– Теперь последнее дело, – отложил он молот на наковальню. – Осемнадцатое звено – год Едининия Нави. Не желаю отмечать сей славный день обычным гвоздём.

– Чего же ты хочешь? – нахмурил брови Незрячий. Пришло время выполнить поручение матери. Яр отстегнул подсумок от пояса и высыпал на верстак серебряные монеты. Незрячий оглянулся на металлический звон, нащупал одну монету и потёр пальцами чеканную руну на аверсе.

– Хм-м… – задумчиво прогудел он, – хочешь, чтобы я выковал гвоздь из небесного серебра?

– Не один, – сказал Яр так тихо, дабы треск от огня в кузнице скрыл его речь от других великанов. – У племени Зимнего Волка много такого металла. Хочу, чтобы вы, по велению моей матери, наковали оружия из серебра.

– Белая Шкура теперь мне приказы даёт? – сжал монету Кузнец. – А ежели не согласимся – не боязно?

– Нет, – ответил Яр с дерзкой улыбкой. – Если предадите нас, или серебро спрячете, знайте: сойдётся вся Навь воедино, Волки грызться начнут, изведают силу сородичей, как мы с вами дрались. Мы-то выстоим, ибо вместо десятка сгинувших Зимних Волков ещё два десятка родятся. А вот вы…

Яр значительно поглядел на ворота, где скрывалось логово Железной Ведуньи. Незрячий выпрямился так, что захрустело в хребте.

– Только нам ведомо, как Навий норов смирить, – заключил Яр. – Тот, кто станет нам другом – сам возвеличится. А кто супротив пойдёт – последнее потеряет.

*************

В настоятельских покоях обычно работали только в летнее время. Ранней весной среди каменных стен и арочных коридоров ещё веяло холодом. Покои почти не отапливались, но здесь за окованными дверями из морёного дуба хранились самые ценные сокровища Монастыря: золотые оклады икон, серебряная церковная утварь, латунные подсвечники и другое, что удалось собрать по окрестным общинам и Пустошам.

Самую просторную из выбеленных палат занимала библиотека. Женя стояла возле высокого застеклённого окна и прижималась лбом к его холодной поверхности. Кажется, у неё поднимался жар, сильно ныло раненое плечо. За окном ветер раскачивал и хлестал серый свет голыми ветвями вербы, стекло в раме вздрагивало. Женя медленно приподняла руку и коснулась подушечками пальцев трепещущей ледяной глади. Она почувствовала с какой силой жизнь весны борется с Зимней стужей. Казалось, дрожало не только стекло, дрожали сами стены, сама земля, дрожало всё внутри Жени. Она отнялась горячим лбом от окна и отошла глубже в библиотеку, где обычно несла своё послушание вне поездок.

Женя шла между шкафов с номерами, вдоль полок, на которых втиснулись плотные ряды папок, хранились стопки тетрадей, приклеенные к фанере или картону схемы, подшивки древних газет, тома с растрёпанными корешками, кипы разобранных и рассортированных по датам журналов. Она достала альбом, который начала заполнять ещё совсем юной девчонкой. Сухие листы рябины, засушенные первоцветы и васильки, приклеенные на самоварный клей. На каждый альбомный лист, украшенный её ровным почерком, ушёл не один тихий вечер в светёлке, когда она не знала ещё ни горькой жизни, ни дышащей в лицо смерти. На последней альбомной странице её взгляд задержался на вырезке из журнала – высокие синие горы, уходящие в безоблачно-чистое небо. Женя коснулась картинки, как недавно касалась стекла. Ей почудилась дрожь и всё та же стужа, снисходящая с щербатого тела гор и стелющаяся по пустынным равнинам. Она отняла и потёрла озябшие пальцы, пытаясь согреть их.

Альбом вернулся на полку, к тем знаниям, которые Женя нашла за стенами Обители, услышала и записала из рассказов оседлых и пилигримов в дорожные дневники, пусть порой они были лишь сказочными небылицами.

Среди шкафов втиснулся на столе собранный из разных старых частей компьютер. При нажатии кнопки старта он не включался. Спустя десять-пятнадцать минут на передней панели начинал блестеть индикатор. Если Женя выключала питание и затем включала компьютер снова, то, милостью Божьей, компьютер взвывал по-звериному, и система с трудом загружалась.

На затылочной части обретённого шлема Женя отыскала порты для подключения кабелей. На лицевую часть должен был опускаться затенённый визор, но теперь он разбился, зато на лбу блестел чёрный глазок видеокамеры.

