«…не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня…»

Воздух часовенки изменился, запах сырым камнем. Женя закрыла глаза и прислушалась.

«…и введи в Царство Твое вечное, сподоби меня жизни нестареющейся, дня невечерного…»

Руки кто-то коснулся, она вздрогнула и повернулась.

– Старая церковь, – указал Егор взглядом на стены. – Жаль, что разрушили. Хотя она, должно быть, сама от времени развалилась. Вот и копоть на балках, может из-за грозы сгорела? Эх, сюда бы артель мастеровых, они бы её за одно лето подправили. Да вот только зачем?

– При часовнях духовенства не держат, – ответила Женя, всё ещё прислушиваясь к шуму дождя. Она караулила тишину, но ни единого лишнего звука больше не слышала. – Алтаря нет, нельзя причаститься. В ней молятся, только чтобы душу свою успокоить. Часовня для опечаленных путников, она хранит в себе их самые сокровенные тайны и просьбы.

Женя подошла и коснулась изогнутого креста. На подушечках пальцев осталась мокрая ржавчина. Прошло, наверное, не меньше тридцати Зим, когда крест в последний раз видел небо.

– Если мы будем отстраивать церкви или часовни, как эта, но затем оставлять их без присмотра, то их снова разрушат. Дикие люди не знают, что храм – это белый корабль спасения в тёмном море невежества и житейских сует, что от колыбели до смерти мы следуем вместе с ним в тихие гавани Царства Небесного.

– Женька! – окликнул через пустые двери Василий. – Нашли что-нибудь или только глядите? Нельзя в таком месте стоять.

– Да, ты прав, Василь, – поторопилась она без оглядки выйти наружу. Страшно подумать о потусторонних почудившихся голосах. Волкодавы взяли их под охрану и повели между надгробий к восточной окраине кладбища.

Большие и малые, мраморные и гранитные, покосившиеся металлические пирамидки и кованные кресты, богатство и бедность – всё теперь уровнялось и клонилось к земле. Женя видела две-три недавно раскопанные могилы. Наверное, добыча в них оказалась столь неказиста, что за остальные мародёры попросту не взялись.

Рядом с надгробием из розоватого гранита Женя остановилась и смела рукой листья с двух овальных рамок с фотопортретами. Под ними осталась крупная золочёная надпись.

«Вы жизнь нам в этом мире дали, в другом покой вы обрели. Ушли, оставив след печали, порывы скорби и тоски», – последние строки для усопших родителей. От взгляда на выцветевший женский портрет Жене самой стало тоскливо. Она коснулась восьмиконечного креста, вырезанного в надгробной плите и обмолвилась.

– Здесь лежат в ожидании судного дня. Пусть иные рассказывают, что когда наши предки в младенчестве крест получали, то не умели его носить, что больше разуму поклонялись, страдали от гордости, не смирялись, но всё же они – наши родители. Когда пришли холода, истинная вера отнюдь не воскресла, ибо воскреснуть может лишь умершее, но воспряла. И всё же история Пустошей начинается с маловерия тех, кто жили до нас.

– Берегиня разоряет христианские кладбища в Поднебесье, – сказал у неё за спиной Василий. Женя с удивлённым негодованием оглянулась.

– Это всего лишь слухи, – заметил Егор. – На кой ляд ей это делать? Зачем вообще воевать с мёртвыми?

– Затем же, зачем и нам разорять её капища, – в пику ответил Василий. – Зачистить вас хочет, чтобы ни следа, ни духу, ни памяти от чужеверия христиан не осталось. На таких местах… – он втянул влажный воздух и огляделся поверх надгробий, – враги собираются. Это место их памяти, значит место их силы. Здесь они вместе об одном думают и про одно говорят, значит могут задумывать…

– Чего задумывать? – оборвал Егор с нарастающим недоверием. Василий выдержал его суровым взглядом и проронил.

– Всякое.

Жене снова послышались голоса, но на этот раз из глубины берёзовой рощи. Она оглянулась на охрану, но те словно не слышали грязной ругани и шагов людей с севера.

– Женя, чего с тобой? – заметил Егор.

– Сюда кто-то идёт. И их очень много!

– Я поставил дозорных. Если бы кто-то шёл… – начал Василий, но тут издали свистнули – верный знак Волкодавов, что рядом чужие. Пригибаясь, дозорные поспешили с севера кладбища к остальному отряду.

