Я написал потом много других портретов, кроме портрета девицы де Ла Геранжер, потому что, после того как я покинул мастерскую г-на Давере, я занялся этим родом живописи, но ни один из них не мог сравниться с этим первым моим произведением по блеску красок и чистоте рисунка. Мой портрет девицы де Ла Геранжер — портрет любви. Такой случай бывает лишь раз, и вторично подобное не удается. Так было у меня с этим полотном, которого я потом больше не видел и которое, если память мне не изменяет, есть лучшее из всего мною написанного. И я думаю, что не солгу, сказав, что оно не вполне недостойно покойного г-на Ватто, хотя я всегда буду жалеть о том, что мне не довелось воспользоваться его наставлениями, которые, в соединении с уроками природы, помогли бы мне более приблизиться к совершенству.
МАЛЕНЬКОЕ ЛИЧИКО
Я хорошо знал г-жу де Бреван, жену маршала, и часто посещал ее в особняке в Маре, куда она удалилась после смерти мужа, иначе говоря, еще довольно молодою, ибо маршал, который был уже в преклонных годах, когда женился на ней, наслаждался лишь какой-нибудь десяток лет сладостью этого позднего союза, будучи убит, как известно, при осаде Тервиндена ядром, раздробившим ему грудь и положившим конец его славной карьере.
Г-жа де Бреван в юности была красивейшей особой в мире, и молодость, покидая ее, не унесла с собою всего очарования, которым украсила ее. Перестав быть очаровательной, г-жа де Бреван осталась бесконечно привлекательной, и, хотя в силу своих лет не могла уже больше нравиться, по-прежнему продолжала вызывать к себе интерес. Нельзя было к ней подойти, не почувствовав чего-то такого, что притягивало к ней и рождало желание быть ею замеченным.
Я пользовался этим ценным счастьем не в силу, конечно, своих личных достоинств, но благодаря некоторому родству, связывавшему мою семью с семьей Бреван. Не требовалось большего, чтобы вызвать ко мне доброе отношение со стороны вдовы г-на маршала, которая оказала мне наилучший прием и пригласила посещать ее так часто, как мне самому захочется. Некоторые из моих ответов понравились ей, без сомнения, своей наивностью и прямотой, и она сразу же приняла в свой круг дальнего родственника, который ей показался не слишком глупым.
Основываясь на ее расположении ко мне, я часто бывал в особняке Бреван. В годы, о которых я рассказываю, вдова маршала не покидала больше своего жилища. Так как здоровье ее было в плохом состоянии, она крайне берегла себя. Чаще всего можно было застать г-жу де Бреван в закрытом, как будочка, стеганом кресле, так как она боялась малейшего дуновения воздуха. Г-жа де Бреван всегда, была очень хрупкой. Об этом достаточно говорили ее крохотный рост и миниатюрность ее фигуры, но она была обязана этой хрупкости изящнейшими в мире руками и приятнейшим маленьким личиком, какое я когда-либо видел. Правда, розы и лилии на нем уже не цвели, но черты его сохранили свое милое совершенство, к которому присоединялось выражение веселья и доброты.
Беседа ее подтверждала впечатление от ее лица. Г-жа де Бреван обладала умом живым и богатым оттенками. Ей свойственны были и шутка и лукавство, но без злости. Она удивительно умела рассказывать. Ее рассказы славились, и она сопровождала их самой забавной и комичной мимикой. Она была мастерицей по части портретов; что касается анекдотов, у нее был огромный запас их, и она прибегала к нему весьма охотно.
Некоторые из этих анекдотов относились к г-ну маршалу де Бревану, и именно ими я особенно наслаждался. Я испытывал пламенное восхищение перед этим великим воином, и мне были известны все его подвиги. Я знал наизусть все походы, которыми он руководил, все крепости, которые он осаждал, все победы, которые он одержал, и мне любопытны были все мелочи, касавшиеся его. Г-жа де Бреван, заметив мое пристрастие, охотно его удовлетворяла. Когда нам случалось оставаться вдвоем, она сама заговаривала о г-не маршале и рассказывала о нем тысячу историй как героических, так и забавных, потому что г-н маршал, будучи истинным героем, в то же время был человеком веселым и столь же любил смеяться, как и побеждать. Он даже был слегка повесой, который в пятьдесят лет не был еще женат и сильно рисковал остаться холостяком, если бы с ним вовремя не произошел случай, неожиданно побудивший его жениться.
