пришла? Я тебя звала, ведьма старая?! Думаешь, не слыхала, как ты с монастырскими бабами языком треплешь, как меня из мёртвой утробы вытаскивали? Как нет никого у меня и скоро мне помирать? Жалобишься, злая жаба! За три стены сплетни твои поганые слышу, прочь от меня, перебайщица тошная, базарное ботало, прочь!

– Что ты, милая! – перекрестилась Тамара и на силу вырвалась от неё. Дарья подалась всем телом вперёд и закричала так, что на шее вспучились жилы.

– Зачем спасли меня! Мёртвое к мёртвому! На четырнадцатый год я должны была в землю лечь!

– Тамара, она не в себе! Отца позови, да скорее! – Женя схватила её и прижала к подушкам. Споткнувшись о порог, Тамара выскочила из комнаты и плотно закрыла дверь. Лютая злоба из сердца отхлынула, и Дарья бессильно осела в руках и заревела белугой.

– А ты спасла меня, Женечка! Таблетками отпоила, вытащила с того света! Страшно мне, что-то со мной происходит, что-то плохое, Женечка!

Она схватила Женю за голову и горячо зачастила в испуганные глаза.

– Я голоса слышу чужие. Зайду в комнату и мне чудится – кто-то шепчет, бормочет, в пустой комнате-то. Мимо кладбища монастырского ходить не могу – кажется, ко мне умершие тянутся, кличут, о прошлом рассказывают. О себе всё рассказывают! И птицы за мной, караулят чего-то, чёрные вороны! Тело хотят мне исклевать!

– Что же ты, Дашенька, всё это видишь? – ощупала Женя лоб тёплой рукой.

– А ты не видишь? Ты не слышишь ничего никогда? – Дашутка схватила её за руку и сжала так, что Женя скривилась от боли. Тут же из глаз Дарьи хлынули слёзы. – Я больше так не могу! Тебя нет и нет, и нет, и нет, и нет! Ты в караванах, в разъездах, на юге, на севере, на востоке, по всему свету мечешься, а я одна со своими кошмарами, с чудищами, я здесь! Скажи, что ты их тоже слышишь! Скажи, что ты видишь их! Ты сестра моя, ближе тебя у меня никого нет!

Женя уставилась на неё, как на сумасшедшую. Надежда медленно соскальзывала в душе на дно чёрной пропасти.

– Нет, я не вижу, – будто издали отозвалась сестра. – Нет со мной никаких призраков и ничего мне не мерещится. Судьба моя – не твоя.

Губы у Дарьи задрожали, будто у маленькой. Она оцепенела от страха. В душе нечто рухнуло навсегда.

– Прости… – еле слышно проскулила она и трепетно потянула руки к сестре, но отдёрнула, словно боясь обжечься. – Ради Бога, прости меня, глупую, Женечка. Как могла я подумать, что ты… нет-нет-нет, он тебя никогда бы не тронул! Чудище… ты ведь сияешь, ты – свет, Женечка! Он же света боится, он всегда сидит в самом тёмном углу! Ты святая, Женечка, ты безгрешная, а я в слабости… в слабости, с больной головы, одинокая на тебя наговорила. Прости меня, Женя!

– Ты прости меня, Даша! – разрыдалась сестра и обняла её крепко-крепко. – Я поеду и привезу тебе из далёкого края лекарство. Далеко-далеко, там остались больницы, я смогу, я найду, я клянусь! Страхи, призраки – только болезни! Один раз болезнь мы уже победили, победим и второй! Ты излечишься, навсегда: веришь мне? Скажи мне, что веришь!

– Только тебе и верю, – заключила её руки в своих ладонях Дашутка. – А ты скажи, что ты меня не боишься: да, Женечка?

– Нет, не боюсь. Как могу я бояться? Ведь тебя больше всех на свете люблю!