Ей повезло, она подобрала подходящий к портам шлема кабель и подключила его к компьютеру. На виртуальном дисплее появилась таблица файлов. Часть из них затемнена, они относились к основному накопителю информации. Все доступные файлы хранились на встроенной карте памяти и помечались датой «2089», значит со времени последней съёмки прошло без малого сорок Зим.

Перед просмотром Женя решила скопировать файлы на свой жёсткий диск. Запустилась шкала выполнения. Тотчас из коридора до слуха долетел звук шагов, кто-то спешил к библиотеке. Она невольно нащупала кобуру, сердце заколотилось. С недавнего времени Женя не расставалась с оружием даже в Монастыре. Но вот шаги остановились перед порогом и в дверь, наконец, постучали.

– Молитвами святых наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – проговорил Егор.

– Аминь! – немного торопливо и с большим облегчением отозвалась она. Он вошёл в библиотеку, но не сразу увидел в глубине Женю, заставленную книгами и шкафами.

– Я здесь! – окликнула она. Лишь тогда Егор заметил её.

– Как ты? Не рано с постели и за послушание? Книгохранильница твоя не убежит, – подошёл он.

– Если все будем в праздности, то и о послушании забудем. Не спокойно мне, вот и тружусь. Скажи лучше, как там Дашутка? Очнулась?

– Ещё нет. За ней Тамара и медики из лазарета приглядывают. Как очнётся, так сразу передадут.

– Нынче все рядом, а когда ей в родительском доме плечо резали – проглядели, – горько закачала головой Женя. И всё из-за того, что в Монастыре слишком много новых людей. Он разросся, к ним съезжались на работу и на долгое поселение общинники со всего Междуречья. Раньше при строгом монастырском уставе даже маленькое преступление – редкость. Теперь же на человека напали посреди бела дня, да к тому же в родном тепле. – Неужто у нас стало хуже, чем на диких дорогах? Кто к нам в дом пробрался, пока Тамара отлучилась всего на две минуты?

– Сергей говорит, что Дашутка сама себе навредила, – осторожно сказал Егор. Женя ушам своим не поверила.

– Не может быть, ты что! Дашутка хоть и слаба и духом, и телом, но чтобы руку на себя поднимать… она ведь больше всего на свете телесной боли боится. Где мы стерпим, там она сразу в слёзы. Зачем отче на неё наговаривает, что она сама виновата? Нет, виновного нужно искать из общинников. Как тот безумец, которого вы в подвале закрыли?

– К Илье не ходи, – предостерёг Егор. – Не в себе он, Дарью зовёт, всю охрану замучил: где она, что она, как она? Просит её привести, Богом клянётся, что вреда ей не сделает, и плачет словно ребёнок.

– Ребёнок… нет уж, дети с ножами на людей не кидаются и так ловко не врут. Если он и правда Дашутку любит, то зачем этой осенью к другой свататься собирался? Люди очень уж сильно у нас изменились, Егор. Надо бы его допросить хорошенько…

– Так допрашивали.

– Ещё строже допрашивать, пока правды не скажет.

– Как же ты собираешься из него правду выпытывать? – укоризненно глянул Егор. – Мы потому и разрослись, что людям на слово в Монастыре доверяли.

Женя заметила свои сжатые до побелевших костяшек руки и вспомнила, каких страхов сама натерпелась в плену.

– Верно, Егор, извини, на душе муторно, в голове мысли не вяжутся, и больше всего страшно мне за Дашутку, – спрятала руки она. – Первейший судья над людьми – Царь небесный, дальше по власти от Бога. Отцу и решать, что с трудником делать. Настоятельской мудрости хватит.

– Тебе бы отдохнуть хорошо… – посочувствовал ей Егор, – час-другой выспаться до собора. Без тебя, как же справимся? И без того много горя свалилось на нас, если ещё сама расхвораешься…

В настоятельских покоях по приказу отца скоро должны были собраться высокие монастырские чины. Недавние новости сильно встревожили христиан: нападение Нави, ясаки, рыщущие по общинам, топливный голод, грозящий прервать караваны между сёлами и Монастырём, ещё слухи про большое языческое войско за Кривдой, в ту пору как в Обители по весне истощились запасы и обострились болезни, в лазарете у Серафима не хватало лекарств, в конюшнях нечем было кормить лошадей, и это помимо ежедневных забот: сборки оружия и торговли, паломничества, обустройства школы при храме, ремонта домов после Долгой Зимы, жалоб и споров между общинниками.