Ибо это был единственный момент, когда тиран ее ослаблял свой надзор за ней. В самом деле, за исключением этих ежедневных посещений маленькой часовни Святого Юлиана, весь остальной день г-жа де Ла Шалэ была в распоряжении прихоти своего сурового супруга. Г-н де Ла Шалэ не давал минуты отдыха своей жертве. Даже когда ее мужа не было с ней, г-же де Ла Шалэ невозможно было забыть о нем. Стук грозной деревяшки разносился по всему дому. Она служила г-ну де Ла Шалэ в качестве сигнала и предупреждения. Г-жа де Ла Шалэ спешила на призыв тяжелой ясеневой палки. Хотя из года в год требования г-на де Ла Шалэ становились все более несообразными и деспотичными, высшего своего предела его злоба достигла тогда, когда болезнь приковала его к постели. Прислонясь к подушкам и держа при себе деревяшку на одеяле, ужасный человек пользовался ею как дубиной, и не раз замахивался он ею над головой г-жи де Ла Шалэ, когда та пыталась облегчить его страдания.

Однако супружеские муки г-жи де Ла Шалэ приближались к концу. Настала минута, когда г-н де Ла Шалэ остановил свою мельницу, и дом, двадцать лет оглашавшийся его окриками, припадками его гнева и стуком, наконец затих. Г-н де Ла Шалэ умер, умер окончательно; и все же, несмотря на несомненность своего освобождения, г-жа де Ла Шалэ не могла поверить своим ушам и глазам.

Ей каждую минуту казалось, что мучитель ее молодости сейчас поднимется со своего ложа, и тщательно смотрела она на грозную деревяшку, теперь безобидно стоявшую в углу комнаты покойника. Неужели ей не придется больше слышать, как она стучит по паркету или гремит по ступенькам лестницы! Этого она никак не могла себе представить.

Ее подруга, Этьенета Лорен, ставшая г-жою де Жервиль и не видевшаяся с ней по вполне понятным причинам со времени своей свадьбы, застала ее в этом созерцании и среди этих мыслей. При известии о смерти г-на де Ла Шалэ Этьенета де Лорен поспешила к Алисе де Верналь. Обе женщины упали друг другу в объятия. Вдруг г-жа де Ла Шале испустила крик ужаса. При виде их нежных излияний деревянная нога рухнула на пол со страшным грохотом, как если бы г-н де Ла Шалэ после своей смерти захотел в последний раз еще выказать себя хмурым тираном. Но Этьенета де Жервиль была не такова, чтобы ее легко могло что-нибудь смутить, хотя бы даже загробные явления. Поэтому, уходя от г-жи де Ла Шалэ, после того как та оправилась от обморока, вызванного этой ужасной посмертной выходкой, она унесла под своим манто ногу покойного г-на де Ла Шалэ, который принужден был отправиться в могилу без этой деревянной принадлежности.

«Не случись этого, — говорила потом, смеясь, г-жа де Жервиль, — старый разбойник был бы способен воспользоваться своей деревяшкой, чтобы разыграть из себя привидение и приходить мучить свою несчастную вдову, по праву заслужившую свой отдых. Но так как я не знала, что мне делать с этим трофеем, я решила повесить его в качестве ex-voto[4] в маленькой часовне Святого Юлиана, где он с тех пор болтается под сводом, доныне еще злясь на славную шутку, которую я с ним сыграла».

Такова история, которую мне однажды рассказала старая г-жа де Жервиль. Она знала еще немало других историй о жителях Ланьон-ле-Виня, живою хроникою которого она была и на улицах которого еще можно видеть ее силуэт злой феи в капоре с цветами и в ватной кофте темно-коричневого шелка.

Когда Жюль Дюран проснулся, было, без сомнения, еще очень рано, потому что, когда он присел на кровати, ушки фуляра, которым он повязывал себе голову на ночь, обозначились на стене лишь очень бледной и неясной тенью. В самом деле, ставни окна, оставленного им полуоткрытым, пропускали в комнату лишь очень слабый свет. Он, однако, позволил Жюлю Дюрану отчетливо рассмотреть время на циферблате его часов. Жюль Дюран отметил, что было немного меньше пяти. Этому указанию вполне соответствовала тишина, царившая в доме. Августина, старая кухарка, еще не вставала.

В этом она лишь следовала примеру всех жителей ленивого маленького городка Бленваля на Аранше. В пять часов утра Бленваль и бленвальцы еще почивали глубоким сном. Тщетно Жюль Дюран прислушивался в своей постели к звукам как внутри дома, так и снаружи: до него не доносился ни шум повозок на улице, ни стук каблуков по тротуару, ни гул голосов. Только равномерное тиканье часов оживляло мирно дремлющий дом.

