Испуганные вопли смешались с беспорядочной ружейной пальбой. Шатуны отстреливались вслепую, Волкодавы били прицельно, выглядывая врагов за надгробьями. Шатуны спрятались за могилами, но самой засады не видели и не знали в безопасности ли они. В надгробную плиту Жени ударила шальная пуля, щёку оцарапало гранитными камешками. Егор громыхнул тремя короткими очередями. Женя прижала руку к лицу и спряталась. Впереди резко захлопало и взорвалось. Волкодавы метнули гранаты, чтобы выбить Шатунов из-за могил. Попавшие в засаду разбойники не пытались собраться или всерьёз отстреливаться. Вожак то ли сбежал, то ли погиб при первых же выстрелах.

– Не стреляйте! Сдаюсь! – вопили с другой стороны. Волкодавы не слушали. Ответный огонь почти стих, Волкодавы начали наступать. Быстрыми перебежками они двигались между надгробий, как стремящиеся к добыче псы. Шатунов, бросавших укрытия и пытавшихся бежать, они убивали точными выстрелами в спину. До рощи никто не добрался, стреляли всё меньше, только матерных криков и плача прибавилось. Женя больше не могла отсиживаться в укрытии, она должна была видеть, что происходит.

– Осторожно! – окликнул Егор, но удержать её не успел. Закашливаясь пороховым дымом, Женя быстро зашагала между могил. Четверо Волкодавов держали чащу на прицеле, остальные разделились по кладбищу, изредка нагибаясь к земле, где слышались крики и стоны. Женя нашарила на боку перевязочный пакет и тоже бросилась к раненым. Она увидела меховую шапку Василия и как тот отталкивает растопыренные руки Шатуна.

– Мужики, не убивайте! Жизни мне! – вопил раненый.

– Когда смертная бледность лица моего и холодеющее тело моё поразит страхом близких моих: Господи, помилуй меня, – бормотал Василий, перехватил ему руку и сломал палец и одним махом воткнул нож ему в глотку. Стоило покончить с первым, тысяцкий перешёл к следующему. Женя плелась за ним, как во сне, с перевязочным пакетом в руках.

– Не трогай, сука! – истерически выл другой и пытался уползти от Василия. Волкодав схватил его за волосы и перерезал горло.

– Когда зрение моё помрачится и пресечётся голос, окаменеет язык мой: Господи, помилуй меня… – говорил он, проходя мимо тела. Женя на ватных пробрела мимо трупа. Тысяцкий подошёл к третьему, раненому в живот Шатуну. Он присел перед ним, перед его отупелым, быстро пустеющим взглядом.

– Когда смертный пот оросит меня и душа с болезненными страданиями будет отдаляться от тела: Господи, помилуй меня…

Василий прикрыл глаза Шатуну и тот так и остался сидеть у надгробия, словно заснул. Рядом валялась лопата, между могил брошено много других инструментов, какими Шатуны собирались разорить кладбище.

Василий ушёл, Женя присела с аптечкой к Шатуну с прикрытыми глазами. Как учил её Серафим, она приложила руку к шее, ничего не нащупала, но всё равно открыла контейнер и дрожащими пальцами начала вытаскивать драгоценную ампулу морфия. Её дёрнули за плечо, она отшатнулась и точно упала бы, если бы сзади её не подхватил Егор.

– Что ты делаешь, куда выскочила! – окрикнул он. Лицо Егора вспотело, светлые волосы взъерошились, шапка куда-то девалась. Бледная от ужаса Женя таращилась на него.

В злополучном караване она впервые увидела, как убивают. Но тогда её единоверцев терзали безбожники, теперь же сами христиане убивали молящих о пощаде людей.

– Ему больно, – выговорила она еле слышно. – В животе и в груди. Он просит о помощи.

Егор взял аптечку из онемевших пальцев и закрыл крышку. На кладбище больше никто не стонал, в прозрачном воздухе берёзовой рощи опять воцарилась привычная тишина.

– Потерь нет, раненых тоже, – Василий подошёл к ним, вытирая клинок о рукав куртки, и засунул его в ножны на поясе. – Здесь есть деревня поблизости. Когда вернёмся в Монастырь, надо бы дозорных в неё послать. Шатуны могли Зимой туда заявиться, хозяев в заложники взять и просидеть у них до весны, пока оседлыши их кормят и поят. Большая была ватага. Зато теперь местным легче вздохнётся.

– Это казнь… – начала было Женя, но осеклась. Со стороны часовни раздался вопль. Василий оглянулся, но оружие не тронул. Волкодавы тащили двух пленных, которые пытались укрыться в развалинах. Один весь в синих татуировках и волосатый, в неопрятной бородище запутались веточки. Другой моложе, возраста примерно Жениного. Он хватал Волкодавов за руки, цеплялся за их одежду, кричал, его бородатый товарищ брёл молча и не противился.