– Вот ведь! – выругался Василий и перехватил автомат. – Всем спрятаться, за памятники! Без моего приказа не стрелять! Затаись!

Егор подтолкнул Женю за то самое надгробие из розового гранита, на котором она минуту назад прочла надпись. Волкодавы укрылись за соседними памятниками. Автоматы нацелились в безлюдную рощу. Дозорные вполголоса доложили Василию, что на них идёт до двадцати Шатунов. Кладбище наполнилось какофонией звуков: скрежетом оружия, скрипом деревьев, тяжёлым дыханием и грязной руганью. Женя не вытерпела и зажала себе уши ладонями и затрясла головой, пока звуки не стихли.

В укрытие, пригибаясь, перебежал Василий.

– Чёрт их знает, какая нелёгкая сюда принесла. Но они нас не видели, может быть пробираются околотком к общинам или хотят вскрыть могилы: с инструментами тоже идут.

– Нас всего семеро. Ещё успеем вернуться к автобусу и сбежать, – предложил Егор.

– Нет, не успеем, увидят. Если только кого-то оставить в заслоне и надеяться, что Шатуны быстро не догадаются нас догонять, – поглядел Василий на Женю. – Но, если выстрелят в спину, то тут уж как повезёт, не все вернутся.

– Что ж ты хочешь? – задрожал голос Жени.

– Встретим их, – крепче стиснул цевьё автомата Василий. – До поры не покажемся. Но если прямо на нас набредут – отобьёмся.

– Господи-сохрани… – пробормотал Егор. Тысяцкий кивнул и, всё также пригибаясь, отбежал из укрытия обратно к бойцам. Женя лихорадочно вытянула из кобуры пистолет, но Егор перехватил её руку и вернул оружие обратно. – Нет уж, ты тут воевать мне не вздумай. Спрячься и не высовывайся, и не дыши.

Волкодавы молчаливо наблюдали за лесом. Женя украдкой выглянула из-за надгробия. Очень скоро между берёз появилось трое людей. Шатуны осторожничали и послали разведчиков в разном тряпье и драной одежде. Лишь один из них вооружился обрезом, двое других шли с обломками арматуры. Возле первых надгробий они остановились и долго смотрели на кладбище, прислушиваясь к тишине. Страх не давал им запросто взять и выйти на открытое место. Чем строже главарь у бандитов, тем лучше они исполняли приказы.

Шатуны – изгнанные из общин преступники и лихоимцы. Каждую весну они сбивались в разномастные банды и находили себе вожака. Мало кто из них грабил в одной и той же ватаге по нескольку Зим. Вечно голодные и озлобленные, Шатуны разбойничали тем, что под руку попадётся, хотя в бандах всегда находилось из чего пострелять. Дробовик в руках самого крупного из разведчиков наверняка был заряжен.

Осмотрев кладбище издали, Шатуны подали знак и тотчас из берёзовой рощи вышли остальные бандиты. Женя осторожно пересчитала их: всего двадцать четыре. У вышедших последними оказалось гораздо больше ружей и самодельных винтовок и даже старые автоматы. При виде такого оружия любой селянин перепугается и отдаст все припасы.

– Не весело, – прошептал Егор, вытягивая шею и стараясь увидеть, что собирается делать Василий. Тот притаился и жестом велел бойцам приготовиться.

Шатуны начали разбредаться между надгробий. Без всякого интереса они заглядывали за памятники и перешагивали через оградки. На исхудавших заросших лицах застыла уверенность, что здесь никого нет, и они зря тратят время. Старое Кладбище давно запустело. Но первые из шатунов брели в сторону развалин часовенки, прямиком на затаившихся волкодавов.

– Уйдите, уйдите. Нет-нет, не сюда… – шептала Женя, подглядывая из-за надгробья.

– Господи-Христе сыне Божий, помилуй нас грешных… – приподнял Егор укороченный автомат.

Когда Шатунам оставался всего какой-то десяток шагов, Василий выстрелил длинной очередью. Грохот раскатился по кладбищу. Волкодавы поддержали командира огнём. Волна свинца покосила Шатунов. Женя видела, как пули пробили грудь и голову идущего прямо на неё человека. Из спины вылетели клочья одежды, голова разлетелась кровавыми шмотьями с волосами. Шатун упал.