Его жена, прежде чем сделаться таковой, носила имя девицы де Ла Бланшер и жила со своими родителями в замке на Мезе. Ей было тогда шестнадцать лет, и она наполняла родительский дом своими капризами и ребяческими шалостями. Отец и мать обожали ее и потому несколько встревожились, когда узнали, что их местности угрожает война. Неприятель приближался форсированным маршем, и мы располагали, чтобы задержать его наступление, лишь слабым заслоном войск. Г-н и г-жа де Ла Бланшер подумывали уже о том, чтобы перебраться в город, когда пришло известие о прибытии подкреплений под начальством г-на маршала де Бревана. Эта новость заставила переменить намерения г-на де Ла Бланшера, и, вместо того чтобы запрятать ключи от дверей, он приказал приготовить все, что нужно, на случай, если г-н де Бреван пожелает поместиться со своим штабом в замке.
При свете факелов, ибо ночь уже наступила, вышел г-н маршал из своей кареты у подъезда замка. Г-н де Ла Бланшер, приветствуя своего гостя, проводил его в гостиную, где находились его жена и дочь. Девица де Ла Бланшер сделала ему лучший из своих реверансов, не испугавшись вида его высоких ботфорт, огромного парика и голубой ленты. Затем, после обычных любезностей, г-на маршала провели в его покои и оставили его там наедине с его мыслями.
Мысли эти оказались довольно необыкновенными, ибо на следующее утро г-н де Ла Бланшер, призванный к маршалу, подумал, что его обманывает слух, когда тот объявил ему в упор, что безумно влюбился в девицу де Ла Бланшер и не уедет отсюда, не заручившись обещанием девицы де Ла Бланшер стать его супругой.
Добрейший г-н де Ла Бланшер, передавая своей дочери это странное предложение, ждал, что она расхохочется ему в лицо, и безгранично было его удивление, когда девица де Ла Бланшер, выслушав его слова с величайшей серьезностью, объявила, что г-н маршал самый подходящий для нее муж и что она рассчитывает превосходно поладить с ним, с его огромным париком и его голубой лентой. Словом, она готова была, как только окончится кампания, стать маленькой супругой маршала.
— Так оно и случилось, — говорила она мне со смехом. — Мой муж и я жили в добром согласии. Наши характеры превосходно сошлись, и союз наш был счастливым во всех отношениях. Правда, моему дорогому маршалу приходилось мириться с некоторыми моими безрассудствами, но разве моя молодость не оправдывала их в достаточной мере? Впрочем, он от души мне их прощал, ибо доброта его была столь же великой, как и храбрость. И все же он всегда на меня сердился за одну вещь, которой никак не мог позабыть. Когда он погружался иногда в долгое молчание и морщил брови, я знала, что было причиной его задумчивости. И я принималась тогда смеяться. Он видел, что я догадывалась, и прекрасный шрам на его щеке краснел от гнева.
И г-жа де Бреван, запрятавшаяся в своей стеганой будочке, подымала глаза к портрету мужа, висевшему на стене и, казалось, повелевавшему ей молчать неподвижным жестом своего украшенного лилиями жезла.
— Ах, — продолжала она, — мой бедный маршал, я знаю, что причинила вам большую досаду! Помните вы то утро, когда вы уезжали, увозя на своем пальце точно такое же кольцо, как то, что вы оставили на моем пальце? Вы отправлялись, чтобы командовать в битве, которая должна была рассеять врагов короля. Все было вами обдумано, и вы были уверены в победе. Слава протягивала вам новые лавры, но вы не спешили их принять. Вы оставляли позади себя любимое лицо, которого, быть может, вам не суждено было более увидеть. В первый раз ваше мужественное сердце билось не от одной лишь любви к сражениям. В первый раз вы подумали о том, что ядра, бомбы, мушкеты и шпаги — очень гадкие орудия, служащие невеселому делу. Вы внезапно поняли, что наше человеческое тело — весьма хрупкий инструмент и что достаточно нескольких унций свинца или железа, чтобы произвести в нем великие разрушения. И в первый и единственный раз в вашей жизни, господин маршал, вы почувствовали страх, такой страх, что даже в пылу сражения вам понадобилось сделать усилие, чтобы не согнуть спину, когда вы услышали залпы мушкетов. Вы почувствовали страх при мысли, что, быть может, вас принесут окровавленного к моим ногам и что, быть может, над вами склонятся заплаканные глаза, которые вам так сладко было бы увидеть улыбающимися вашей славе.