– Целёхонькие! За кучей мусора прятались! – доложил Василию один из конвоиров. Егор вышел и чуть прикрыл Женю.

– Ну и на какой ляд ты их тащишь? – выбранился тысяцкий.

– Не губите, дядьки! Ай, не губите! – залился парень и дёрнулся в руке конвоира. Тот врезал ему в лицо, повалил на землю и навёл автомат. Бородатого мужика тоже пинком поставили на колени. Он повёл широченными плечами и хмуро поглядел на Женю.

– Девочка! Девочка, не убивай меня! – полез на коленях к ней парень. Его тут же свалили ударом ноги и оттащили за шиворот обратно к татуированному бородачу.

– Не губите меня, я крещёный! За что же вы меня, единоверные, бьёте! Девочка, спаси меня! Я тебя знаю! – зашёлся он криком и поднял ещё больше шума. Желчно сплюнув, Василий вытащил нож.

– Я… я хочу поговорить с ними, – опомнилась Женя, ещё больше перепугавшись, что он его зарежет.

Тысяцкий с досадой на лице поворотился.

– Нечего с такими болтать… – и предупредил, – на жалость будет давить, пообещает всё, что только захочешь, но, если отпустишь, опять за разбой возьмётся.

– Пусть тогда сам мне всё скажет, – не поверила Женя. Василий недовольно помотал головой, но перечить не стал.

– Будь по-твоему, – равнодушно пожал он плечами и отошёл к ней за спину. – Ты не бойся, мы тебя защитим. Отца только не опозорь.

– Василий! – рявкнул Егор, тысяцкий хмыкнул и не отозвался. Она подступила к пленным. Лицо парнишки исказилось от плача, под носом текло, куртка на плече порвалась и вылезла клочьями ваты.

Бородатый Шатун смирно стоял на коленях, поглядывая то на Женю, то на Волкодавов, словно далеко не в первый раз попадался. Лишь высоко вздымавшаяся под грязно-серым рубищем грудь выдавала в нём беспокойство.

– Я крещёный! Крещёный! – парень успел запустить грязную пятерню за ворот и показал Жене деревянный маленький крестик, пока конвоиры его не одёрнули.

– Этот бывалый, – кивнул Василий на бородатого рядом с мальчишкой. – Погляди на татуировки: ящерки какие-то на шее наколоты, все пальцы в перстнях.

Женя посмотрела на бородатого Шатуна, и правда: шею между рубищем и бородой охватывала татуировка змеи, на волосатых руках хоть и не кольца, но спиральные узоры. Шатун с хрустом расправил плечи и поднял лицо с плоским носом.

– Я крещёный, девочка! Я тебя знаю! – продолжал причитать молодой парень, как одну и ту же молитву. Может быть он увидел её в какой-то далёкой общине, или услышал про неё от кого-нибудь из христиан.

– Прочти Отче наш, – попросила она.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое… – зачастил парень взахлёб. Он вцепился в неё горящими глазами, как в единственное спасение.

– Откуда ты? – спросила она у старого Шатуна. Тот молчал. По виду вовсе не христианин, скорее тёмный Невегласе из дремучих лесов.

– Они меня в банду силком затащили, я не хотел, вместе с ними идти заставили! – начал вновь скулить парень. – Матушка, спаси меня! Забери от них, Матушка! Век помнить буду! Век буду за тебя Бога молить! Заступись за меня, защити от душегубов, нету на мне греха! Да, видит Бог, не грешил! Не грешил, не успел ещё! По весне меня взяли, одну только лопату и выдали. Трудник я, Матушка, работать приставленный человек!

Что спросить не приходило Жене на ум. Пленников надо было везти в Монастырь и в темницу. Но она чувствовала на себе взгляды Василия и Волкодавов, будто в эту минуту решалось, выживут ли бандиты вообще.

Сердце Жени заколотилось, от волнения она не сразу расслышала глубокое чужое дыхание над узниками. В воздухе за Шатунами проступил четвероногий призрак. Женя попятилась и бегло оглянулась на Волкодавов, но те не видели призрака. Он опустил изукрашенную горящими узорами морду к крестику в руке молодого бандита. Женя не знала, навредит ли ей привидение, но решилась и подошла взять крестик парня. Стоило ей коснуться креста, как немедля сгустилась красная темень: два старика лежали на пропитанной кровью дороге, пустые сумки вывернуты наизнанку и брошены в грязь. Их убили те самые руки, которые трогали крестик. Крик, причитания беззубой старухи, выломанная дверь на мороз: расправу видели глаза, что теперь с мольбой смотрели на Женю. Кровавые трещины озарили в темноте нечто живое – две маленькие фигурки, не то животные, не то бегущие вдалеке дети; стрельба и костры, слёзы девочки, вещи поднятые из могил. Всё это не просто видения, Женя дышала чужими ноздрями, смотрела чужими глазами, касалась чужими руками в каждую минуту злодейств, словно сама в них участвовала.