– Давление низкое, – обронила она и с треском расстегнула манжету.

– Второй день без сознания, – гулко сказал отец из того самого угла, где раньше стояло чудовище, но теперь твари не было, через узкое оконце лился солнечный свет.

– Раны я перевязала. Серафим о ней хорошо позаботился. Слава Богу воспаления нет, но уж очень много крови она потеряла, вот и ослабла, потому и проснуться не может. Сон ей будет на пользу.

Женя встала с кровати и собрала разложенные лоскуты и лекарства. Левая рука её плохо слушалась, и она больше работала правой. Но ведь её не может быть дома. Она умерла, убита Навью. Дарья своими ушами слышала, как ратник рассказывал про нападение чёрных волков. Значит, она ей всё-таки снится.

– Отче, дозволь поговорить с тобой. В пути мы нашли ценное знание.

Вместо ответа отец обнял её. Так они и стояли, обнявшись. Как долго он не обнимал так Дашутку.

– Без тебя я бы совсем остался один, – прошептал он Жене. И сердце Дарьи обдало холодом.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Под низкими сводами тёмной избы пахло сырым цементом и разопревшими брёвнами. За маленьким оконцем плясали язычки пламени. Дарья смотрела на грязное стекло и не могла взять в толк, откуда огонь появился. В избу тем временем проник запах дыма. У неё перехватило дыхание, она зажала рот с носом ладонью. Дым загустел, она сильно закашлялась и кинулась прочь от окна. Долгополая одежда затлела. Огонь жалил ноги, поднимался по платью, вспыхнули волосы. Дашутка налетела на низкую дверцу, вцепилась в ручку, толкнула, но выход чем-то крепко подпёрли. Огонь охватил стены, облизал потолок, кожа Дарьи начала вспухать волдырями, и она закричала, как вопит лишь обречённый на мучительную смерть человек.

Она вопила и наяву, когда очнулась в постели. Её дом не горел, разве что фитилёк на почти растаявшей свечке. Но пожар из кошмара казался настолько реальным, что ещё долго она не могла понять и кричала, пока сильные руки не встряхнули её и не привели в чувство. Отец заставил её посмотреть на себя. От его холодного взгляда душа Дарьи сжалась под рёбрами, как испуганный морозом котёнок. Она бросилась на шею к отцу и залилась горьким плачем.

– Отче! Спаси меня! Отче!

Отец гладил её по растрёпанной голове, внимательно слушал её бормотания и всхлипы. Всё, чего Дарья боялась, всё, что так долго хранила в тайне, она одним духом высказала ему.

– Илья ни в чём не виноват! Это всё чудище, чудище! Оно за мной ходит: зубы с желчью, кожа с коростой, глаза дикие, морда паршивая! К горлу моему тянется, если молиться не буду! Молилась и помогало, а теперь и молитвы не помогают! Одна рукавичка спасала, злой взгляд меня не касался! Это не сон! Не сон! Чудище есть, отче! Отче, поверь мне, спаси!

– Это оно, твоё чудище руку тебе изрезало? – аккуратно спросил отец, и Дарья вмиг замерла. На ней одна ночная сорочка, рука перетянута пожелтевшими лоскутами, пожар ей только приснился, но она чуть сама же себя не оговорила.

– Никто не резал меня, – отстранилась она от отца, ощущая, как холодеет лицо.

– И Илья, значит, не резал? Зря в подвале сидит? Не виновен? – наклонился он ближе.

– Не виновен! Не резал он! – встрепенулась Дашутка. Ради Ильи она была готова признаться в любом.

– Выходит, случайно порезалась?

– Да, случайно! Сама! – Дарья ухватилась за это, но осеклась, ведь глупо повторять за отцом его же догадки. Она сбилась и, кусая губы, замолкла совсем.

– Ну что ж… – вздохнул он после её затянувшегося молчания, – раз сама и случайно порезалась, то греха здесь, конечно же, нет.

Он достал и поставил на тумбочку возле кровати откупоренную бутылку. Дашутка перепугано отвела взгляд.

– Хорошее вино, – сказал он. – Серафим в тайнике берёг, наверное, передал тебе на хранение. Зачем же добру пропадать...

Он выдернул пробку и поднёс к губам горлышко. Дарья с воплем повисла у него на руках, так что бутылка выпала из ладони и покатилась по полу.

– Отче, не пей! – зарыдала она. – Христом-Богом молю, не пей!

– Отравить его вздумала! – швырнул её на постель отец и навис так, что Дарья как дышать позабыла. – Говори! Своей кровью его опоить захотела? Для этого руку порезала? Колдовала – кто научил?!