Последив с минутку движение обеих стрелок, Жюль Дюран хотел уже положить часы обратно на ночной столик, когда легкое дуновение ветра пощекотало ему ноздри волной аромата. При этом душистом прикосновении круглое и полное лицо Жюля Дюрана расцвело от удовольствия. Он бережно и любовно вдохнул эту весеннюю утреннюю дань. Она напомнила ему о том, что прекрасное время года наконец настало и что несколько дней тому назад большая акация, красовавшаяся своим узловатым стволом и нежной листвой на маленькой площади, вновь покрылась цветами. При этой мысли Жюль Дюран не мог выдержать и, с фуляром на голове, с хлопающим по икрам подолом рубашки, соскочил с кровати и подбежал босиком к окну, чтобы посмотреть на долгожданное цветение любимого дерева.

Акация Жюля Дюрана была прекрасным деревом в полной силе, напоенным соками, о чем свидетельствовали пышное изобилие и сильный запах ее цветов. Вместе с фонтаном, бассейн которого, обычно сухой, оживляла помещенная посредине его цинковая фигурка, она составляла главное украшение площади Мартина Гривуара, названной так в память одного бленвальского гражданина, который прославился в политике тем, что прозаседал в Палате двадцать лет, ни разу не раскрыв рта, и который наградил бленвальцев этим фонтаном, столь же скудным водою, как сам он был скуп на слова. Эта площадь Мартина Гривуара, более или менее квадратная и скромных размеров, имела честь быть окруженной жилищами главных должностных лиц Бленваля, между тем как крупная местная буржуазия и аристократия — ибо в Бленвале имелись представители обеих этих каст — предпочитали квартал, именуемый кварталом «Двух Мостов», по той, вероятно, причине, что налицо имелся только один, между тем как другой был однажды унесен Араншем во время наводнения. Если, таким образом, г-н Ле Вариссер и г-н Рабондуа у «Двух Мостов» были соседями баронессы де Буржо и г-д де Контри и дю Белуара, то сборщик прямых налогов г-н Ребен и смотритель мостов и дорог г-н Фрилен жили на площади Мартина Гривуара, где обитал также нотариус мэтр Варда, соединявший в своем лице юридические функции с гражданскими обязанностями мэра Бленваля на Аранше и генерального советника округа.

Жюль Дюран, облокотясь на подоконник и распахнув ставни, имел возможность не переставая созерцать акацию, расположенную почти прямо против него на незамощенном уголке площади, лишь слегка высунувшись из окна, видеть направо от себя дощечку с нотариальным гербом мэтра Варда. Жюль Дюран не мог смотреть на эту дощечку, не возвращаясь невольно мыслью к прошлому и не испытывая некоторой нежности. В самом деле, с тех пор как три года тому назад Жюль Дюран перебрался в Бленваль, г-н Варда был одним из тех бленвальцев, с которыми он поддерживал самые тесные отношения. Более того, г-ну Варда был он обязан тем, что поселился на площади Мартина Гривуара и получил благодаря этому возможность с наступлением первых весенних дней любоваться зеленью акации, цветочный запах которой в эту минуту он впитывал в себя с наслаждением. Все же, несмотря на удовольствие, которое ему доставлял этот благоухающий дар, Жюль Дюран вспомнил, что он в одной рубашке и не обут, и возвратился в постель, где продолжал свои размышления, ожидая, когда старая Августина, тяжелые шаги которой разносились теперь по дому, принесет ему кофе.

Углубившись в воспоминания о подробностях своего прибытия в Бленваль, ставших уже далекими, Жюль Дюран постепенно следил все течение своей жизни и припоминал обстоятельства, побудившие его избрать именно этот уголок земли, а не другой, чтобы закончить здесь свои дни в прочном покое, стремление к которому было главной целью его жизни и трудов. Пример отца и его уроки определили линию поведения, сознательно усвоенную и строго выдержанную Жюлем Дюраном. Наблюдая пятнадцатилетним мальчиком своего отца, прослужившего сорок лет во Французском Банке, чтобы потом, выйдя в отставку с пенсией в две тысячи двести франков, влачить жалкое существование мелкого парижского рантье, которого его скудный доход принуждает терпеть всевозможные лишения, связанные с пристойной, но каждодневной нищетой, Жюль Дюран поклялся всеми силами постараться приготовить себе на будущее иного рода старость. Не то чтобы юный Дюран жаждал купаться в богатстве! Такие мечты он охотно предоставлял другим. Его притязания были более скромными и легче осуществимыми. В Жюле Дюране были задатки мудреца. Его желания не шли дальше стремления к честному достатку, который обеспечил бы ему, когда настанет время, спокойный отдых. Таким образом, Жюль Дюран заранее наметил предел своим усилиям. Он хотел стать к шестидесяти годам единоличным обладателем капитала, приносящего шесть тысяч франков ренты, благодаря которым ему не придется ни в чем себе отказывать и ни в чем ни перед кем одалживаться. Однако, чтобы скопить эти шесть тысяч франков дохода, надо было кое-чем рискнуть и принять героическое решение. Жюль Дюран, если только он хотел приобрести некоторые шансы на осуществление своего проекта, должен был отказаться от государственной службы. Своей независимостью в преклонные годы он мог быть обязан лишь частным предприятиям. Жюль Дюран не должен был делаться чиновником.