– Я никогда-никогда тебя не обижу, – пообещала она. – С тобой мне легче становится, ничего страшного больше не чудится, и он не приходит. Вот и сейчас его нет. Ты рядышком, а он не является. На всех других готов броситься, но только не на тебя… и не на отца. Вы сильнее, вас он боится.

Женя оглаживала её по волосам. Рука коснулась янтарных серёжек, давнишнего подарка Егора. Только в семье, вместе с родными она могла уцелеть и ни с кем другим не могла.

– Хочешь, Дашенька, я тебе песню спою? – поцеловала её Женя в висок. – Одну старую-старую песню, которую мама ещё пела Егору, когда он болел?

Дашутка кивнула, и сестра тихонько и чуть осипнув от слёз запела.

В няньки я к себе взялаВетра, солнце и орла.Улетел орёл домой,Солнце скрылось под горой,После ветер трёх ночей,Вернулся к матушке своей.Ветра спрашивала мать:«Где изволил пропадать?Волны на море гонял?Златы звёзды сосчитал?»Я на море не гонял,Златых звёзд не сосчитал,Малых деточек укладывал.

– Я ведь никогда в жизни её не видала, – с тёмных ресниц Дарьи вновь закапали горькие слёзы. – Как много бы я отдала, чтобы вместо чужих голосов хоть разок мамин голос услышать. Красивая она была, говорят, чистая, как Богородица. Без неё моя душа гибнет.

– Коли помнишь о маме – не сможешь погибнуть, – успокоила Женя.

Дашутка блаженно улыбнулась, успокоенная и согретая силой сестры. Если бы Женя сейчас была белой птицей, то её светлые крылья заслонили бы её от безумия. Сколько бы зла не подкарауливало снаружи этой светлой обители, она бы её защитила, и Дарья пригрелась на груди Жени, как в объятьях ангела.

– Женечка, можно и я тебе песню спою? Очень красивую. Ты такую прежде не слыхивала.

И Дарья завела протяжным голосом песню, однажды услышанную от наставницы.

Гори, гори, моя звезда,Звезда любви приветная!Ты у меня одна заветная,Другой не будет никогда,

Твоих лучей небесной силоюВся жизнь моя озарена;Умру ли я, ты над могилоюГори, сияй, моя звезда…

На лицо упала тёплая капля. Дашутка подумала, Женя плачет, но, отерев каплю с лица, увидела кровь. Объятия Жени распались, она повалилась на бок.

– Женя! – вскрикнула Дарья, стараясь её удержать. Кровь из носа текла алой струйкой. – Только не так! Только не ты, Женечка! Кто-нибудь, помогите!

Но в доме не было никого. Сил хватило, только чтобы подсунуть под голову Жени подушку. Задыхаясь от страха, она слезла с постели, накинула поверх сорочки пальто, открыла двери и, шатаясь, вышла наружу. Белый Свет закрутился, сердце барабанило в ушах молотом. Окровавленное лицо сестры так и стояло перед глазами. Плохо соображая, Дарья, пошатываясь, заковыляла по тёмной улице. Ей казалось, она громко кричит, но на самом деле лишь сипло шептала.

– Помогите! Кто-нибудь, помогите!

Она прошла одну улицу, следующую. Вдруг, на другом конце в свете дальних окон мелькнули люди в куртках песчаного цвета. Рядом бежала собака, пристёгнутая к поводку. Они скрылись за поворотом, Дашутка поспешила за патрулём. Ей казалось, они идут очень быстро, она их никогда не догонит! Но вот впереди, совсем близко, тревожно заворчал пёс. На глазах Дарьи ратники свернули в проулок у частокола. Она хотела окликнуть, но дух захватило от холодного воздуха. Луна прыгала по земле и билась на тысячи звёздных осколков. Дальняя часть общины почти не освещалась, разве что парой маленьких окон. Дашутка побрела за угол, но тут запнулась обо что-то тяжёлое.