Дашутка закрыла руками лицо, лишь бы спрятаться от его сверлящего голубого взгляда. В памяти пронеслись встречи с Мариной, гадание на судьбу в мёртвом тепле, кровавое колдовство; и ужас захлестнул её душу. Хотелось тотчас провалиться под землю, уйти в темноту, исчезнуть и зализывать раны, пока про тебя не забудут. Дарья вдруг выгнулась и закричала не своим голосом.

– Не сжигай меня, отче! Не хочу заживо! Не сжигай!

Сергей не удержал её в бесноватом припадке и попятился от кровати. Из горницы прибежала Тамара и медики, схватили её за руки и ноги, прижали к кровати и силком воткнули укол. Сердце сдавило, по голове словно ударили обухом, и она провалилась в беспамятство, как в чёрные воды.

Суженый мой, ряженый. Явись передо мной...

*************

– Твоя цепь будет короткой, осемнадцати звеньев. Не много ты прожил,– пробасил слепой великан перед кузнечным горном с раскалёнными углями. Мускулистое тело Незрячий прикрыл кожаным фартуком. Яр с опаской поглядывал на огонь, пекло кузницы обжигало его в трёх шагах.

– Начать тебе подсоблю, но звенья выкуешь сам, – Незрячий вынул из огня толстую раскалённую проволоку и намотал её на полоску металла, расплющил молотом и отжёг в горне. Витки пришлось прорезать вручную, но потом почти готовые звенья он скинул с заготовочной полосы к наковальне. Здесь, на вставленной в наковальню вилке, Железный Кузнец показал Яру как согнуть и скрепить звенья в единую цепь.

Всё великанское племя, включая детей, обступило их, приглядывая за первыми неумелыми попытками Яра собрать свою цепь. Под стук молота, Кузнецы переговаривались между собой, улыбались и подшучивали над пришлым.

Цепь из восемнадцати звеньев Яр собирал больше часа. Он взмок от работы, но, когда всё было кончено, его распирало от гордости. Впервые его руки выковали собственную судьбу. Он стал подобен ведуньям, кто видят зыбкое будущее и знают о прошлом и заплетают кошт из вещих снов. Но, в отличие от них, Яр огнём и металлом утвердил восемнадцать своих прожитых Зим, даже самых первых, о которых и помнить не мог ничего по малолетству.

– Сносно, – одобрил работу Яра Незрячий, ощупав каждое звено и вернув ему цепь. – Носи её при себе. Но что за жизнь без гвоздей?

Он отыскал на верстаке и подал связку гранёных гвоздей. Их размер как раз подходил, чтобы вбить гвозди в узкие звенья.

– Перед ударом, помни о главном, что с тобою случилось в год скреплённого звена, – объяснил великан. – Мысли мудро, ибо как можно вырвать гвоздь из цепи, так можно о прошлом забыть, но след останется в памяти и на железе. Пусть одна малая сечка, но подскажет про дело больше утраченного гвоздя.

Яр принял молот и встал у наковальни. Он смотрел на первый выбранный гвоздь, как на живого свидетеля. В памяти всплыло его первое достойное дело. Яр смотрел как бы и не на гвоздь вовсе, он видел чёрную шкуру, серебряные глаза и янтарные зубы. Первым важным жизненным испытанием для него была схватка с отцом. Нож вонзился в тело Чёрного Волка и Яр ударил молотом по гвоздю, штырь надёжно зашёл в двенадцатое звено.

Следом настал черёд первого убийства надземника. Удар молота прозвучал также звонко, как стук бойка о капсюль патрона, и воспоминание скрепило гвоздём тринадцатое звено.

Много людей умерло с той поры от руки Волчьего Пастыря и много славных побед одержано им во славу рода. Но для следующего гвоздя Яр выбрал только пятнадцатое звено. В памяти вспыхнул костёр. Посреди ночи он подкрался к Сирин. Мать спала всего в двух шагах – также чутко, как и всегда. Холодными от волнения пальцами он зажал рот ворожее. Она вздрогнула, но разглядела его и затаилась. Яр забрался к ней под шкуру на лёжке, оба старались двигаться тихо, дышать реже и ни в коем случае не смотреть друг другу в глаза. Всё тело его словно свело от судороги. Мать могла в любой миг проснуться. Но больше её гнева он боялся дать Сирин почувствовать свою нерешимость. Спустя три года в кузнице великанов Яр пробил гвоздём пятнадцатое звено.