Но старцу не смутить упрямого Амура,

Дитя капризное, он прав — ведь он Любовь.

У люстр на потолке, в розетках на паркете

Зажгутся молнии и розы зацветут!

Пытают зеркала друг друга в тусклом свете,

Изгибы мебели согнулись там и тут,

И распахнулась дверь, давая путь Надежде

В крылах из золота, что были пеплом прежде.

*БЕСЕДКА

Котомка пастуха у кружевной корзины

И с флейтою свирель, обвитые равно

Тесьмою, медальон овального панно

И серый профиль в нем, глядящий из средины;

Часы спешащие и рядом те, чьи длинны

Шаги усталые — они в вражде давно;

Зеркальных влажных вод блистающее дно,

Незапертая дверь, дрожащие гардины;

Печаль былых разлук, надежда близких встреч

Иль Память, спящая вблизи Воспоминанья,

Мгновения потерь, тревоги ожиданья,

И горький запах роз, не устающий течь

В открытое окно, и ветер запоздалый,

В паркете светлом люстр колеблющий кристаллы.

*БУКЕТ

На пол, с розеткой в центре кружевной,

Ступи легко и будь тиха, внимая,

Что скажет Одиночество, встречая:

То мрамор ли, оживший под ногой?

То арфа ли, задетая тобой,

Или кристаллов люстры речь глухая?

В вещах здесь прячется душа живая,

И зеркало таит здесь призрак свой.

Проходит все; они лишь постоянны.

Молчанье обвевает сон вещей,

Задумчивую пыль, узор теней.

На стол, чей мрамор в жилках сходен странно

С былою плотью, ставшею бледней —

Рассыпь букет, тебе Любовью данный.

*ОСТРОВ

Среди застывших вод пустынный островок;

Там трепеты осин, поникших ив рыданья,

Квадратный павильон, исполненный молчанья,

Что в глубине своей печали он сберег.

В нем — арфы смолкнувшей усталое крыло,

К стеклу простертое, и в струнах — колебанья

От позабытого, от давнего касанья —

Их звон когда-то был так нежен и глубок.

Окован тихим сном и мраморный, хрустальный

Весь белый павильон, и в нем аккорд прощальный

Удержанный внутри навеки тишиной;

И там — кто ведает — не пенья ли разливы

Сочатся сквозь стекло, струясь над глубиной,

Чтоб вызвать дрожь осин и слезы ветхой ивы.

*ГЛУБЬ САДА

Плюща и сладких роз причудливая вязь

На портик, на трельяж легла плащом зеленым,

И к лепесткам цветов, кровавым, оживленным,

Приникла черная листва, переплетясь.

Земного запаха здесь нерушима связь

С дыханьем вечера и Прошлого влюбленным,

И роза венчиком, гордыней утомленным,

К листу железному склоняется, смеясь.

Бассейн, невдалеке, где в золоте суровом

Скользит блестящий карп, опутанный травой,

И в черный шелк воды, уснувшей, неживой,

Дельфин, изогнутый над водяным покровом,

Глядится, а вверху, на портике, поник

Над влагой, с розою во рту, недвижный лик.

ПОКОРНОСТЬ

Декабрь обуглил тис, бассейны оковал.

На молчаливый букс просыпал острый иней,

Закат — как медь, восход — из стали бледно-синей,

Амура жалит вихрь — тоскующий шакал.

К дрожащей статуе убийца-плющ припал,

Сжимая горло ей; за юною Богиней

Погнался пьяный Фавн, от стужи став твердыней,

И тяжкий шаг его срывает пьедестал.

Скончались праздники, их музыка и радость!

И Лето юное состарила Зима,

Толкая в мертвый парк и мертвая сама.

Но флейты нежныя арпеджии и сладость

Сквозь вихрь и мрак и смерть я тайно берегу,

Вполголоса еще поющей на снегу.

*СНЕГ

Коварный снег в саду и злая тишина

Оледенили гнев ревнивого Вулкана:

С Венерой пойманный в час нежного обмана

Любовник Марс стоит — и возлежит она.

На мрамор льется снег — эмали белизна,

Засыпаны следы, оглушена охрана,

Седая борода супруга-Великана,

Стыдом сраженного, как пухом убрана.

И сетью снежною опутывает холод

Обоих схваченных навеки западней,

И яростный Вулкан, над грешною четой

Руками голыми подняв тяжелый молот,

Кует под инеем в глухие вечера

Из меди небеса и парк из серебра.

*ЧАС

Самшит и кипарис нетленный прихотливо

Украсили в саду аллею и цветник,

Обласканный водой Тритон, устав, поник

Под раковиною, что тащит он лениво.

Глядя на тень свою, ждет герм нетерпеливо,

Чтоб цоколь, круг свершив, опять пред ним возник,

И вставший на дыбы Пегас, могуч и дик,

Копыто медное поднял, играя гривой.

Как длинен час для тех, чей пламенный полет

Оборван и, застыв, как статуя немая,

Кто вечным пленником в пустом саду живет;

И Время — филин злой иль голубь, улетая,

На солнечных часах крылом рисует тень,

Куда скрывается отживший, мертвый день.

КРОВЬ MAPСИЯ

Памяти Ст. Малларме

КРОВЬ МАРСИЯ

Деревья, полные ветра, забывать не умеют.

Виктор Гюго. Сатир

Как голос вод в лесных ключах различен,

Так у дерев есть голос — долгий, смутный...

Прислушайся: у каждого свой голос в ветре.

И ствол немой передает листве живой

Подземные слова своих глухих корней.

Весь темный лес — один широкошумный голос.

Прислушайся, как дуб шумит, береза

Лепечет, замирая, глухо ропщут буки

И стонут ясени, а беглый трепет ивы

Звучит почти как речь невнятная,

И слышатся в порывах

Морского ветра

Таинственные жалобы сосны...

Ее кора и ствол обагрены

Горячей кровью бедного сатира...

Марсий!

Я знал и видел

Марсия,

Чьей дерзкой флейтою была побита лира.

Я видел, как он был привязан

Руками и ногами

К стволу сосны,

И рассказать могу,

Что было

Меж богом и сатиром,

Ибо видел,

Как он привязан был, лишенный кожи,

К стволу сосны.

Он кроток был, задумчив, скрытен

И молчалив;

Маленький и с сильными ногами,

С ушами длинными, заостренными,

С темной бородкой,

В которой вились нити седых волос.

Зубы были

Ровны, белы, и смех его, короткий, редкий,

В глазах светился

Какой-то ясностью —

Печальной и внезапной —

Молчаливой...

Ступал он четко, сухо,

Ходил походкой быстрой и танцующей,

Как некто, в глубине себя несущий

Какую-то большую радость, но молчащий.

Он редко улыбался, говорил немного,

Поглаживая темную бородку

С серебряною проседью.